Беатриса - де Бальзак Оноре. Страница 54

— У вас нет дочери, а только сын, постарайтесь же заменить моей дорогой Сабине родную мать!

На козлах кареты восседал егерь, который должен был служить при случае и курьером, а позади — две горничные. Четыре форейтора — ибо каждая карета была запряжена четверкой лошадей — вырядились в парадные ливреи и украсили шляпы лентами, а в петлицы вдели букеты, и напрасно пытался герцог де Гранлье заставить их снять эти нелепые украшения, даже заплатил изрядную сумму: французские возницы почтовых карет — народ весьма смышленый, но любит пошутить. Поэтому форейторы взяли у герцога деньги, а проехав заставу, снова нацепили ленты.

— Ну, прощай, Сабина, — прошептала герцогиня, — помни же о своем обещании, пиши мне почаще. Вам, Каллист, я ничего не скажу, вы и без слов поймете меня!

Клотильда стояла, обнявшись с самой младшей сестрой Атенаис, на которую с улыбкой смотрел виконт Жюст де Гранлье, и бросила на молодую проницательный взгляд увлажненных слезами глаз; долго еще следила она за каретой, исчезавшей среди многократного щелканья четырех бичей, которое отдавалось в воздухе громче, чем пистолетная стрельба. Минута — и веселый поезд пересек площадь Инвалидов, проехал по набережной, потом через Йенский мост, миновал заставу Пасси, свернул к Версалю и, наконец, покатил по дороге, ведущей на Бретань.

Разве не примечательно, что швейцарские и немецкие ремесленники, равно как и представители английской и французской аристократии, следуют одному и тому же обычаю и после совершения брачной церемонии пускаются в путешествие? Великие мира сего забираются в тесный ящик на колесах. Простые же люди весело идут пешком, отдыхают под лесной сенью, пируют во всех встречных харчевнях, пока есть охота или, вернее, деньги. Исследователь нравов не сразу решит, кто же обладает большей целомудренностью, — тот ли, кто прячется от посторонних глаз, освящая домашний очаг и брачное ложе, как это принято у наших славных буржуа, или тот, кто, прячась от близких, объявляет зато во всеуслышание о своем счастье на всех перекрестках, перед лицом незнакомых людей? Тонкие души жаждут одиночества и бегут равно и от глаз света, и от глаз родни. Быстротечная любовь первых дней брачной жизни — это бриллиант, перл, драгоценность, созданная высшим среди искусств, сокровище, которое надлежит хранить в глубинах сердца.

Кто может лучше и полнее рассказать о медовом месяце, чем сама новобрачная? И сколько женщин вспомнят тогда, что эта пора, продолжительность коей весьма различна (бывают случаи, когда она длится одну только ночь!), является предисловием к супружеской жизни. Три первых письма, которые Сабина отправила матери, свидетельствуют о том, что молодая баронесса дю Геник очутилась в странном положении, которое, к несчастью, знакомо иным новобрачным и многим стареющим женщинам. Немало их оказывается, так сказать, на положении сиделок при раненом сердце, но не все, как Сабина, замечают это сразу. Ибо молодые девицы из Сен-Жерменского предместья, в том случае, если они неглупы и не лишены наблюдательности, еще задолго до брака усваивают образ мысли вполне зрелой женщины. Прежде чем выйти замуж, девушка сначала в материнском доме, а потом в свете получает второе крещение — обучается хорошим манерам. Герцогини, которые ревностно пекутся о том, чтобы передать дочерям свои заветы, подчас и не подозревают, к чему ведут их наставления. «Не держите так руки — это некрасиво. — Не смейтесь громко. — На диван не бросаются, а опускаются плавно. — Оставьте эти отвратительные манеры. — Но так не принято, дитя мое» и т. д. и т. п. Таким образом, критически настроенные буржуа несправедливо нападают на невинность и добродетели юных дев, которые, подобно Сабине, являются именно девами, но, так сказать, усовершенствованы воспитанием, которое прививает им хороший вкус, благородство осанки и умение уже в шестнадцать лет ловко пользоваться лорнетом. Сабина не случайно оказалась восприимчивой к брачным планам Фелисите. Девушка прошла школу мадемуазель де Шолье. Сабина, пожалуй, представит такой же интерес для читателя, как и героиня «Воспоминания двух новобрачных» [52], ибо на ее примере мы увидим, сколь бесполезны такие социальные преимущества, как врожденная тонкость, также то, что дается аристократическим воспитанием: все это бессильно перед великими катастрофами супружеской жизни и иной раз рассыпается прахом под двойным бременем несчастья и страстей.

Дорогая маменька, Вы, должно быть, сами понимаете, почему я не писала Вам с дороги, — ведь в пути и мысли наши бегут, как колеса. Вот уже два дня, как я нахожусь в самом сердце Бретани, в доме дю Геников; он похож на резной ящик из кокосового ореха. Хотя семейство дю Геников относится ко мне с редким вниманием и любовью, мне ужасно хочется упорхнуть к Вам и рассказать Вам очень много такого, что можно доверить, как я чувствую теперь, только матери. Каллист женился, дорогая маменька, затаив в сердце глубокую печаль, о которой, впрочем, все мы отлично знали. Ведь Вы сами предупреждали меня о том, как трудно будет мое положение; но, увы, оно гораздо труднее, чем Вы думали. Ах, дорогая маменька, как опытны становимся мы в течение каких-нибудь нескольких дней или, вернее, нескольких часов. Все Ваши добрые советы здесь бесполезны, и, чтобы объяснить Вам — почему, достаточно будет одной-единственной фразы; я люблю Каллиста так, словно он не стал моим мужем. Другими словами, если бы я вышла замуж за другого, то, путешествуя с Каллистом, я любила бы его и ненавидела бы своего мужа. Представьте же себе женщину, любящую страстно, безумно, беспредельно, не говоря уже о всех прочих наречиях, которые Вы, если Вам угодно, можете тут добавлять без конца. Вот я и стала, вопреки всем Вашим благим пожеланиям, настоящей рабыней. Вы советовали мне быть величественной, благородной, полной достоинства и гордости, чтобы добиться от Каллиста тех чувств, которые не подвержены изменениям на протяжении всей жизни, и прежде всего — глубокого уважения, возвышающего женщину как мать и супругу. Вы осуждали — и, несомненно, вполне справедливо — нынешних молодых женщин за то, что они, желая мирно жить с мужем, с первых же дней становятся сговорчивыми, снисходительными, безвольными, фамильярными, развязными, словом, слишком «податливыми особами», как Вы говорите (признаюсь Вам, что я еще не понимаю, что это означает, но, вероятно, скоро пойму), и, по Вашим же словам, они мчатся к пропасти — мужья сначала охладевают к ним, а потом начинают и презирать их.

— Помни, что ты — де Гранлье! — шепнули Вы мне на прощание.

Ваши советы, полные материнского красноречия, постигла та же участь, что и наставления Дедала своему сыну [53]. Дорогая, любимая маменька, могли ли Вы хоть помыслить, что я начну именно с той самой катастрофы, которой, по Вашим словам, оканчивается медовый месяц нынешних новобрачных.

Когда мы с Каллистом очутились одни в карете, мы в равной степени почувствовали себя беспомощными до глупости; мы поняли, как много будет зависеть от первого произнесенного нами слова, первого взгляда, и оба в смятении, все еще переживая церемонию венчания, глядели он — в свое, а я — в свое окошко. Это было, должно быть, так нелепо, что у заставы г-н дю Геник слегка дрожащим голосом обратился ко мне с речью, без сомнения, приготовленной заранее, как, впрочем, и все импровизации, а я слушала его с бьющимся сердцем. Эту речь Каллиста я передам Вам в сокращенном виде:

— Дорогая моя Сабина, я хочу, чтобы вы были счастливы, и прежде всего хочу, чтобы вы были счастливы так, как вы сами того желаете, — начал он. — В том положении, в котором мы с вами находимся, вместо того чтобы обманываться взаимно относительно наших характеров и склонностей, прикрывая их благородными уступками, будем тем, чем мы станем друг для друга через несколько лет. Представьте себе, что я — ваш брат, а я буду видеть в вас сестру.