Беатриса - де Бальзак Оноре. Страница 55

Хотя все это было сказано весьма деликатно, я не обнаружила в этом первом брачном спиче ничего, что бы могло ответить устремлениям моей души, и, ответив своему супругу, что и я горю теми же чувствами, я погрузилась в глубокую задумчивость. После этой декларации наших прав на взаимную холодность мы самым милым образом заговорили о погоде, о пыльных дорогах, о смене лошадей на почтовых станциях, о пейзаже, причем я смеялась чуть принужденно, а он был очень задумчив.

Наконец, когда мы проехали Версаль, я попросила Каллиста (я называю его «мой дорогой Каллист», а он зовет меня «моя дорогая Сабина») рассказать мне о тех событиях, которые чуть было не свели его в могилу и которым я обязана счастью быть его женой. Он довольно долго колебался. Таким образом мы слегка препирались на протяжении трех перегонов, и я старалась доказать супругу, что я особа настойчивая и умею дуться; а он раздумывал над тем же роковым вопросом, который, словно вызов, повторяли газеты, обращаясь к Карлу X: «Уступит король или нет?» Наконец, после того как в Вернее нам в четвертый раз сменили лошадей, и после того, как я дала клятвенное обещание, которое успокоило бы целых три королевские династии, — я торжественно заявила, что никогда не попрекну его прошлыми безумствами, не буду с ним холодна и т. д. и т. п., — он начал повествование о своей любви к г-же де Рошфид.

— Я не хочу, — в заключение добавил он, — чтобы между нами были тайны.

Бедный мой Каллист, значит, он и не подозревал, что его друг мадемуазель де Туш и Вы, Вы сами выдали мне тайну, ибо не одевают же девушку моих лет так, как Вы одели меня в день подписания брачного контракта, не посвятив ее заранее в предназначенную ей роль. Такой любящей матери, как Вы, можно и должно говорить все. Словом, я была сильно уязвлена, видя, что он повиновался не столько моему желанию, сколько своей потребности поговорить об этой неразделенной страсти. Неужели Вы будете бранить меня, милая маменька, за то, что я пожелала узнать, сколь глубока его печаль, не зарубцевалась ли та рана, о которой Вы меня предупреждали? Итак, через восемь часов после того, как священник из церкви св. Фомы благословил Вашу Сабину, я очутилась в положении в достаточной мере ложном. Представьте себе — молодая новобрачная из уст собственного супруга выслушивает признание в обманутой любви к другой, узнает о жестокосердии своей соперницы! Да, я пережила драму молодой жены, узнавшей, так сказать, официально, что своим замужеством она обязана тому, что некая пожилая блондинка отвергла ее мужа. Этот рассказ я повернула к своей выгоде, как мне того и хотелось! «Какой выгоде?» — спросите Вы. Ах, милая маменька, я достаточно видела шаловливых амуров, догоняющих друг друга на каминных часах, и сумела применить урок на практике.

Каллист закончил поэму своих воспоминаний пламенными заверениями в том, что он полностью забыл свое, как он выразился, безумство. Каждое заверение должно быть скреплено подписью и печатью. Счастливый несчастливец взял мою руку, поднес к губам и долго затем держал ее в своих ладонях. А засим последовало второе признание. Оно показалось мне более уместным в нашем положении, чем первое, хотя уста наши не произнесли ни слова. Этим счастьем я обязана своему вдохновенному негодованию против дурного вкуса этой женщины, которая к тому же еще и глупа, раз она могла не любить моего прелестного, моего восхитительного Каллиста...

Зовут играть в карты. Я до сих пор еще никак не могу понять их любимую игру. Письмо окончу завтра. Расстаться с Вами, чтобы сесть пятым партнером за мушку!.. Нет, это возможно только в глуши Бретани!»

Принимаюсь за описание моей одиссеи. Третий день Ваши дети посвятили на то, чтобы перейти от церемонного «вы» к сладостному «ты» любовников. Моя свекровь в восхищении, видя наше счастье; она пытается заменить мне Вас, дорогая маменька, и, подобно всем, кто стремится вытеснить воспоминания о других, она просто очаровательна, ей почти удается быть для меня второй матерью. Думаю, что она с самого начала разгадала мое героическое поведение, ибо во время нашего путешествия она слишком пыталась скрыть свое беспокойство, и чем больше она старалась, тем очевиднее оно становилось.

Когда перед нами возникли башни Геранды, я шепнула на ухо мужу:

— Ты действительно забыл ее?

Мой муж, ставший моим ангелом, должно быть, еще не знал, как богата оттенками наивная и искренняя привязанность, ибо, услышав это слово, чуть не сошел с ума от радости. К несчастью, желание вытеснить из его сердца г-жу де Рошфид завело меня слишком далеко. Что Вы хотите! Я люблю, и я почти португалка, ибо я больше похожа на Вас, чем на отца. Каллист все принял от меня, как принимают балованные дети, ведь он прежде всего единственный сын. Признаюсь Вам, если у меня будет дочь, я никогда не выдам ее за единственного сына. Уж если вообще трудно руководить тираном, то единственный сын — это тиран втройне. Итак, мы переменились ролями, я веду себя, как преданная жена. Того, кто избрал оружием преданность, подстерегают опасности, — он теряет свое достоинство. Сим объявляю Вам о крушении, которое потерпела эта пресловутая добродетель. Она не что иное, как ширма, которая нужна нашему самолюбию, а за ней мы вольны негодовать сколько угодно. Вы не осудите меня, маменька, Вас здесь не было, я видела пред собой бездну. Если бы я упорствовала в ограждении своего достоинства, я познала бы холодное сочувствие, братскую привязанность, а она, само собой разумеется, превратилась бы в равнодушие. Какое будущее ждало бы меня тогда? Но моя покорность привела к тому, что я стала рабой Каллиста. Сумею ли я когда-либо изменить это положение? Увидим. А пока что оно мне по душе. Я люблю Каллиста, люблю его без всяких оговорок, безумной любовью матери, которая считает хорошим все, что бы ни делал ее сын, даже если он потихоньку и поколачивает ее».

До сих пор, дорогая маменька, супружество оборачивается ко мне самой очаровательной своей стороной. Я расточаю свою нежность прекраснейшему из мужчин; и подумать только, что нашлась такая дура которая предпочла ему какого-то музыкантишку, ибо ясно, что она дура, и дура с рыбьей кровью, а это самый мерзкий род глупых женщин. Я жена, я милосердна в своей страсти, я исцеляю его раны, но мои раны будут гореть вечно. Да, чем больше я люблю Каллиста, тем сильнее чувствую, что умру от горя, если наше счастье кончится. Впрочем, здесь меня обожают и боготворят — все семейство и все друзья, посещающие особняк дю Геников, словом, все эти милые люди, которые так похожи на персонажей, вытканных на здешних старинных гобеленах, что кажется, будто они сошли с этих ковров, украшающих стены, чтобы доказать, что невозможное возможно. Когда-нибудь на досуге я опишу вам тетушку Зефирину, мадемуазель де Пеноэль, кавалера дю Альга, барышень де Кергаруэт и прочих. Всех, включая двух здешних слуг — Мариотту и Гаслена, которых, надеюсь, мне разрешат взять с собой в Париж. Они смотрят на меня, как на ангела, спустившегося в их края прямо с небес, и до сих пор вздрагивают, когда я обращаюсь к ним. Словом, все здесь заслуживает быть выставленным в кунсткамере. Свекровь торжественно уступила нам покои, которые раньше занимали она и ее супруг. Произошла крайне трогательная сцена.

— Я прожила здесь всю свою счастливую женскую жизнь, — заявила она, — пусть это послужит для вас счастливым предзнаменованием, милые мои детки!

Сама она поселилась в комнате Каллиста. Это поистине святая женщина, она готова отказаться в нашу пользу от всего, включая и все реликвии ее незапятнанной супружеской жизни. Бретонская провинция, этот городок, это семейство, хранящее старинные нравы, все это, вопреки забавным черточкам, которые подмечаем только мы, парижские насмешницы, все, даже в мелочах, таит в себе нечто необъяснимое, величественное, что можно определить только словом «священный». Все арендаторы обширных владений дю Геников, владений ныне выкупленных, как вы знаете, попечениями мадемуазель де Туш (ее мы обязательно навестим в монастыре), приходили приветствовать нас. Эти славные люди, нарядившиеся в праздничные одежды, выразили неподдельную радость, узнав, что Каллист стал их настоящим хозяином, и благодаря им я поняла Бретань, феодальные нравы, старую Францию. Это был настоящий праздник; вряд ли я сумею Вам его описать, лучше расскажу при встрече. Условия всех договоров были предложены самими крестьянами, мы подпишем их после осмотра наших земель, которые находились в залоге полтораста лет! Мадемуазель де Пеноэль сообщила нам, что фермеры показали свои доходы с правдивостью, которая покажется невероятной нашим парижанам. Через три дня мы отправляемся в путь и поедем верхами. По возвращении, дорогая маменька, напишу Вам опять; но что я могу Вам сказать, если уже сейчас счастье переполняет меня? Напишу Вам лишь то, что Вы уже знаете, то есть, как я люблю вас».