Беатриса - де Бальзак Оноре. Страница 56

После того как я разыгрывала роль владелицы замка, обожаемой вассалами, как будто революции 1830 и 1789 годов не сломали древка феодального знамени; после скачек по лесу, после привалов на фермах, после обедов на пожелтевших от времени скатертях, за старинными столами, гнущимися под богатырскими кусками мяса и похлебками, поданными в допотопной посуде; испробовав тончайших вин из кубков, похожих на те, которыми орудуют у нас фокусники; после ружейных выстрелов во время десерта, почти оглохнув от бесконечных «да здравствуют дю Геники!»; после балов, где весь оркестр заменяет одна-единственная волынка, в которую музыкант дудит по десять часов без передышки; после букетов; после новобрачных, которых мы, по их просьбе, собственноручно благословляли; после приятной усталости, которую прогоняет сон (раньше я и не подозревала, что можно так сладко спать); после радостных пробуждений, когда любовь светла, как само солнце, лучи которого затопляют наше ложе и несут с собою полчища мух, жужжащих басом, по-бретонски; наконец, после забавного времяпровождения в замке дю Геников, где окна величиной с настоящие ворота, а в залах проросла такая густая трава, что там может пастись стадо коров (но мы поклялись все привести в порядок, чтобы каждое лето приезжать сюда под восторженные крики «молодцов» клана дю Геников, и один из них пусть держит наше фамильное знамя), — после всего этого я, слава господу, наконец отдышалась в Нанте!..

Как описать наше прибытие в поместье Геник! Весь клир, разукрашенный цветами, явился, маменька, нас встретить, и священник, сияя от радости, благословил нас. У меня и сейчас на глаза наворачиваются слезы. А мой гордый Каллист в роли владетельного феодала напоминал героя Вальтера Скотта. Барон принимал знаки уважения с таким видом, словно мы живем в XIII веке. Я сама слышала, как девушки и женщины говорили: «Какой хорошенький у нас сеньор!» — словом, настоящий хор из комической оперы.

Старики затеяли спор, похож ли Каллист на какого-то древнего дю Геника. О, благородная и возвышенная Бретань, край веры и благочестия! Но прогресс все-таки подстерегает ее на каждом углу. Здесь строят мосты, прокладывают дороги; а там и новые веяния проникнут сюда, и тогда — прощай, возвышенная Бретань! Крестьяне все равно никогда не будут такими счастливыми и гордыми, как в день встречи с нами, сколько им ни доказывай, что они ровня Каллисту, — если только они вообще захотят этому поверить. После этой поэмы мирной реставрации и после подписания контрактов мы покинули этот восхитительный край, то цветущий и веселый, то мрачный и пустынный, и прибыли сюда, в Нант, дабы преклонить колени перед той, которой мы обязаны своим счастьем. Мы с Каллистом оба испытывали потребность поблагодарить послушницу из монастыря Благовещения. В честь ее Каллист прибавил к своему гербу часть герба де Тушей: он трехчастный, зелено-золотой; одного из серебряных орлов муж взял в качестве щитодержателя и вложил ему в клюв очаровательный, чисто женский девиз: «Помните!» Итак, вчера мы посетили монастырь, куда нас свел аббат Гримон, старинный друг дю Геников, и он сказал нам, маменька, что ваша любимица Фелисите — настоящая святая; впрочем, было бы удивительно, если бы он называл ее иначе: благодаря этому прогремевшему обращению заблудшей овцы аббат получил должность главного викария. Мадемуазель де Туш не пожелала принять Каллиста, и видела ее только я. По-моему, она немного изменилась, похудела, побледнела; кажется, мое посещение обрадовало ее.

— Скажи Каллисту, — начала она совсем тихо, — что, хотя мне разрешили его видеть, я не пожелала нарушить обета послушания и идти против совести; я не хочу платить за несколько минут счастья долгими месяцами муки. Ах, если бы ты знала, как больно мне отвечать на вопрос: «О чем вы думаете?» Игуменья не может понять всей широты и бескрайности моих мыслей, которые, как вихрь, проносятся в мозгу. Временами я вновь вижу чудесные картины Италии или Парижа и вспоминаю о Каллисте, ведь он солнце всех моих воспоминаний, — добавила она с той очаровательной поэтичностью, которой вы не раз восхищались. — Я слишком стара, чтобы пойти в кармелитки, и я вступила в орден Святого Франциска Сальского единственно из-за того, что он сказал: «не ноги разую вам, а помыслы ваши очищу от скверны», я отказалась, таким образом, от бичевания плоти. Ибо действительно мы грешим именно помыслами. Достойный старец, наш епископ, правильно назначил мне суровое послушание для ума и воли!.. Этого-то я и хотела; истинный виновник — моя голова: она обманывала мое сердце до рокового возраста — до сорока лет. Теперь я поняла, что, если сорокалетняя женщина бывает не надолго в сорок раз счастливее молодой, зато потом она становится в пятьдесят раз несчастнее и... Ну, как, дитя мое, ты довольна? — спросила она меня, с явным удовольствием прекратив разговор о себе.

— Я в полном упоении любви и счастья! — ответила я.

— Каллист столь добр и наивен, сколь благороден и прекрасен, — серьезно сказала она. — Я сделала тебя своей наследницей, я отдала тебе не только мое состояние, но и тот двойной идеал, о котором я мечтала... Я сама готова хвалить себя за то, что я сделала, — продолжала она, помолчав немного. — Только не заблуждайся. Вам легко досталось счастье, вы только протянули руки, и оно стало вашим, но подумай теперь о том, как его сохранить. Если даже ты приехала сюда только затем, чтобы получить советы, подсказываемые моей опытностью, то ты уже вполне вознаграждена за это путешествие. Сейчас Каллист отзывается на твою страстную любовь, но сам не испытывает ее. Только когда ты добьешься и этого, моя крошка, твое блаженство будет прочным. В интересах вас обоих постарайся быть капризной, кокетливой, неуступчивой, — так нужно. Я отнюдь не советую тебе прибегать к гнусным расчетам, тирании, я говорю об уме. Между ростовщичеством и расточительностью, дитя, лежит разумная экономия. Попытайся честно взять власть над Каллистом. Это последние светские слова, которые я произношу, я хранила их для тебя, ибо совесть моя была неспокойна, — я ведь принесла тебя в жертву, чтобы спасти Каллиста; привяжи его хорошенько к себе, пусть у вас будут дети, пусть он уважает в тебе мать своих детей... И, наконец, — добавила она взволнованным голосом, — постарайся устроить так, чтобы он никогда не увидел больше Беатрису.

При этом имени мы обе с Фелисите оцепенели и стояли, глядя друг другу в глаза, терзаемые смутной тревогой.

— Вы собираетесь вернуться в Геранду? — спросила она меня.

— Собираемся, — ответила я.

— Так вот, никогда не ездите в Туш. Я очень сожалею, что отдала вам это имение.

— Почему же?

— Дитя! Ведь Туш для тебя — запретная комната Синей Бороды, — нет ничего опаснее, чем разбудить уснувшую страсть.

Понятно, маменька, я передаю Вам только самый смысл нашего разговора. Если мадемуазель де Туш заставила меня о многом сказать, то еще сильнее она побудила меня думать, — а ведь я, упиваясь путешествием и моими чарами над Каллистом, совсем забыла о том серьезном нравственном осложнении, о котором я писала Вам в первом моем письме.

После того как мы осмотрели Нант, великолепный и очаровательный город, и полюбовались Бретонской площадью, где сложил свою голову Шарет, мы решили возвратиться в Сен-Назер по Луаре, поскольку мы уж совершили сухопутное путешествие из Геранды в Нант. Право же, пароход не идет ни в какое сравнение с почтовой каретой. Путешествие на глазах публики — изобретение современного чудовища, именуемого Монополией. Две молоденькие нантские дамочки, надо сказать, довольно хорошенькие, бог знает что вытворяли на палубе, охваченные тем, что я называю «кергаруэтизмом», — впрочем, эту шутку вы поймете, только когда я опишу Вам при встрече семейство Кергаруэт. Каллист вел себя очень хорошо. Как истый джентльмен, он был благородно сдержан со мной. Хотя я гордилась его хорошими манерами, как ребенок радуется подаренному ему первому барабану, я решила, что настал великолепный случай применить систему, порекомендованную мне Камиллом Мопеном, — ибо не послушница, а именно Камилл Мопен давала мне в ту минуту советы. Я надулась, и Каллист страшно мило огорчился по этому поводу. Он шепнул мне на ухо: «Что с тобой?» И на этот вопрос я ответила чистую правду: