Беатриса - де Бальзак Оноре. Страница 60

Каллист вышел из ложи, пожав руку Беатрисы, и он вторично испытал глубокое, странное волнение от этого пожатия, отдавшегося трепетом во всем его теле.

«Боже мой, никогда Сабина не умела так взволновать меня!» — подумал он, выйдя в коридор.

В течение вечера маркиза де Рошфид не посмотрела открыто на Каллиста и трех раз, но она бросала исподтишка взгляды, которые разрывали сердце этому бретонцу, верному своей первой, отвергнутой любви.

Когда барон дю Геник вернулся домой и, при виде роскошной обстановки, вспомнил слова Беатрисы, что она стеснена в средствах, он вдруг почувствовал ненависть к своему богатству, которое не могло принадлежать этому падшему ангелу. Узнав, что Сабина уже давно легла спать, он безмерно обрадовался, — перед ним долгая ночь; он сможет всецело отдаться своим переживаниям. Он клял проницательность, которую черпала Сабина в силе своей любви. Ведь случается иной раз, что жена боготворит мужа, и тогда его лицо для нее открытая книга: она изучила самую незаметную смену выражений на его лице, она знает, почему он спокоен, или умеет допытаться — откуда это облачко печали, набежавшее на его чело, и, поняв, что именно она является тому причиной, зорко всматривается в глаза мужа; в них она читает самое важное: любима она или не любима. И Каллист, зная, что он является предметом глубокого, наивного и ревнивого обожания, не сомневался, что ему не удастся скрыть перемену, происшедшую в его чувствах.

«Что-то будет завтра утром?» — думал он, засыпая; он страшился испытующего взгляда Сабины.

Сабина имела обыкновение по нескольку раз на день спрашивать мужа: «Скажи, ты все еще любишь меня?» — или: «Я не надоела тебе?» Очаровательные сомнения, которые выражаются по-разному в зависимости от характера и ума женщины и полны притворной или подлинной тревоги.

Нередко на поверхность души, даже наиболее чистой и благородной, всплывает тина, поднятая со дна ураганом. И Каллист на следующее утро, хотя и любил своего сына, задрожал от радости, узнав, что Сабина всю ночь не отходила от мальчика: у него появились судороги, предвещающие круп, и она не захотела покинуть ребенка. Под предлогом неотложных дел барон ушел из дома, даже не позавтракав. Он выскользнул из подъезда, как вырвавшийся на свободу узник, с удовольствием зашагал к мосту Людовика XVI, пересек Елисейские поля и, наконец, зашел в кафе, где с аппетитом позавтракал по-холостяцки. Итак, что же такое любовь? Быть может, человек стремится таким путем вырваться из-под ярма, налагаемого обществом? Или человеческая природа требует, чтобы течение жизни было стихийным, свободным, — пусть несется она бурным потоком, разбиваясь о скалы противоречий, коварства, женского притворства, а не течет мирной речкой среди двух берегов — мэрии и церкви. Вероятно, природа не без умысла накапливает лаву, которая, извергаясь, обогащает дух человека, а иной раз даже делает его великим. Трудно было найти юношу, получившего более строгое воспитание, чем Каллист; он вырос среди людей самых чистых нравов, его не коснулось веяние неверия; и все же Каллиста тянуло к недостойной женщине, тогда как милосердный, солнечный случай послал ему в лице Сабины девушку подлинно благородной красоты, наделенную тонким и изощренным умом, благочестивую, любящую, безгранично привязанную, обладающую ангельски-кротким характером, смягченным к тому же любовью, любовью страстной, не охладевшей в замужестве, такой любовью, которую Каллист питал к Беатрисе. Быть может, характеры даже самых великих людей лепятся не без примеси глины, — тянет же их к себе грязь! В таком случае нельзя упрекать женщину в несовершенстве, каковы бы ни были ее ошибки и сумасбродство. Но ведь г-жа де Рошфид, несмотря на свое падение, принадлежала к высшей знати: она казалась сотканной из эфира, а не слепленной из грязи, она умела под самой аристократической личиной надежно прятать в себе куртизанку, которой не прочь была стать. Таким образом, наше толкование не проливает достаточно света на поведение Каллиста. Быть может, следует искать причину его удивительной страсти в тщеславии, которое таится где-то так глубоко, что моралисты не замечают этой пружины человеческих пороков. Есть мужчины, которые, подобно Каллисту, исполнены благородства, которые так же прекрасны, как Каллист, богаты, изысканны, хорошо воспитанны, но для которых, возможно, даже помимо их сознания, становится скучным супружеский союз с женщиной во всем им подобной, с женщиной, чье благородство не удивляет уже потому, что они сами наделены им, чья душевная чистота и деликатность, созвучные их моральным качествам, оставляют их спокойными; такие мужчины ищут утверждения своего превосходства у натур низменных или падших, а то и прямо вымаливают у них похвалы себе. Контраст моральной низости и их собственных добродетелей доставляет им приятное разнообразие, тешит их. Чистое так ярко блестит рядом с нечистым! Каллисту нечего было прощать Сабине, безупречной Сабине, и все потерянные втуне силы его души трепетали только ради Беатрисы. Если даже великие люди зачастую разыгрывают на наших глазах роль Христа, поднявшего блудницу, почему же требовать от людей обыкновенных большего благоразумия?

Каллист едва дождался двух часов и все время подбадривал себя коротенькой фразой: «Я сейчас увижу ее!» — звучащей, как поэма, твердя которую влюбленный может незаметно промчаться семьсот лье!.. Быстрым шагом, почти бегом, он дошел до улицы Шартр и сразу узнал дом Беатрисы, хотя никогда не видел его раньше; он — зять герцога де Гранлье, он — богач, он — аристократ родом не ниже Бурбонов, как вкопанный остановился на первой ступени лестницы, услышав вопрос старого швейцара:

— Как прикажете доложить о вас, сударь?

Каллист понял, что он должен предоставить Беатрисе свободу действий, и в ожидании стал разглядывать сад, оштукатуренные стены особняка, испещренные неровными бурыми и желтыми полосами — следами парижских дождей.

Госпожа де Рошфид, подобно всем светским дамам, разрывающим супружеские узы, бежала из дома, оставив мужу все свое состояние. Она не желала протягивать руку за милостыней к своему тирану. Конти и мадемуазель де Туш избавляли маркизу от забот о материальной стороне жизни, да и мать Беатрисы время от времени высылала дочери кое-какие деньги. Оставшись одна, Беатриса вынуждена была жестоко экономить на всем, а это было нелегко для женщины, привыкшей к роскоши. Таким образом, она постепенно добралась до вершины холма, по склонам которого разбит парк Монсо, и поселилась в маленьком особняке, выстроенном некогда важным барином; особняк выходил окнами на улицу, но во дворе был прелестный садик, и все помещение сдавалось за тысячу восемьсот франков в год. В услужении у Беатрисы состояли старый слуга, горничная и кухарка родом из Алансона, делившие с госпожой все невзгоды; то, что маркиза считала бедностью, для многих честолюбивых буржуазок было бы верхом роскоши. Каллист поднялся по навощенным ступеням на площадку, всю уставленную цветами. Старик слуга провел барона в комнаты, распахнув двустворчатую дверь, обитую красным бархатом, выстеганным ромбами и с позолоченными гвоздиками. Шелком и бархатом были обиты и все комнаты, через которые прошел Каллист. Ковры строгих тонов, полуспущенные занавеси на окнах, портьеры — все это являло резкий контраст с убогим домиком, к тому же содержавшимся небрежно.

Каллист поджидал Беатрису в гостиной, отделанной в темных тонах, где роскошь обстановки подчеркивалась простотой. Стены комнаты были обтянуты снизу бархатом гранатового цвета, а сверху — желтым матовым шелком; на полу лежал темно-красный ковер, окна походили на оранжереи, столько на них было цветов в жардиньерках, а занавеси пропускали такой слабый свет, что Каллист с трудом рассмотрел на камине две вазы старинного красного фарфора; между ними блестел серебряный кубок, который Беатриса вывезла из Италии, — чеканку его приписывали Бенвенуто Челлини. Золоченая мебель, обитая бархатом, великолепные консоли, на которых стояли часы причудливой формы, стол, накрытый персидской скатертью, — все говорило о былом изобилии, остатки которого умело выставлены напоказ. На низеньком столике Каллист заметил несколько драгоценных вещиц и открытую книгу, на которой лежал кинжал с усыпанной алмазами рукояткою — грозный символ критики; очевидно, Беатриса пользовалась этим кинжалом для разрезания страниц. Около десятка акварелей в богатых рамах свидетельствовали о великолепной дерзости маркизы, ибо все это были изображения спальных комнат в различных домах, куда заносила Беатрису ее бродячая жизнь.