Шерли - Бронте Шарлотта. Страница 128

— Я сейчас отправляюсь в Брайермейнс, — продолжал он. — А вас я попрошу сходить к Хелстоунам и известить обо всем Каролину. Будет лучше, если она узнает это от вас. Вы пойдете?

— Сейчас же! — с готовностью ответила Шерли. — Сказать ей, что опасности нет?

— Да, скажите.

— Надеюсь, вы скоро вернетесь с новостями.

— Я либо вернусь, либо напишу.

— Доверьте мне Каролину. С вашей сестрой я тоже поговорю. Впрочем, она, наверное, уже возле Роберта?

— Наверное. Или скоро там будет. А теперь прощайте.

— Что бы ни случилось, вы выдержите, я верю.

— Будущее покажет.

Настал миг, когда Шерли пришлось высвободить свои пальчики из руки воспитателя, а тому выпустить эту маленькую ручку, которая целиком умещалась и пряталась в его ладони.

«Я-то думал, что мне придется ее утешать, — размышлял Луи Мур по дороге в Брайермейнс. — А она сама ободряет меня. Этот сочувственный взгляд, это нежное прикосновение! Легче самого легкого пуха, целительнее любого бальзама. Оно было свежее снежинки и пронизывало дрожью, как удар молнии. Тысячу раз мечтал я сжать эту руку, подержать ее в своей и вот завладел ею на пять минут. Но теперь наши пальцы уже знакомы, — встретившись однажды, они обязательно встретятся вновь».

ГЛАВА XXXII

Школьник и лесная нимфа

Брайермейнс был гораздо ближе, чем лощина, поэтому мистер Йорк доставил Роберта Мура к себе. Он уложил своего юного друга на лучшую в доме кровать, хлопоча над ним, как над родным сыном. Вид крови, струившейся из предательской раны, пробудил в сердце йоркширского джентльмена самые настоящие отцовские чувства; это страшное происшествие, когда Роберт вдруг очутился перед ним в пыли поперек дороги, беспомощный, мертвенно-бледный вызвало самое искреннее участие Йорка.

Вокруг никого не было, никто не помогал Йорку поднимать раненого, никто его не утешал, никто не подавал советов, — ему пришлось все делать самому. Полная беспомощность истекающего кровью юноши, — для него Роберт Мур был все еще юношей, — полная зависимость раненого от его доброты пробудили все лучшее в душе Йорка. Он любил власть, умел ею пользоваться, и вот теперь, когда в его власти оказалась человеческая жизнь, Йорк был в своей стихии.

Не подвела и его мрачная подруга жизни: такого рода происшествия вполне соответствовали ее способностям и вкусам. Иная женщина была бы вне себя от ужаса, если бы к ней в дом среди ночи принесли и уложили окровавленного человека. Тут было более чем достаточно причин для истерики. Однако миссис Йорк скорей устроила бы истерику по поводу того, что Джесси не идет из сада и не садится за вязанье, или, скажем, из-за того, что Мартин собирается бежать в Австралию, чтобы там обрести свободу и избавиться от тирании своего братца Мэттью. Но покушение на убийство у ее порога, полумертвый человек в ее лучшей постели, — это лишь придало ей силы, укрепило душу и превратило ее чепец в шлем, а ее самое — в воительницу.

Миссис Йорк принадлежала к числу тех дам, которые способны отравить придирками жизнь какой-нибудь служанке и в то же время могут героически ухаживать за целым лазаретом зачумленных. Сейчас она почти любила Мура: ее черствое сердце почти смягчилось, когда его доверили ее заботам, отдали ей в руки беспомощного, словно ее собственный новорожденный в колыбельке. Если бы кто-нибудь из служанок или даже ее дочерей осмелился подать ему воды или поправить подушку, миссис Йорк отхлестала бы непрошеную помощницу по щекам. Для начала же она изгнала Розу и Джесси с верхнего этажа, а служанкам запретила показывать туда нос.

Если бы все это произошло у ворот дома Хелстоуна и тот поместил раненого у себя, ни мистер Йорк, ни его жена даже не посочувствовали бы Муру и сказали бы, что он получил по заслугам за свою жестокость и нетерпимость. Но сейчас оба хлопотали над ним и оберегали его как зеницу ока.

Просто удивительно, как еще миссис Йорк пустила к раненому Луи Мура! Ему позволили присесть на край постели, склониться над изголовьем, пожать руку брата и даже запечатлеть на его бледном лбу братский поцелуй! Миссис Йорк все это перенесла и с тех пор позволяла Луи Муру оставаться в ее доме большую часть дня, а однажды разрешила ему провести с братом целую ночь.

В то сырое ноябрьское утро она поднялась в пять часов, своими руками развела огонь в плите, приготовила братьям завтрак и сама его подала. Величественно закутавшись в широченный фланелевый капот, в шали и в ночном чепчике, она сидела и благосклонно смотрела на братьев, словно наседка на своих клюющих цыплят. И, однако, в тот же день миссис Йорк пригрозила выгнать кухарку, когда та осмелилась сварить и подать мистеру Муру тарелку саговой каши, и разбранила служанку за то, что, когда Луи Мур собирался домой, та вынесла ему из кухни его сюртук и дерзко помогла его надеть, получив в благодарность улыбку, ласковое «спасибо, милая» и шиллинг.

На другой день появились две бледные, встревоженные дамы, униженно и настойчиво упрашивая впустить их на минутку к мистеру Муру. Миссис Йорк осталась глуха к их мольбам и отослала обеих прочь, не упустив случая высказать им все, что она о них думает.

Как же она встретила Гортензию Мур? Не так уж плохо, — можно было ожидать и худшего. Похоже было, что все семейство Муров пришлось миссис Йорк по душе, как никакое другое. У нее с Гортензией нашлась неистощимая тема для разговоров — о порочных наклонностях прислуги. У обеих оказались на этот предмет сходные взгляды: и та и другая смотрели на слуг с одинаковой подозрительностью и судили их одинаково строго. Кроме того, Гортензия с самого начала не выказывала никакой ревности к миссис Йорк и ее заботам о Роберте. Она уступила ей обязанности сиделки и почти не вмешивалась, а себе нашла занятие в бесконечной беготне по дому, в надзоре за кухней, в ябедах на служанок, — короче, без работы она не сидела. Что касается посетителей, то обе с одинаковой решительностью не пускали их к больному. Они держали молодого фабриканта буквально взаперти, едва дозволяя, чтобы в его темницу проникал свежий воздух и солнечный свет.

Мистер Мак-Тёрк, хирург, которому доверили Мура, нашел его рану опасной, но не безнадежной. Сначала он хотел приставить к нему сиделку по своему выбору, однако ни Гортензия, ни миссис Йорк об этом и слышать не желали. Они обещали неукоснительно выполнять все распоряжения врача, и тому пришлось временно покориться.

Разумеется, обе старались как могли, однако этого оказалось недостаточно: однажды повязки сползли и раненый потерял много крови. Срочно вызванный Мак-Тёрк примчался, едва не загнав коня. Он был из тех хирургов, раздражать которых опасно: он и в хорошем настроении бывал резок, а в дурном просто груб. Увидев, в каком состоянии находится Мур, он выразил свои чувства в короткой цветистой речи, привести которую мы не имеем возможности. Два-три отборнейших цветочка из этого букета достались невозмутимому мистеру Грейвсу, стойкому юному помощнику, обычно сопровождавшему Мак-Тёрка в его поездках; следующий венок украсил голову другого оказавшегося под рукой юного джентльмена, — забавной копии самого хирурга, — это был его сын; однако настоящий дождь цветов посыпался на лезущих не в свои дела представительниц слабого пола вообще и в частности.

Хирург и его помощники провозились с Муром большую часть долгой зимней ночи. Запершись в комнате раненого, они хлопотали, волновались и спорили над его измученным телом. Они втроем стояли по одну сторону кровати, а по другую ждала Смерть. Схватка была жаркой; она длилась до рассвета, но и тогда ни одна из сторон еще не могла торжествовать победу: силы оказались равными.

На заре, оставив пациента под наблюдением Грейвса и Мак-Тёрка-младшего, старший Мак-Тёрк отправился за подкреплением и вскоре обрел его в лице миссис Хорсфолл, лучшей своей сиделки. Ее заботам он поручил Мура, строжайше предупредив почтенную даму об ответственности, которая возлагается на ее плечи. Эту ответственность миссис Хорсфолл взяла на себя с тупой невозмутимостью, так же просто, как кресло, в котором и расположилась у изголовья раненого.