Земля которой нет - Клеванский Кирилл Сергеевич "Дрой". Страница 26

На шестьдесят пятой ступени лестница уперлась в обитую железом дверь. И от этой двери тянуло таким животным страхом и ужасом, что все мы, бойцы священной крепости, мигом опустили ладони на оружие. По усмешке старца я понял: именно за этой дверью находится то, что я уже которую ночь стараюсь забыть, как навеянный ночной кошмар.

Дверь уже давно осталась за спиной, но никто так и не отпустил эфеса или рукояти. Спиной я ощущал струящийся холодный пот, а сердце билось, подобно испуганной певчей птичке, запертой в проржавевшей клетке. Этот страх невозможно спутать с чем-то еще или подделать. Лестница извивалась, уходя все глубже.

Наконец мы остановились перед второй дверью, но, как можно догадаться, не последней. Я с подозрением глянул вниз, где так и не обнаружил конца спуска. Что-то мне подсказывало, даже нашептывало, что именно там находятся все или почти все ответы. Невольно я сделал шаг вперед, но мигом наткнулся на трость старца. Тот лишь мотнул головой, давая понять, что не следует делать второго шага. И я не сделал.

Малас приложил ладонь к двери и легонько толкнул ее. Это движение что-то смутно мне напомнило, но я не обратил на это особого внимания, так как мои худшие опасения подтвердились. В коридоре оказалось еще несколько дверей. Я посчитал – всего шесть. Они были простыми, то бишь деревянными и с ручками.

– Здесь будут проходить ваши тренировки, – пояснил глава гладиаторов.

Он подошел к первой двери и открыл ее. И тут я действительно понял, как круто попал. За деревянной, хлипко сбитой створкой находилась полоса препятствий. Она отдаленно напоминала ту, которую смастерил для меня Добряк. Но только отдаленно. Хотя бы просто потому, что вместо секир у Добряка были пыльные мешки, вместо топоров – обтесанные дубины, вместо длинных игл-спиц – вымоченные в соли розги, вместо железных мечей – деревянные. Здесь же все оказалось взаправду.

От одного только взгляда на это великолепие гения матерого палача подкашивались ноги и подрагивало в животе. Но и это еще не все. Если то, что строил Добряк, предназначалось для прохождения «без царапинки», то предназначение данной конструкции от меня было сокрыто. В ней не наблюдалось логики и смысла, потому как проход был сделан именно для того, чтобы не обходить препятствия, плавно обтекая их, а натыкаться на них, подобно «Титанику», напоровшемуся на айсберг.

– Это твоя новая комната, землянин Тим Ройс. Жди инструкций.

С этими словами старец закрыл за мной дверь. По звукам удаляющихся шагов и визгу несмазанных петель дверей я понял, что расселили и остальных гладиаторов.

Усевшись на пол и прислонившись спиной к стене, я стал внимательно изучать каждый миллиметр полосы. Мой в меру пытливый разум все пытался увидеть хоть проблеск, хоть маленькую ниточку, которая вела бы к финалу, но я различал лишь бездушные механизмы. Даже сам Добряк, да упокоится его душа, не смог бы миновать ни одно из выставленных здесь препятствий.

Устало выдохнув, я потер виски. Вскоре начнется карусель, полная боли и крови, и выход из нее только один – разгадать очередную загадку старца. Вот нет чтобы по-простому – так и так, мол, сделай, Тим Ройс, то-то и то-то. Так нет, надо обязательно все усложнить какими-то неясными намеками и прочей ерундой. Но, как говорится, помяни черта…

Скрипнула дверь, и в комнату вошел старший малас. Сперва он шарил глазами, ища меня, но, обнаружив своего подопечного сидящим у стены, сделал то, чего никак нельзя было от него ожидать. Он присел рядом, покопался в складках своего халата и достал оттуда маленький сверток.

– Вот, – сказал он, протягивая мне его. – Один мой старый друг любит летать на землю. Приносит иногда…

Приняв подарок, я развернул тряпочку и шумно сглотнул. Внутри лежала небольшая булочка. Не поймите меня неправильно, на празднике я наелся до отвала и перепробовал все, что можно, но имелось одно исключение. На острове не было и не могло быть муки. Потому как островитянам попросту негде выращивать злаковые.

Разломив маленькую булочку на две части, я закинул в рот одну, а вторую протянул маласу. Тот с благодарностью принял и тоже, не кусая, закинул в глотку. Так мы и сидели, прикрыв глаза, наслаждаясь сладкой сдобой – деликатесом, по меркам Териала.

– Видел тебя на празднике Полета, – нарушил молчание тренер.

– Вы там были? – удивился я.

– Конечно, – прокряхтел старик. – Не мог же я пропустить главное мероприятие года.

Недоверчиво покосившись на насмешливого деда, я легонько ударился макушкой о стену. Как же он меня провел! Сам веселился, а мне потом велел отжиматься. Да здесь порядки куда более суровые, чем в армии!

– Не думал, что прыгнешь.

– А я такой, – пожал я плечами. – Прыгнуть, отжаться, в темноте посидеть – как два пальца об асфальт.

– Обо что?

– Да так, – отмахнулся я и продолжил смотреть на полосу испытаний.

В комнате, должно быть, темно, хоть глаз выколи, но для меня здесь все словно в легком тумане, который вполне позволяет видеть очертания предметов. А если приглядеться и напрячься, то проступят и мелкие детали. Смешнее всего смотреть на то, как при шевелении рукой, да и любой другой конечностью, от тела идет легкая волна. Она немного взбудораживает туман, а примерно через полметра рассеивается. Еще в первый раз, приметив это, я догадался, что так ведет себя невидимый воздух.

– Боишься? – спросил старший малас.

– Конечно, – кивнул я, не скрывая сей не самый радостный факт. – У меня шкура не железная.

– Это хорошо, что боишься. Все боятся, а кто говорит, что не боится, либо лжец, либо глупец.

– Но главное – это перебороть страх, так?

Старик повернул ко мне голову и некоторое время так сидел. Сейчас, после почти сезона темноты, я стал подозревать, что наш тренер уже давно был слеп и видел лишь глазами стихии.

– Нет, – наконец ответил он. – Страх – это часть тебя, а бороться с самим собой нельзя. Ибо если будешь бороться с собой, то кто будет бороться с твоими врагами? Нет, страх нельзя перебороть.

Я не мог не признать, что в словах наставника есть некий смысл. Тем не менее этот самый смысл шел вразрез со всем, чему я был обучен и чему обучился сам.

– А что же тогда с ним делать? – задал я закономерный вопрос.

– Ничего, – вновь прокряхтел старец, что в его исполнении, видимо, считалось смехом. – Страх – лишь ножны, а что можно делать с ножнами? Только следить за тем, чтобы они не стали полезнее меча, хранящегося в них.

– Значит, по-вашему, страх – это ножны?

– Не «по-моему», – поправил меня малас, – а так оно и есть. Раскрой себя страху, позволь ему окутать тебя, оплести своими ядовитыми побегами. И когда тебе будет казаться, что тебя уже накрыло с головой, то нырни еще глубже. И там, на самом дне, будет лежать меч. Самый крепкий меч. Крепче любой стали, любого сплава, крепче мечей героев баллад и былин. Крепче мечей богов и косы Темного Жнеца. Меч, который нельзя отобрать, пока бьется твое сердце. Меч, против которого не спасет ни один щит.

– Должно быть, это какой-то метафорический меч.

И вновь в ответ кряхтение, но мгновением позже старец взмахнул рукой. Он выставил ее, словно копье, и сделал лишь одно рассекающее движение. Однако этого взмаха хватило, чтобы туман сгустился, принял коричневые очертания некоего предмета, а секундой позже земляной серп врезался в стену, вырезав там десятисантиметровую борозду.

– Разве это была метафора?

Я лишь шумно сглотнул. Сделать такое при помощи сабель теперь мог и я, но чтобы без оружия, голыми руками… Нет, я пытался, конечно, потому как эта идея пришла мне в голову буквально на следующий день после первого успеха на арене Териала, но результат был нулевой.

– Меч, – произнес старец. Он поднялся, а потом нагнулся и приложил свою морщинистую ладонь к моей груди: – Ищи его здесь.

С этими словами тренер решительно направился на выход, но у двери остановился и бросил через плечо:

– Снаружи будет дежурить человек. Когда тебе станет совсем плохо, то кричи громче, чем будешь кричать в попытках выбраться из собственных ножен.