Персидские ночи (СИ) - Витич Райдо. Страница 37

— Она позвонит. Позже.

—Мы вам не мешаем? — спросила Женя, утомленная беседой, в которой не принимает участия, языком, в котором и слова не разберешь.

—Прости, — улыбнулся виновато. — Мужчины всегда найдут тему для разговора, но эти темы утомительны и малоинтересны для женщин.

—Не меньше, чем ужин, за которым чувствуешь себя мебелью.

— Обещаю позже компенсировать свою неуклюжесть, — шепнул ей на ушко. Женя покраснела и отодвинулась, почувствовав неловкость: Хамат действовал на нее неотразимо и возбуждал даже голосом – некстати, учитывая присутствие едва знакомого девушке человека, что то и дело внимательно поглядывал на нее. И ей очень не хотелось, чтоб он думал гадости о ней, судил потом о других по одному человеку, как порой она судила.

— Я, кажется, смутил тебя? — спросил Хамат.

— Некрасиво шептаться при гостях.

— Да, ты права.

— Женщины заскучали, — улыбнулся Самшат. — Надежда плохо кушает. Вам не нравится?

— Что вы, очень, но я сыта.

Ужин закончился пустыми разговорами. Сафар не проявлял особого внимания к Надежде и вообще был немногословен, и девушка успокоилась. Братья остались, чтоб продолжить мужской разговор, а подруги ушли к себе.

— Что-то ты нервничала за столом, — заметила Женя, проходя в свои покои.

— Сафар насторожил, — поделилась волнением Надежда. — Неоднозначное семейство.

— По-моему, нормальное.

— Еще бы! — плюхнулась на диван. — Родичи Хамата!

— Надя, ты опять? — предостерегающе покосилась на нее девушка.

— Молчу, — заверила та и вздохнула. — Плохо мне, Женечка, на душе неспокойно.

Подруга присела к ней:

— Почему?

— Не знаю. Тревожно и все тут.

— Устала.

— Может быть. Домой бы быстрее.

— Здрасте! А кто о солнце мечтал, шоколадном загаре? Сама сюда рвалась, меня за собой потащила, а сейчас быстрей бы домой.

— Меньше. Завтра, а послезавтра вечером уже улетим.

— Да-а, все хорошее быстро проходит, — загрустила Женя. — Но у нас еще достаточно времени, чтоб ты приобрела желанный шоколадный цвет кожи. Завтра весь день проведем у бассейна. Сфотографируемся… Кстати, где мой цифровик? — нахмурилась, пытаясь вспомнить, куда дела фотоаппарат.

— Вот уж не знаю, — развела руками.

Женя задумалась, пошла искать его в свою комнату, перерыла сумки и вспомнила:

— Сусанна его брала!

— Точно, — села Надежда. — Она вас с Хаматом снимала. А что тебе сейчас-то вспомнилось про фотоаппарат?

— Снимки скинуть на ящик хочу, пока время есть.

— А-а, на память о жарких объятьях? — усмехнулась.

— Ну, тебя, хватит зудеть. Скажи лучше, где Сусанну найти?

— В доме, — заверила.

— Новость! Где конкретно?

— У милого спроси или у Самшата.

— Заняты они, о своем о мужском судачат. А телефон? — озарило Женю.

— Сусанна его с собой носит? — скривилась Надежда.

— Не на улице же оставляет, — Женя нашла свой телефон и набрала номер подруги. — Привет. Не спишь еще? Мой цифровик не у тебя случайно?... Нет? А где? Ты же с ним последняя носилась, фоторепортера изображала! А-а… Точно? Ладно, извини, — отключила связь и на подругу посмотрела. — У Хамата.

— Почему меня это не удивляет?

— До чего же ты ехидная стала, — качнула головой Женя, поморщившись. — Чем тебе Хамат не нравится?

— Тем, что тебе слишком нравится. Ты ж ни на одного так не западала, Женя.

Девушка попыталась найти для подруги аргументы своему увлечению и поняла, что не может объяснить его внятно даже себе.

— Новые впечатления, переизбыток адреналина – в голову ударило, — буркнула. И отмахнулась: что это она оправдывается? В чем, перед кем? — Как можно увлечения объяснить? Ты сама-то можешь внятно и четко сказать, почему ты к Заманкину неровно дышишь, а к тому же Саше Даверу – лояльна? — Выкрутилась.

— Заманкин мой и ни чьим больше не будет. Да, неказист, но тем и привлекателен. Живет на соседней улице, проблемы у нас с ним одни и взгляды на жизнь, и мнения и мысли. Он ласковый, вменяемый, не жадный, не особо одарен, но и не дебил. Хитрить опять же не умеет – все на лице написано. Ножа за пазухой нет. Голова и руки на месте, функционируют. На ногах стоит твердо, хоть звезды на карьерном небе ему не светят. А твой? Километр подружек до, километр после. Виллы, фирмы, антиквариат. Просто так ничего не делает, успевает и синицу в руке удержать, и журавля в небе поймать. Говорит одно, думает другое. Смотрит как король на слуг. Живет по принципу: все для себя любимого.

— Портрет с пристрастием? Мне без разницы, мы встретились и разбежались, — отвернулась Женя, почувствовав грусть от этой мысли.

— Угу. Рядовой курортный романчик? Дай Бог, — протянула Надежда, не скрывая неверия.

— Что, собственно, еще? — попыталась придать беззаботности голосу Женя, но он подвел, выдал и печаль, и неуверенность.

— Вот-вот, — покосилась на нее подруга со значением. — Еще не уехали, уже в печали. Дальше что будет? Дубль Сусанны? Стопки салфеток, дежурство у телефона и вояжи Россия – Сирия, Сирия – Россия?

— Я не Сусанна, — вздохнула девушка, усаживаясь на палас.

— Так и Хамат не Самшат.

— Ну, что ты к нему прицепилась, Надя? Намеки какие-то. На что? Такое чувство, что он преступник, ты опознала его и мучаешься: что же делать? В полицию идти, промолчать, анонимно настучать?

— Не нравится он мне. И ты рядом с ним, и ситуация в целом! И перспективы ее развития тоже!

— Да, ничего не будет. Вернусь домой. Папа, мама. Редакция. Великие тайны местного макаронного производства и незатейливые интриги: кого послать на репортаж о прорыве канализации. Опять рутина, толкотня в транспорте, мамино ворчание, папино брюзжание и вечерние посиделки с тобой. По выходным выезд в свет – шопинг в рядах местного бомонда по местам славы продуктовых и вещевых рынков.

— Реплика Му-му перед утоплением. Если б та могла говорить, у нее бы столько же уныния в голосе было. Раньше тебе наш город нравился, и жизнь сносной казалась.

— И сейчас нравится. Сносная. Серая только.

— Ну-у! После акварели Хамата, коне-ечно! Такую экспрессию развил – Пикассо обзавидовался! Чем тебе Валентин не нравился? Нет, скажи, чем этот араб лучше Вали? Ведь мужик – за километр виден. Стена! Самое то в мужья-то! А этот? Афганская борзая!

— Ой, оставь, пожалуйста, — поморщилась. — Качок обыкновенный, твой Валентин. Накачен даже головной мозг, причем не знаниями, а анаболиками. Хамат другой, он утончен, умен, нежен, галантен. У него тонкий вкус, развитое чувство прекрасного. Он антиквариат коллекционирует…

— У меня б деньги были, я, может, дворцы бы коллекционировала, — фыркнула Надя, глядя в потолок. — Удивляюсь я тебе, Борисова, и что ни день, то сильнее. ‘Чувство прекрасного’!

— Да! Он весь прекрасен от мыслей и до пят! Ты руки его видела? Произведение искусства! А глаза? Сколько оттенков эмоций в них! Ярких, неподдельных. А какая у него походка! Па-де-де. Голос? Магомаев! Да только от его бархатного баритона умереть можно! А как он смотрит, улыбается? Целуется, наконец! Он не целует – он горит и нежит, он не ласкает, он боготворит…

— Все, поехали в главы Кама-сутры, — поморщилась Надя. — Крыша у тебя, Борисова, съехала от жарких ночей в объятьях дикого араба…

— Сама ты дикая! Ханжа! — сверкнула глазами Женя.

— Давай поругаемся, — согласилась Надя. — Мы с тобой за всю жизнь столько не цапались, сколько пока здесь отдыхаем. Не кажется странным?

— Не лезь под кожу.

— Куда уж мне! И там уже твоим Хаматом место занято. Всю тебя к рукам прибрал, утонченный персидский коллекционер, как статуэтку антикварную. Будешь главным шедевром в его коллекции. Похвастается потом, как он дурочку заезжую окрутил.

— Глупостей не говори. Он благородный и порядочный человек…

— Из знатной фамилии…

— Из прекрасной семьи. Воспитанный и интеллигентный.