Дыши, не бойся (СИ) - "Берлевог". Страница 8

— Да, был. — И пошёл вниз.

Внутри кольнуло от зависти. Вершина близка, а времени мало. Он не знал, сколько у него в запасе. Он боялся, что не сможет замёрзшими пальцами отогнуть рукавицу, чтобы взглянуть на часы. Он окоченел от холода. Пробка на ступени Хиллари — специфическая проблема последних лет. Как бы тщательно лидеры экспедиций ни планировали графики восхождений, на горе всегда начинался хаос. Слишком много людей. Кто-то стремится вверх, кто-то возвращается вниз, а кто-то уже не понимает, куда ему надо.

Рядом с Быстровым съехал по верёвке альпинист в сиреневом. Мика Хаст, вспомнил Быстров. Ему казалось, прошла вечность с тех пор, как он думал о Мике. Финн прислонился к стене, заторможенно отстёгиваясь от перил. Потом покачнулся и на подгибающихся ногах пошёл прочь. Быстров поймал его за рукав, развернул к себе:

— Мика, ты был на Эвересте? Поздравляю. Ты в норме?

Несколько долгих мгновений они стояли лицом к лицу, затем Мика дёрнул плечом, высвобождаясь, и молча побрёл к Южной вершине. Солнечный свет на секунду померк, погружая Быстрова в глухую непроглядную тьму, и снова вспыхнул. Жирные чёрные мушки плясали перед глазами. Его захлестнула злость. Не на Мику. Он злился на задержки, на неумолимо бегущее время, на собственную слабость. Эта тупая бессмысленная злоба истощала последние силы.

Дунаевский скрылся наверху ступени Хиллари. Солнечные блики ослепляли, Быстров жмурился, смаргивая слёзы под очками. Он замахнулся ледорубом и, вгоняя шипы в отвесную скалу, полез вверх, медленно и грузно. На середине пути повис на верёвках, дыша как загнанное животное. Силы внезапно кончились. Ветер качал его на страховочных ремнях, и Быстрову нравилось это колыбельное покачивание. Мушки слились в сплошную рябь, он закрыл глаза и раскинул руки в стороны. Ненужный ледоруб болтался на запястье. Сквозь звон в ушах он слышал человеческие голоса, но не понимал ни слова. Ему не хотелось напрягаться и переводить, он отмахивался от английских слов, как от надоедливого жужжания. От русских отмахнуться было сложнее. Чей-то противный голос ввинчивался в сознание:

— Федя, блять! Ты поставил третий баллон? Или ты с рассвета на втором? Очнись! У тебя кислород кончился!

Быстров открыл глаза и увидел над выступом лицо Дунаевского. Его нос и скулы почернели, а глаза казались бесцветными. Бородка заиндевела от мороза. Дунаевский злобно тряс верёвку:

— Быстро лезь наверх! Ты меня слышишь? Или хочешь тут висеть как мешок с говном целую вечность? Не позорь меня, Федя! Лезь сюда и поменяй баллон! Ты слышишь?

И тут зазвонил будильник. Время отказа. Быстрову стало смешно. Обмороженный Данила ругался, свесив голову и дёргая верёвку, но добраться до него не мог. Снизу тоже никто не мог его достать. Он будет висеть на ступени Хиллари вечно, пока какой-нибудь особо чувствительный альпинист не потрудится перерезать верёвку и столкнуть обледенелый труп в пропасть.

— Федя, посмотри туда, — Дунаевский махнул рукой в сторону Южной вершины. — С твоим финном всё нормально? Он куда-то не туда идёт.

Осмыслив услышанное, Быстров извернулся и с трудом сфокусировал взгляд. Сначала он увидел Пашу Стрельникова с Катей Дудаль. За ними шли итальянцы и мурманчанин. «Господи,» — пронеслось в голове, —«уже полдень, а никто не повернул в лагерь». Стрельников вёл группу на вершину, несмотря на то, что наступило время возврата.

Как он ни вглядывался, сиреневой куртки не находил. У всех были одинаково серые комбинезоны. Мозг отключил цветное зрение как излишнюю функцию, пожирающую слишком много энергии. Только по слабому шевелению невдалеке от тропы Быстров узнал Мику. Качаясь и приседая на подламывающихся ногах, финн брёл к сидящему на камне альпинисту. Чуть дальше — обрыв. У Быстрова потемнело в глазах от ужаса. Он нащупал верёвку и с размаху вбил ледоруб в стену. Хрипя и задыхаясь, начал карабкаться, царапая кошками лёд и гранит. Снизу его подгоняли, сверху подбадривали. Минуты растянулись в часы.

Он залез на ступень и рухнул на камни, выкашливая лёгкие. В глазах разлился багровый туман, руки и ноги весили по тонне и больше не принадлежали ему. Кто-то завозился, меняя баллон и проверяя подачу кислорода:

— Всё хорошо, хорошо. Ты зачем на пустом баллоне шёл? Пурба заболел, некому о тебе позаботиться. Шерпа Апа позаботится. — Апа хлопал по плечам и спине, а потом поднёс к губам термос с горячим чаем. Быстров выпил, сколько смог, и открыл глаза.

Небо озарилось чистой полуденной синевой. Краски вернулись. Сердце стучало ровно, кашель унялся. Быстров встал на ноги и увидел вершину Эвереста. Почти правильной пирамидальной формы. В трещинах чёрного гранита сверкают пласты изначального льда. Шапка грязного притоптанного снега. Тренога, перевитая разноцветными молитвенными флажками, выгоревшими на солнце. Снег усыпан иконками, обрывками верёвок, пустыми баллонами, старыми вымпелами и многолетним слежавшимся мусором. Маленькая вершина величайшей горы. Быстров застыл, заворожённый зрелищем. Он миллион раз рисовал эту картину в мечтах. Он ходил по этой тропе в своих дерзких беспокойных снах. Он носил Эверест в сердце, как самую отчаянную надежду на понимание и прощение.

Пятьдесят метров отделяли его от цели. Он видел, как Дунаевский и Апа пошли к вершине, и хотел двинуться следом, но вспомнил о чём-то смутном, страшном. О том, что ему привиделось в приступе удушающей гипоксии. Он посмотрел вниз и увидел Стрельникова, карабкающегося по ступени Хиллари. Увидел людей, ожидающих очереди на подъём. Увидел, что кто-то спускается к Южной вершине, а кто-то поднимается, хотя безнадёжно отстал от графика. Увидел одинокую фигурку в сиреневом, сбившуюся с маршрута и застывшую под беспощадным солнцем рядом с мёртвым альпинистом. Сердце сжалось от рокового предчувствия. Он оглянулся. Вершина сияла, трепетала и звала. Она была близка и доступна как молодая невеста. В этот миг Быстров поверил, что мечта осуществима. В нём бурлило желание, нет, — жгучая, болезненная, непреодолимая потребность дойти до конца. Сделать несколько последних шагов, самых трудных, самых прекрасных.

Эверест замер. Весь мир замер в ожидании. Время остановилось, и только сиреневая фигурка, нарушая хрупкое равновесие бытия, упала ничком в снег.

Часть 4

Он потратил четыре года, чтобы привести себя в форму. Он заработал шестьдесят тысяч долларов, чтобы оплатить тур и снаряжение. Его ноги сбиты, пальцы обморожены, а лёгкие истерзаны — и вершина рядом, только руку протяни. Недостижимая мечта, сбывающаяся на глазах. Момент запредельной близости к богу. Упоительное, ни с чем не сравнимое ощущение, что ты равен Ему. Тебе позволено подняться и потрогать небеса — ты избран, принят, любим. Сделай несколько последних шагов в объятия Эвереста, не отвергай бесценный подарок.

Но внизу лежал Мика, и это всё меняло. Обладай Быстров душевной чёрствостью и хладнокровием, чтобы игнорировать этот факт, он вообще не оказался бы на Эвересте. Он проявил бы эти качества ещё тогда, когда решил доказать брату свою мужественность, потому что подлинная мужественность не в том, чтобы психануть и залезть куда-то высоко, а в том, чтобы никому ничего не доказывать.

Его имя не появится в заветном списке. Стёпа прав, Эверест не для таких, как он.

Над уступом появилась голова Стрельникова. Быстров подал руку, втащил наверх:

— Паша, я иду вниз. Крикни, чтобы никто не занимал перила. Мне срочно.

Паша стоял на коленях, пытаясь отдышаться:

— Ты идёшь с вершины?

— Нет, я поворачиваю назад.

— Из-за того, что уже двенадцать? Федя, я решил рискнуть. Я перенёс время возврата на час дня. Давление падает, ожидается шторм, но мы успеем. Или тебе плохо?

— Нет, не из-за времени. Я в норме. Мика сошёл с тропы. — Быстров показал на склон. — Он без страховки.

— Господи, Федя! Пусть ему шерпы помогут. Или ребята из его группы. Почему ты?

— У них нет шерпов, ты же знаешь. Он последний из группы, остальные американцы уже прошли Южную вершину. Кроме меня некому.