Железный король - Кагава Джули. Страница 27

— Где моя одежда? Настоящая?

Лесной владыка высокомерно хмыкнул.

— Я не терплю одежды смертных при моем дворе, — негромко заявил он. — Пока ты здесь, тебе следует носить то, что подобает твоему происхождению. Твои смертные тряпки я приказал сжечь.

— Что?!

Оберон сузил глаза, и я испугалась, что зашла слишком далеко. Видимо, повелитель Благого двора не привык ни перед кем отчитываться.

— Прошу прощения, — пробормотала я и выскользнула из постели. Об одежде после подумаю. — Так о чем вы хотели поговорить?

Лесной владыка вздохнул и недовольно вперился в меня взглядом.

— Ты поставила меня в сложное положение, дочь, — промолвил он, отвернувшись к очагу. — Ты единственная

из моих отпрысков появилась в нашем мире. Странно, что тебе удалось протянуть так долго, даже под присмотром Робина.

—

Отпрысков? — Я моргнула. — Значит, у меня есть братья и сестры? Сводные?

—

В живых никого, — раздраженно отмахнулся Оберон. — И никого из этого столетия. Твоя мать — единственная из всех людей, кто привлек мой взор за два последних века.

У меня внезапно пересохло во рту. Я с нарастающей злостью уставилась на Оберона.

—

Зачем? — воскликнула я. Он надменно изогнул тонкую бровь. — Почему она? Ведь она уже была замужем за моим папой? Вы об этом подумали?

—

Нет. — Оберон смотрел безжалостно и равнодушно. — Какое мне дело до человеческих ритуалов? Мне не нужно позволения, я беру что захочу. К тому же, будь она по-настоящему счастлива, я бы не сумел ее увлечь.

«Сволочь!»

Я прикусила язык, чтобы не наговорить от злости лишнего. Я же не самоубийца, хоть и пришла в бешенство. Оберон прищурился, будто услышал мои мысли, и долго разглядывал меня, как бы напрашиваясь на грубость.

Мы не спускали глаз друг с друга несколько ударов сердца; вокруг клубились тени, а я силилась не отвести взгляд. Впустую: смотреть на Оберона — все равно что стать лицом к лицу с надвигающимся ураганом. Я поежилась и первая опустила глаза.

Через миг лицо Оберона посветлело, губы изогнулись в легкой улыбке.

—

Ты так похожа на нее, дочь,

—

продолжил он, а в голосе слышались и гордость, и смирение перед свершившимся. — Твоя мать — невероятная женщина. Будь она из волшебного народа, ее картины бы ожили на холсте, столько души она в них вкладывала. Когда я наблюдал за ней в парке, я почувствовал ее тоску и одиночество. Ей хотелось большего от жизни! Хотелось чего-то необычайного.

Я не желала этого слушать, не хотела, чтобы он испортил идеальные воспоминания о моей прежней жизни. Я хотела верить, что мама любила папу и всю жизнь принадлежала только ему, что мы жили счастливо... Я не хотела слушать о мамином одиночестве, о том, что она пала жертвой волшебных фокусов и чар. От брошенной как бы невзначай фразы прошлое мое рассыпалось на беспорядочные осколки, и мне почудилось, что я совсем не знала мать.

Я рухнула на постель.

—

Я выждал месяц, прежде чем явился ей, — продолжал Оберон, словно не замечая моих страданий. — Я изучил ее привычки, ее чувства, каждый дюйм ее тела. А потом, когда все же открылся, показал ей только отблеск своей природы; мне хотелось посмотреть, пойдет ли она навстречу небывалому или уцепиться за смертное недоверие. Она приняла меня с готовностью, с безудержной

радостью,

как будто только и ждала моего появления.

—

Хватит! — выдавила я. Внутри все горело. Я закрыла глаза, борясь с тошнотой. — Я не хочу об этом слышать! Где был папа, когда все это случилось?

—

Муж твоей матери редко ночевал дома, — ответил Оберон, подчеркнув голосом первые три слова, как бы напоминая, что тот человек мне не отец. — Может, поэтому твоя мать и желала чего-то еще. Я подарил ей ночь волшебства, ночь страсти. Всего одну, а после вернулся в Аркадию, и воспоминания о нас истаяли в ее мозгу.

—

Она вас не помнит? Она поэтому мне никогда не рассказывала?

Оберон кивнул.

—

Смертные склонны забывать встречи с нами, — мягко произнес он. — В лучшем случае принимают нас за яркий сон. По большей части мы полностью исчезаем из их памяти. Ты это, конечно же, заметила: даже те, с которыми ты живешь, как будто не помнят тебя. Хотя я всегда подозревал, что твоя мать знала и помнила больше, чем показывала. Особенно после твоего рождения.

Голос его помрачнел; раскосые глаза почернели, зрачки стали неразличимы. Его тень поползла по полу, потянулась ко мне длинными пальцами. Я вздрогнула.

—

Она пыталась увезти тебя, — жутко выговорил Оберон. — Хотела спрятать от нас. От меня!

Король фейри умолк и сделался совсем непохожим на человека, хотя даже не шелохнулся. Пламя металось в камине, безумно плясало в глазах Лесного владыки.

—

И все же ты здесь. — Оберон моргнул, голос его смягчился, пламя снова улеглось. — Стоишь передо мной в своем настоящем обличье. С того момента, как ты шагнула в Небывалое, твое нечеловеческое происхождение не могло не проявиться. Теперь же я должен быть очень осторожен. — Он весь подобрался, закутался в мантию, будто собрался уходить. — Осторожность нам необходима, Меган Чейз, — предостерег он напоследок. — Многие захотят использовать тебя против меня, кое-кто даже при моем дворе. Будь внимательна, дочь. Я не в силах защитить тебя от всего.

Я сидела на кровати, мысли лихорадочно метались в голове. Оберон еще секунду посмотрел на меня, мрачно сжав губы, потом, не оглядываясь, пересек комнату. Когда я подняла голову, Лесной владыка исчез. Я даже не слышала, как закрылась за ним дверь.

Снаружи постучались, и я вздрогнула. Я не знала, сколько времени прошло с ухода Оберона. Я так и лежала в постели. Цветное пламя горело совсем низко, разноцветные языки лихорадочно метались в камине. Все казалось ненастоящим, как в тумане, во сне, как будто я все это выдумала.

Снова постучались, и я села.

—

Входите!

Дверь приоткрылась, и в комнату вошла улыбающаяся Пижма.

—

Добрый вечер, Меган Чейз. Как ты себя чувствуешь?

Я соскользнула на пол и заметила, что все еще в ночной сорочке.

—

Пожалуй, хорошо, — пробормотала я, озираясь. — Где моя одежда?

—

Король Оберон прислал тебе платье. — Пижма с улыбкой показала на наряд у постели. — Его сшили специально для тебя.

Я нахмурилась.

—

Нет. Ни за что. Хочу свою настоящую одежду!

Крошка сатирочка моргнула, поцокала к кровати и затеребила ткань платья в пальчиках.

—

Но... Мой господин Оберон желает, чтобы ты надела это. — Она не понимала, как можно противиться желаниям Оберона. — Разве это не приятно?

—

Пижма, это я не надену.

—

Почему?

Меня аж передернуло, как представила, что буду расхаживать в этакой цирковой палатке. Всю жизнь я носила драные джинсы и футболки. Мы не могли позволить себе дизайнерской одежды и громких брендов. Вместо того чтобы сокрушаться о недоступности роскошных на

рядов, я с удовольствием щеголяла в обносках и свысока посматривала на богатеньких пустышек, которые часами наводили марафет в школьном туалете.

Я только один раз в жизни надевала платье — на чью-то свадьбу.

К тому же носить выбранный для меня Обероном наряд — все равно что признать отцовство короля фейри. А этого я делать не собиралась.

— Я... Мне не хочется, — неубедительно пробормотала я. — Лучше в свое переоденусь.

— Твою одежду сожгли.

— Где мой рюкзак?

У меня же есть смена одежды! Вещи в рюкзаке влажные, затхлые и противные, но уж лучше так, чем щеголять в одеянии фейри.