Переводчик Гитлера - Шмидт Пауль. Страница 51

«У меня лично нет никаких пожеланий»,? ответил Леопольд снисходительным тоном монарха, беседующего с революционным диктатором. Этим замечанием он явно давал понять, что собирается изложить другие, не личные просьбы, правда, для начала Леопольд постарался, чтобы Гитлер выслушал их, пребывая в более благосклонном настроении, поэтому поблагодарил его за то, что тот уже сделал. Среди прочего он выразил благодарность за разрешение бельгийским беженцам вернуться домой и добавил свою личную благодарность за оказанные ему услуги? особенно за возвращение его детей из Испании. Но Леопольд не был хорошим дипломатом: он произносил слова благодарности, но они звучали не очень убедительно.

Затем Гитлер начал один из своих бесконечных монологов о политической ситуации. Но разговор складывался лучше, чем я опасался вначале. В середине своего выступления Гитлер вдруг спросил Леопольда, как тот оценивает будущие отношения между Бельгией и Германией. Леопольд ловко ответил вопросом на вопрос: обретет ли Бельгия свою независимость после заключения мира? Гитлер, не любивший конкретных вопросов, пустился в длинные рассуждения о будущем Европы. Король Леопольд стоял на своем: попросил дать более точное определение независимости Бельгии, добавив, что думает, в частности, о независимости во внутренних делах (прозрачный намек на поддержку фламандцев со стороны немцев). К тому времени Гитлеру явно надоела такая настойчивость, и он яростно напустился на предвоенную позицию Бельгии, нарушение ею своих обязательств нейтральной страны и так далее. В будущем Бельгия должна ориентироваться на Германию в политическом и военном отношении.

«Должен ли я понимать, что политическая независимость Бельгии будет гарантирована в обмен на военное и политическое соглашение между Бельгией и Рейхом?»? спросил Леопольд. В последовавших затем замечаниях он делал такой упор на любовь бельгийцев к независимости, что сразу же зародил сомнения относительно вероятности этого решения. Он требовал безоговорочной независимости, используя в качестве довода то, что Великобритания уже давно официально признала их независимость и что бельгийцы, вне всякого сомнения, станут на сторону той страны, которая гарантирует их безопасность при любых обстоятельствах. В то время британское радио больше, чем когда-либо, влияло на бельгийское общественное мнение относительно этого больного вопроса.

С этого момента Гитлер был глух к просьбам Леопольда. Он не скрывал досады на то, что король Бельгии, в отличие от глав других государств, не соглашается с большой охотой на предложение сотрудничать с Германией. Более того, среди просьб Леопольда прозвучала просьба о возвращении бельгийских военнопленных. «Нам самим нужна рабочая сила,? сказал Гитлер,? офицеры, само собой, останутся в плену до конца войны». Леопольд в очередной раз приложил отчаянные усилия, чтобы получить от Гитлера какие-нибудь небольшие уступки в отношении поставок продовольствия и внутреннего управления в Бельгии. По обоим этим пунктам Гитлер остался неумолим. Взаимный антагонизм нарастал. Леопольд все меньше разговаривал и после отказа, казалось, иногда переставал внимательно слушать. С надменным выражением лица, отделываясь лишь официальными репликами, позволял он потоку гитлеровских слов протекать мимо него. Как случалось видеть мне прежде, беседа потеряла всякий смысл.

Гитлер, вероятно, хотел бы сразу положить конец этому визиту. Но предусматривалось подать чай королю и всем остальным, поэтому, хотя разговор и иссяк задолго до намеченного времени, Леопольда задержали для чаепития. Чай подали в той самой комнате, где несколько недель тому назад сестра короля с надеждой просила об этой встрече, так и не принесшей удовлетворения ее брату и разочаровавшей Гитлера.

За чаем Гитлер использовал последнюю приманку, чтобы убедить короля рассмотреть еще раз его предложение о более тесном сотрудничестве между двумя странами. В длинном монологе о новом порядке в Европе он указал, что если Бельгия повернется лицом к Германии, он не только полностью гарантирует ей военную защиту, так что вряд ли Бельгии понадобится армия в будущем, но Бельгия сможет также расширить свою территорию до Кале и Дюнкерка. Я переводил этот разговор так, как он шел, и, разумеется, очень осторожно отнесся к изложению этого предложения. Но король промолчал. Да и слушал ли он? Не потерял ли он интереса к беседе? Я не мог понять. Я видел перед собой лишь совершенно апатичного, разочарованного человека, похожего на мальчика, который хочет, чтобы быстрее закончился урок в школе. Но конца не было видно, потому что Гитлер сел на своего конька? и надолго, повторяя одно и то же снова и снова.

Мое впечатление от этого разговора подтвердилось последующим развитием событий. Гитлер никогда больше не виделся с Леопольдом, все в Бельгии осталось по-прежнему. Администрация не сменилась, а положение с продовольствием осталось таким же плохим; бельгийские военнопленные не были освобождены до конца войны; сам Леопольд оставался пленником и был даже вывезен в Германию, несмотря на его протесты, незадолго до окончания войны. Гитлер никогда не простил ему отказа от его предложений в Берхтесгадене. «Он не лучше, чем остальные короли и принцы»,? случайно услышал я однажды его высказывание, хотя до того визита он отзывался о нем с уважением: «Король Леопольд предотвратил ненужную бойню в 1940 году».

Мой отчет об этой встрече сыграл свою роль в 1945 году во время дискуссий в Бельгии насчет возвращения короля на трон. Его назвали «Отчет Шмидта». Я узнал об этом лишь много позже, почти случайно. Оказалось, что союзники нашли лишь один из моих отчетов о данном разговоре, а, возможно, самый важный отчет, содержавший предложение Гитлера за чаепитием, очевидно, затерялся. В самом деле, бельгийский представитель расспрашивал меня о разговоре между Леопольдом и Гитлером, но так как в 1945 году иногда склонялись к мистификациям относительно допросов немецких официальных лиц, я так и не видел своего собственного отчета и мне не сказали, чем в действительности кончилось дело. Я мог бы легко прояснить любые темные места, о которых мне было известно.

Позднее я узнал, что точность моего отчета подвергалась сомнению. Предполагалось, что некоторые слова короля я передал так, как понравилось бы Гитлеру, а не так, как они на самом деле прозвучали. Это было абсолютно неверно, во-первых, потому, что Гитлер в то время обычно не просматривал мои отчеты, и, во-вторых, потому, что мне не было никакого резона проявлять ясновидение в 1940 году относительно спора о бельгийском троне в 1945. Что касается меня, то у меня сложилось впечатление, которое сохраняется до сих пор, что Леопольд ни в чем не уступил Гитлеру и в своем отчете я все передал правильно. Достаточно лишь взять на себя труд прочесть отчет в немецком оригинале с необходимым пониманием политической ситуации.

Из Берхтесгадена я поехал с Риббентропом в Вену. Там, 20 ноября, Венгрия присоединилась к Пакту трех держав. В замке Бельведер были предусмотрены все необходимые церемонии? снова были поставлены подписи и нарисованы японские иероглифы, и я снова зачитал сложную заключительную часть с датами, проставленными на немецкий, фашистский и японский манер.

Два дня спустя мы уже были в Берлине. Генерал Антонеску, глава румынского государства, впервые встретился с Гитлером 22 ноября. Этот румын с виду напоминал прусского кадрового офицера, он получил образование во Франции, в последующие годы стал одним из близких друзей Гитлера, а на фотографиях стоит к нему даже ближе, чем Муссолини. К нему, единственному из иностранцев, Гитлер обращался за советом по военным вопросам, когда оказывался в затруднительном положении.

Антонеску до мозга костей оставался ярым противником большевиков и славян и не скрывал этого в Берлине. Он категорически выступал против решения венского арбитража насчет передачи Венгрии Трансильвании, которую называл «колыбелью Румынии». Перед встречей с Гитлером ему твердили, что он не должен говорить ни слова против принятого решения. В течение двух часов он только об этом и говорил. «Это всегда производило не меня впечатление»,? часто повторял потом Гитлер в моем присутствии. На мой взгляд, Антонеску, с его французской манерой разговора, был риторическим антиподом Гитлера. Но он произносил длинные речи совсем как Гитлер, обычно начиная с создания Румынии и сводя каким-то образом все сказанное к ненавидимой им Венгрии и к возврату Трансильвании. Ненависть к Венгрии тоже сближала его с Гитлером, который терпеть не мог мадьяр.