Чистосердечно привирая - Гир Керстин. Страница 38

– Я подумал, что вы, быть может, заболели, но теперь я знаю, что вас глубоко задело что-то другое, – продолжал Бирнбаум. – Хотя я не совсем понял, что же всё-таки произошло.

Да, его было в этом трудно упрекнуть.

– Мой братик поэкспериментировал с наркотиками и с тех пор отдыхает в своей комнате, его подружка зарезала крысу и в наказание отправилась в психушку, я прервала свою диету и перестала верить во всё хорошее в людях, моя мать безуспешно пытается очистить атмосферу с помощью ароматических палочек, а мой отчим завтра утром переселяется в отель, – я в телеграфном стиле перечислила все события прошедшей недели. – Да, и моя сестра сейчас, вероятно, ломает нос менеджеру филиала в супермаркете. Но не надо волноваться, её муж адвокат, и я полагаю, что четыре года недосыпа могут рассматриваться как смягчающее обстоятельство.

– Почему вы вообще сели на диету? – спросил Бирнбаум.

Я отмахнулась.

– Ах, я думала, что надо бы что-то предпринять по поводу распределения жира в организме. И кроме того, есть некий Борис, которому нравятся женщины 44 размера. По крайней мере, я так думаю.

Бирнбаум почесал нос лаковым карандашом. Очевидно, он не знал, что ему сказать.

– Вы, наверное, думаете, что я совсем сбрендила, – сказала в полнейшем расположении к нему. – Как и остальная моя семья. Для нас надо открыть собственное закрытое отделение.

– Ну да, а кто может сказать о себе, что он нормальный? – возразил Бирнбаум. – Ой! Может ли быть, что улиткам нравится сапожный крем? Вы только посмотрите! – И действительно, на его туфлях удобно устроились две улитки. На левой сидела улитка со словом «kiss», а на правой – улитка с надписью «her».

– Ну что ж, – сказал Бирнбаум, положил ладонь мне на затылок и поцеловал меня в губы.

Я была так ошеломлена, что просто застыла на месте, а когда я поняла, что происходит, он внезапно отпустил меня, поднялся и бесцеремонно сказал:

– Мне пора.

Я ничего не ответила, только дотронулась до своих губ, как будто это был первый поцелуй в моей жизни. Как какая-нибудь юная, невинная девушка в нежном фильме о любви.

Бирнбаум ухмыльнулся. Это была совершенно новая ухмылка, не волчья, не коварная и не лукавая. Это была довольная ухмылка.

– Пока, – сказал он и пошёл. Он, очевидно, счёл, что внёс сюда достаточно замешательства. Но у ворот он снова обернулся, видимо, ожидая от меня какой-нибудь реакции.

Я оказала ему эту любезность. Вытянув из горшка две последние улитки, я протянула их ему.

– Что бы вы сделали, если бы вам на туфли наклеились именно эти? – спросила я.

К моему огромному удовлетворению, Бирнбаум покраснел. Наверное, надписи на улитках были видны от самых ворот.

– Что-нибудь придумал бы, – сказал он и ушёл.

Глава 17

Пару минут я чувствовала себя прекрасно – в моей голове поочерёдно крутились две мысли: «Бирнбаум меня поцеловал» и «Бирнбаум меня поцеловал».

Но потом мало-помалу заработала и остальная часть мозга. Сначала совсем слабо («Его щетина совсем не колется»), а потом всё больше и больше («Момент, разве Бирнбаум не твой начальник? Который связан с ослепительно красивой дочкой Фредеманна?»), и, наконец, все мысли взорвались одним-единственным вопросом: «О Боже! Что мне теперь делать?». А потом всё сначала: «Бирнбаум меня поцеловал, Бирнбаум меня поцеловал…»

От моего мозга в этот вечер было мало толку. Я просто не знала, должна ли я себя чувствовать до ужаса печальной или ликующей до небес. Отнеся растворитель в сарай и сделав крюк к морозилке, я вернулась к себе в комнату и заперла за собой дверь.

Борис снова прислал письмо. Я его удалила прямо с сервера. У меня в самом деле было достаточно проблем.

А затем я сделала то, что сделал бы любой на моём месте: Я завернулась в плед и включила телевизор. И пока я оловянными глазами смотрела «Кто хочет стать миллионером?» и вычерпывала ложкой карамельное мороженое, я пыталась сделать свою голову такой же пустой, как и головы игроков.

Это сработало. В четверть десятого я отложила ложку и заснула.

На следующее утро, когда я спросонья ещё не успела ничего сообразить, моя мать затрясла ручку двери.

– Ханна! Ханна! – кричала она. – Открой!

В окно светило солнце, было прекрасное весеннее утро, когда кажется, что жизнь бьёт ключом. Во всяком случае, при нормальных обстоятельствах.

Я вывалилась из постели и открыла дварь.

– Слава Богу, – сказала мама. – Я уже подумала…

– Что ты подумала? Что я заперлась, заглотнула пару пилюль и порезала парочку животных? – спросила я. – Или ты думаешь, что я вскрыла себе вены, потому что я вне себя от тревоги за семью? Не волнуйся, я скорее уеду в отель!

Мама прикусила губу.

– Именно так и поступил Йост. он только что уехал. Он ведь это не серьёзно, да, Ханна?

– Разумеется, серьёзно, – ответила я.

– Ты не знаешь Йоста, – сказала мать. – Он не из тех мужчин, которые убегают от проблем. Он никогда так не поступает.

– Если хочешь знать, то это единственное, что он мог сделать, – возразила я. – А сейчас извини, пожалуйста, но у меня впереди трудный день, а мне ещё надо многое успеть.

– Почему вы не понимаете, ни ты, ни Йост, что это всё моя вина? – спросила мать, поднимая руку в театральном жесте. – Только потому, что я запустила свои материнские обязанности и впустила эту Хелену в нашу жизнь, только поэтому мальчик попал в такую ситуацию. Я снова хочу всё исправить, я больше ничего я хочу, почему вы не можете этого понять?

– Что хорошего в том, что ты позволяешь Филиппу весь день сидеть в затемнённой комнате и жалеешь его? Его что, Хелена укусила и превратила в вампира?

– Ему нужно время, чтобы привести свои мысли и чувства в порядок! И я ему в этом помогаю.

– Ни фига ты ему не помогаешь. – заявила я. – Пока ты мешаешь ему научиться самому отвечать за себя и свои поступки, рушится твой брак.

– Йост хочет просто немного погреметь цепями. При этом он прекрасно знает, что я отрицаю такого рода проявления авторитаризма!

– Что авторитарного в том, что человек пакует чемодан и уезжает? Я бы сказала, что это прямая противоположность.

– Он хочет надавить на меня.

Я покачала головой.

– Он попытался надавить на тебя, но когда заметил, насколько он и Филипп тебе безразличны, он просто ушёл.

Мама выглядела задетой. Она хорошо это умела.

– Как ты можешь такое говорить? Я люблю Йоста, и я люблю Филиппа! Иначе зачем бы я всё это для него делала?

– Что ты для него делаешь? – холодно спросила я. – Ты думаешь, что если ты не дашь ему сдать выпускные экзамены, то докажешь этим свою любовь?

У мамы на глазах выступили слёзы.

– Вы просто не хотите понять.

– Возможно. – Я пожала плечами. – Но возможно, что именно ты не хочешь понять. Во всяком случае, я не думаю, что Йост вернётся. Я от всего сердца желаю ему найти новую жену, которая в состоянии дать ему ту любовь, которой он заслуживает.

Мама начала плакать. Она плакала часто и охотно. Чем патетичнее была ситуация, тем горше плакала моя мать. Меня это оставило совершенно равнодушной. Я протиснулась мимо неё в ванную, более не заботясь о её всхлипываниях. Больше ничего я не могла для неё сделать.

Я поздно проснулась и потому вышла из ванной уже в половину одиннадцатого. Мне надо было серьёзно поразмыслить на тему «маленькое чёрное платье». В моём гардеробе такого не было. И я не знала никого, у кого был бы мой размер.

То есть оставалось две возможности: либо поехать купить себе новое платье, либо надеть что-нибудь другое. У меня был очень красивый чёрный брючный костюм, который годился для любого мероприятия, будь то юбилей фирмы, поход в театр, вечеринка, интервью, свидание или похороны. Поэтому можно было надеяться, что охранники на юбилее впустят меня, если я в нём появлюсь. Я почти уже начала потирать руки по поводу этого простого и одновременно гениального решения, как мне пришло в голову ещё одно упущение: я не подумала о подарке. Что можно подарить своему издателю на шестидесятипятилетие, если с ним лично не знаком? Ладно, он два или три раза пожимал мне руку, но я сильно сомневалась, что он помнил моё имя.