Нераздельные (ЛП) - Шустерман Нил. Страница 33

— Я всегда доверял твоему мнению, Риса, — говорит он. — В большинстве случаев ты оказываешься права. Но не на этот раз.

Она всматривается в него, по-видимому, пытаясь отыскать трещинку, в которую можно было бы впрыснуть немного сомнения. Риса не догадывается, что он весь сплошное сомнение. Однако это не изменит его решимости.

— Ну что еще мне сказать, чтобы отговорить тебя?!

Коннор качает головой. Даже если бы он знал ответ на этот вопрос, все равно не сказал бы.

— Я буду осторожен. И если удастся добраться без приключений, присмотрюсь, прислушаюсь. Если за это время их отношение к расплетению изменилось, может, они посчитают, что помощь нам — это второй шанс для них?

— Коннор, они отдали тебя на расплетение! Они убийцы.

— Но до этого они были моими родителями.

Риса наконец признает свое поражение и с тяжким вздохом отступается. Удивительно: до того как она стала его отговаривать, Коннор не был уверен, идти ему или не идти; теперь же он решился окончательно.

Риса выпрямляется, и неожиданно между ними словно разверзается пропасть.

— Имей в виду: когда твои родители выдадут тебя юновластям — а они это сделают — я ни одной слезы по тебе не пролью, Коннор Ласситер!

Ложь. Потому что слезы уже брызнули из ее глаз.

— За домом наблюдают, — втолковывает ему Соня. — Да, не так пристально, как раньше, потому что благодаря этому подонку Старки ты уже не враг народа номер один; но юнокопы по-прежнему не прочь сцапать тебя, если представится возможность.

— Я буду осторожен.

— Ты должен четко осознать, какой опасности себя подвергаешь. Ты не знаешь, что про тебя нагородили твоим родителям, не знаешь, что они о тебе думают. Им может даже прийти на ум, что ты явился убить их.

Коннор встряхивает головой, словно пытаясь избавиться от этой мысли. Неужели мать с отцом знают его настолько плохо, что подумают такое? Хотя, с другой стороны, они, наверно, чувствуют себя ответственными за все, что произошло с ним с момента подписания проклятого ордера, и поэтому могут вообразить, что он жаждет мести. А вообще — он хоть когда-нибудь желал им смерти? Нет, никогда. И не только из-за брата. Даже если бы Коннор был единственным ребенком, он не стал бы этого делать. Вот Старки в жажде отмщения вполне способен истребить собственную семью. Но ведь Коннор не Старки.

Он крутит в пальцах письмо.

— Я должен это сделать. Прямо сейчас. А то в другой раз мужества не хватит.

— Мужества-то хватит, — возражает Соня, — а вот потребность может и пропасть. Для всего в нашей жизни настает определяющий, критический момент. Думаю, тебе и правда нужно сделать это сейчас и успокоиться.

Коннор понимает: шансы, что дело обернется плохо, куда выше, чем шансы, что все будет хорошо. Вон что произошло с Левом. Попробовал — и получил страшную травму.

— Мой друг Лев — вы наверняка о нем слышали — встречался со своими родителями. Они отреклись от него.

— Значит, его родители засранцы.

Коннор прыскает от неожиданности. Не потому, что Соня чурается крепкого словца — как раз наоборот; просто он не ожидал, что она выскажется с такой определенностью. Очень ободряюще.

— Я не знакома ни с Левом, ни с его родителями, но вижу таких, как он, каждый день, — продолжает Соня. — Их мир полетел в тартарары; и они так жаждут самоутверждения, что ради него готовы взорвать себя. Родители, которые отреклись от этого парня после того, что он сделал, вернее, после того, чего не сделал, не заслуживают звания родителей. Им вообще нельзя иметь детей, уже не говоря о том, чтобы приносить их в жертву.

При воспоминании о друге Коннор улыбается. А как он сердился на Лева за отказ пойти с ним к Соне! Но сердился-то он, надо признать, из чистого эгоизма.

— Лев спас мне жизнь. Теперь уже дважды. Вот потрясающий парень.

— Если ты когда-нибудь с ним встретишься, обязательно скажи ему это. После того, что сделали его родители, ему просто необходимо слышать слова одобрения, причем постоянно.

Коннор обещает Соне — и себе тоже — что так и поступит. Затем он бросает взгляд на лестницу, ведущую в подвал. Может, сойти вниз? Нет, у него тогда найдется сотня причин не подниматься опять наверх. Чтобы взбодриться, а заодно утвердиться в своем решении, он выуживает из заднего кармана уже сильно потрепанное письмо. Коннор набирает полные легкие воздуха, надрывает конверт и вытаскивает исписанные листочки. Вообще-то, он собирался перечитать их, но не может себя заставить — ведь неизвестно, в какую эмоциональную акробатику могут ввергнуть его собственные слова.

Он поднимает взгляд и обнаруживает, что Соня не сводит с него глаз.

— Хочешь побыть один? — спрашивает она.

Он отвечает тем, что складывает листки и засовывает обратно в карман.

— Это всего лишь слова, — бросает он. Соня не спорит.

— Если ты в последнюю секунду передумаешь, то всегда можешь послать письмо по почте. — Она взглядывает на сундук. — Наклею-ка я марки да отправлю все остальные тоже. Раньше никогда не чувствовала, что пришел подходящий момент. Но если уж сам Беглец из Акрона идет домой, может, настало время, чтобы и голоса всех этих ребят были услышаны.

— Попросите Грейс помочь вам, — предлагает Коннор. — Ей сейчас это очень нужно. Постараюсь вернуться как можно скорее. Даже если мне покажется, что они готовы помочь, я все равно их сюда не приведу… — он громко сглатывает, следующее предположение дается ему нелегко: — … на случай, если они обманут.

— Правильно. — Соня делает к Коннору несколько шагов и смотрит на него оценивающе, словно он — предмет антиквариата. — Надеюсь, тогда ты обретешь хоть толику покоя. Нам всем время от времени нужен мораторий на страдания.

— Да, точно. Мораторий.

Соня меряет Коннора взглядом притворного превосходства, словно подражая ребятам его возраста.

— «Мораторий» означает «временный перерыв».

— Да знаю я!

Коннор врет. Это слово он сейчас услышал впервые в жизни.

Соня снисходительно качает головой и вздыхает.

— Сегодня воскресенье. Твои родители ходят в церковь?

— Только на праздники или когда кто-нибудь умер.

— Тогда, — подытоживает Соня, — давай надеяться, что сегодня никто не умрет.

23 • Лев

Хеннесси мертв, Фретуэлл предстанет перед судом. Расплетение Уила Таши'ни будет отомщено. Это больше, чем Лев смел надеяться.

Уна позвонила в резервацию, так что их прибытия ждали и подготовились к торжественной встрече. Мост через Большое Ущелье закрыт для движения. Целый взвод охранников вытаскивает из багажника Мортона Фретуэлла, врага арапачей номер один — его предстоит передать в руки полиции. Они вынимают у преступника изо рта кляп, убирают связывающие его пластиковые стяжки и надевают на руки и ноги стальные кандалы. Пожалуй, для хлипкого, нескладного урода это даже немного чересчур.

Затем преступника с необычайной торжественностью ведут по мосту. Арапачи без театральности и драмы — как бы и не арапачи вовсе.

— Вы с Уной пойдете во главе процессии, — предупредил их по телефону Чал Таши’ни. — Это большое общественное мероприятие, и первыми на мосту публика увидит вас.

Чал на встречу не пришел. Лева это не удивляет. Как опытный юридический поверенный племени Чал Таши’ни сумел бы надеть на себя бесстрастную профессиональную маску, но как отец Уила он не смог заставить себя взглянуть в лицо последнему живому орган-пирату, ответственному за расплетение его сына. По крайней мере, пока не смог.

На противоположном конце моста собралась большая толпа — человек пятьсот, не меньше.

— Не вздумай улыбаться и махать рукой, — говорит Уна Леву на мосту. — Не выказывай никаких эмоций. Ничего радостного в этом мероприятии нет.

— Думаешь, сам не понимаю? — огрызается Лев. — Я не идиот.

— Но ты никогда не представал перед арапачами в качестве героя. А герой должен вести себя в соответствии с тысячелетними традициями.