Путешествие на «Кон-Тики» (полный перевод) - Хейердал Тур. Страница 25

Как только черепаха заметила плот, она нырнула и направилась прямо к нам, преследуемая сверкающими золотыми макрелями. Она подплыла к самому краю плота и, по-видимому, была не прочь забраться на бревно, как вдруг увидела нас. Если бы мы имели больше практики, мы без труда могли бы поймать ее веревками, пока ее большой щит медленно проплывал вдоль плота. Но мы упустили момент, слишком долго разглядывая ее, и когда петля была готова, гигантская черепаха уже миновала нос плота. Мы спустили на воду маленькую резиновую лодку, и Герман, Бенгт и Торстейн пустились вдогонку в круглой скорлупке, которая была немногим больше той, что плыла впереди. Бенгт в качестве эконома мысленно предвкушал уже мясные блюда и восхитительнейший черепаховый суп. Но чем быстрее гребли наши товарищи, тем быстрее и черепаха скользила в воде под самой поверхностью; не успели они отплыть от плота на сотню метров, как черепаха неожиданно бесследно исчезла. Во всяком случае, они сделали одно доброе дело. Когда маленькая желтая резиновая лодка направилась назад, танцуя на воде, вся стая сверкающих золотых макрелей устремилась за ней. Они кружились вокруг новой черепахи, и самые смелые пытались ухватить лопасти весел, которые погружались в воду, как черепашьи ноги. Тем временем мирная черепаха благополучно скрылась от всех своих наглых преследователей.

Глава 5

НА ПОЛПУТИ

Шли недели. Мы не видели никаких признаков корабля; не встречалось и плававших в воде предметов, которые говорили бы о том, что на свете существуют другие люди. Весь океан принадлежал нам; горизонт был открыт перед нами со всех сторон, и от самого небесного свода веяло подлинным покоем и свободой.

Воздух, казалось, звенел от пропитавшей его свежей соли, и вся незапятнанная синева, окружавшая нас, обмывала и очищала и тело и душу. Все сложные проблемы цивилизованных людей представлялись нам на плоту искусственными и призрачными, простыми измышлениями извращенного человеческого ума. Реальностью были только стихии. А стихии, по-видимому, не обращали внимания на маленький плот. Или, пожалуй, они принимали его за нечто естественное, что не нарушало гармонии океана и приспосабливалось к течению и волнам, как птица или рыба. Теперь стихии были не страшным врагом, с пеной набрасывавшимся на нас, а надежным другом, который твердо и уверенно помогал нам двигаться вперед. Ветер и волны толкали и подгоняли, а океанское течение под нами несло нас вперед к нашей цели.

Если бы в один из обычных дней, проведенных нами в океане, нам повстречался какой-нибудь корабль, с его борта было бы видно, что мы спокойно покачиваемся вверх и вниз на длинной медленно катящейся волне, увенчанной мелкими белыми гребнями, а пассат наполняет наш оранжевый парус и выгибает его в сторону Полинезии.

Находящиеся на борту увидели бы на корме плота загорелого бородатого голого человека, который тянет за перепутанные веревки, отчаянно сражаясь с длинным рулевым веслом, или — если погода хорошая — просто сидит на ящике, подремывая на горячем солнце, слегка придерживая пальцами ног рулевое весло.

Если Бенгта не было у руля, то его можно было обнаружить лежащим на животе в дверях каюты с одной из его семидесяти трех книг по социологии в руках. Кроме того, Бенгт исполнял обязанности эконома, и на его ответственности лежало составление дневного меню. Германа в любое время дня можно было видеть решительно повсюду — на верхушке мачты с метеорологическими приборами, под плотом в водолазных очках осматривающим киль или в привязанной к плоту резиновой лодке орудующим с воздушными шарами и каким-то странным измерительным аппаратом. Он был у нас начальником технической части и отвечал за метеорологические и гидрографические наблюдения.

Кнут и Торстейн всегда что-то делали со своими полусухими батареями, паяльниками и схемами. Для того чтобы их маленькая радиостанция работала среди брызг и сырости, на высоте 30 сантиметров над поверхностью воды, требовался весь опыт, приобретенный ими во время войны. Каждую ночь они по очереди посылали в эфир сведения о погоде, которые принимались случайными радиолюбителями, передававшими затем их Метеорологическому институту в Вашингтон и в другие адреса. Эрик обычно сидел, чиня паруса и сплетая концы веревок; иногда он вырезал из дерева или рисовал на бумаге наброски бородатых людей и необыкновенных рыб. А ежедневно в полдень он брал секстант и влезал на ящик, чтобы взглянуть на солнце и установить, сколько мы прошли за истекшие сутки. У меня хватало дел с судовым журналом и отчетами, с собиранием планктона, ловлей рыбы и киносъемками. У каждого была своя область, за которую он отвечал, и никто не вмешивался в работу других. Все менее приятные работы, как вахты у руля и приготовление пищи, исполнялись поочередно. Каждому приходилось проводить у рулевого весла по два часа днем и по два часа ночью. А обязанности кока каждый из нас выполнял в соответствии с расписанием дневных дежурств. На плоту было немного законов и правил: ночной вахтенный должен обвязываться веревкой, спасательная веревка должна находиться на определенном месте, в каюте нельзя есть, а «уборной» может служить только самый дальний конец кормового бревна. Если нужно было принять важное решение, мы на манер индейцев созывали военный совет и, прежде чем на чем-нибудь остановиться, сообща обсуждали вопрос.

Обычно день на борту «Кон-Тики» начинался с того, что последний ночной вахтенный тормошил кока, и тот, заспанный, вылезал на мокрую от росы палубу, залитую утренним солнцем, и принимался собирать летающих рыб. Вместо того чтобы есть рыбу сырой, как это было принято у полинезийцев и перуанцев, мы жарили ее на небольшом примусе, который стоял внутри ящика, крепко привязанного к палубе перед дверью каюты. Этот ящик был нашей кухней. Сюда обычно не задувал юго-восточный пассат, от которого в другом месте на плоту трудно было укрыться. Только в тех случаях, когда ветер и волны слишком энергично забавлялись с пламенем примуса, деревяный ящик загорался; однажды, когда кок заснул, весь ящик охватило пламенем, которое перекинулось на стену бамбуковой каюты. Но как только дым проник в каюту, огонь был сразу же погашен: на «Кон-Тики» идти за водой было недалеко.

Запаху жареной рыбы редко удавалось разбудить храпевших в каюте, так что коку приходилось тыкать их вилкой или приниматься петь сигнал побудки так фальшиво, что никто не мог этого долго выдержать. Если вблизи от плота не было плавников акул, то день начинался с непродолжительного купания в Тихом океане, после чего следовал завтрак на открытом воздухе на краю плота.

Питание было безукоризненным. Мы проводили два эксперимента: один имел отношение к интендантскому управлению XX века, второй — к Кон-Тики и V веку. Первый опыт был поставлен на Торстейне и Бенгте, питание которых состояло из специальных рационов в маленьких тонких пакетах, хранившихся в коробках, которые мы запихали между бревнами и бамбуковой палубой. Впрочем, Торстейн и Бенгт никогда не питали пристрастия к рыбе и другой морской пище. Каждые несколько недель мы развязывали веревки, прикреплявшие бамбуковую палубу, и вытаскивали новые запасы, которые затем крепко привязывали перед каютой. Плотный слой асфальта, покрывавший со всех сторон картонные коробки, оказался прекрасной защитой, между тем как герметически закупоренные жестяные банки, которые лежали рядом без упаковки, были испорчены проникшей в них морской водой, все время плескавшейся вокруг нашего продуктового склада.