Грибы на асфальте - Дубровин Евгений. Страница 26

— Три пива, три бутерброда… и три по сто. Я толкнул его под столом ногой.

— По сколько? — переспросил официант.

— Три по сто пятьдесят, — сказал Вацлав и по смотрел на меня умоляющими глазами.

Я усиленно задвигал ногами. Иван-да-Глория тоже.

— И два портвейна! — крикнул Кобзиков вдогонку официанту.

Лицо его выражало страдание.

Вскоре нам с Иваном надоело лягаться под столом, и мы навалились на яства, которые беспрерывно заказывал ветврач. Не пропадать же им, в самом деле!

— Я ваш благодетель! — кричал Вацлав, тараща на нас слипающиеся глаза. — Я хозяин города, если хотите знать Скоро в моей организации будет сто человек! Двести! Пятьсот! Захочу — каждый день буду по сто граммов пить и яичницей закусывать!

Из ресторана мы шли пешком, так как даже на трамвай у нас не было денег. «Хозяин города» норовил уснуть на каждой встречной скамейке.

Ждать, пока Вацлав опять достанет денег, не имело смысла, тем более что все равно это событие пришлось бы отмечать в ресторане. Я решил временно устроиться куда-нибудь, чтобы заработать на билет. Ветврач выслушал меня восторженно.

— Правильное решение, — хлопнул он меня по плечу. — Будем трудиться вместе. Мы тебя тут уст роим так, что никто никогда не докопается. Хочешь к нам в канализацию?

Я замялся. Кобзиков обиделся.

— В нашем обществе любой труд не позорен. Не место красит человека, а человек — место. Граждане СССР имеют право на любой труд. Не имей сто рублей, а имей сто друзей. Работа не волк — в лес не убежит. Впрочем, это уже не туда.

— Ладно, — сказал я. — Месяца три поработать можно. Как только соберу денег, так и уеду.

— Ну, там видно будет.

В коридоре отдела кадров была сутолока. Кобзиков отвел меня в угол.

— Самое главное, — сказал он, — держись понахальней. Начальник это любит. И потом не влипни с образованием. Про диплом забудь. Чем меньше классов, тем лучше. Труд здесь считается неквалифицированным. Ну, что еще? Говори соответственно своему образованию. Садись прямо в кресло без приглашения. Он это тоже любит. Ну, всего. Одеться, конечно, тебе попроще надо было, но пройдет и так. Вот возьми мою кепку.

Вацлав напялил на меня свой замызганный головной убор и подтолкнул к дверям с табличкой «Начальник отдела кадров».

Я волновался больше, чем при защите диплома.

— Ну, иди же, иди! — сказал ветврач и стукнул кулаком в дверь.

— Войдите, — сказал бас изнутри.

Я вошел, и дверь за моей спиной захлопнулась, как дверца мышеловки.

Начальник отдела кадров, массивный, лысый, восседал в плюшевом кресле. За его спиной висело громадное, во всю стену, зеркало. В зеркале мелькнула моя нахальная физиономия в кепке с огромным козырьком.

— Кем? Откуда? Документы.

Я молча проследовал через всю комнату и развалился в кресле.

— Учеником слесаря. Тутошний. Вот бумаги.

— Женатый?

— Сосед женат.

Начальник удовлетворенно хмыкнул: начало, видно, ему понравилось.

— Где раньше работал? — спросил он, просматривая мои документы.

— В ракетах делал санузлы. Канализация — мое призвание.

— Трудовая книжка?

— Сгорела в сопле.

— Да? Ну ладно. Образование?

— Один класс, — сказал я.

— Сколько, сколько? — удивился лысый начальник.

— Один класс, — повторил я гордо.

— Однако ты, братец, порядочный невежда. Я скромно потупился.

— Ну, а таблицу умножения знаешь? — Знаю.

— Сколько будет шестью семь?

Я поднял глаза в потолок и зашевелил губами:

— Шестью один — один…

— Достаточно, — сказал начальник с видимым сожалением, — Нет, братец, ты нам не подходишь. Это тебя целых шесть лет учить надо даже до семи летки. Ты, братец, нам процент по образованию срежешь. Он у нас и так не ахти… Возьми свои бумажки.

— Мумия, — прошипел Вацлав, когда я уныло рассказал ему все, — нужно же и меру знать! «Один класс»! Кто теперь его имеет? Эх ты, недоучка! Что вот я теперь делать с тобой буду? Какое тепленькое местечко упустил! Главное — под землей, ни слуху ни духу!

Я виновато молчал.

— Ну ладно, — смягчился Кобзиков. — В следующий раз умнее будешь. Хромать сумеешь?

— Как хромать? — не понял я.

— «Как», «как»… Обыкновенно! Допустим, одна нога у тебя не гнется. А ну, попробуй.

Я сморщился и проковылял перед ним по коридору.

— Неплохо. Только морду кривить не надо. Ты хромой от рождения. Понял?

— Понял, — сказал я, ничего не понимая.

— Попробуем устроить тебя в артель инвалидов фотографом. О фотоаппарате представление имеешь?

— Нет.

— Ну, это неважно. Научишься. Да заруби у себя на носу: классов у тебя четыре, хромой ох рождения, фотографией увлекаешься с детства. Главное, запомни их профессиональное выражение: «Внимание! Сейчас вылетит птичка!»

— «Сейчас вылетит птичка», — повторил я уныло.

— Молодец! Сразу видно, что у тебя склонность к этому делу.

Устраиваться на работу мы пошли втроем: я, Кобзиков и заведующий отделом парикмахерских и фотохудожественных работ ОГГ, угрюмый прыщеватый субъект со странной фамилией Умойся. В случае удачи всего предприятия я должен стать его инструктором. По имевшимся в ОГГ сведениям, секретаршей в этой фотографии работала дочка директора комбината бытового обслуживания. Мой заведующий отделом собирался на ней жениться. Так как девушка была «зеленой», а будущий зять директора комбината бытового обслуживания не отличался сногсшибательной внешностью и галантным обхождением, я должен был сыграть роль подсадной утки. То есть денно и нощно, елико возможно, превозносить добродетели своего зава.

Фотография № 39 артели инвалидов помещалась на базаре в дощатом здании, напоминавшем ларек для продажи газированной воды. На дверях трепыхался листок: «Требуется опытный фотограф-инвалид».

Мы внимательно прочитали объявление, вытерли ноги о проволочный коврик и вошли. За столом сидела молоденькая курносая девушка и что-то писала. «Клиенты в нетрезвом состоянии не обслуживаются» — висело объявление у нее над головой.

— Хромай, — прошептал Кобзиков.

Я захромал и споткнулся о стул. Девушка подняла на нас глаза.

— Визитка? Портрет? — спросила она.

— Заведующего, — галантно улыбнулся Вацлав Девушка скрылась за черным занавесом.

— Счастливчик, — шепнул ветврач. — Не девушка, а розовая мечта!

— Тощая слишком, — изрек Умойся.

— Кормить будешь — поправится. Заведующий вышел — с черной повязкой на глазу, небольшого роста, поджарый.

— В чем дело, молодежь? — осведомился он, вытирая руки ватой.

— Вот этот парень хочет устроиться к вам, — сказал Вацлав.

— Инвалид?

— Хромой от рождения.

— Где раньше работал?

Кобзиков обиделся.

— Разве настоящий фотограф где-нибудь работает? Настоящий любитель экспериментирует у себя дома. Мой друг занимается фотографией с детства. В 1957 году его снимок «Воробей на заборе» даже был отмечен премией. Не видели в «Советском фото»?

— Нет, — сказал заведующий. — Давайте трудовую книжку.

Я замялся.

— Понимаете… — начал Вацлав.

— …настоящий любитель не имеет трудовой книжки, — докончил мужчина с повязкой. — Ладно, пусть ваш друг пройдет сюда.

Я последовал за странным заведующим. В комнате, куда он привел меня, горел красный свет. Я ровным счетом ничего не различал. Потом мои глаза привыкли, и я увидел, что мой будущий начальник стоит совсем рядом. Его горбоносое лицо с повязкой хищно приглядывалось ко мне. Я уже начал жалеть, что послушался Вацлава. Еще этот тип возьмет да вызовет милицию.

Мы продолжали молча разглядывать друг друга при красном свете.

— Для чего служит в фотоаппарате затвор? — неожиданно спросил заведующий.

— Для затворения.

— Так…

Мужчина резко присел и быстрым движением согнул мне ногу. Мои уши стали горячими. Мне захотелось скорее уйти из этой мрачной комнаты.