Некроманты (сборник) - Перумов Ник. Страница 65

Ибис остановился посреди крыши, над телами в белых бурнусах. Козырьком приложил руки в перчатках к гогглам. Потом заковылял ко мне на полусогнутых, бормоча сквозь респиратор. Стал показывать знаками, но солнце слепило, и опять проснулась боль в левом боку: «Твою мать, Ибис, ты можешь говорить внятнее?!» Он повалился на каменное крошево рядом со мной: «Всадник, Пурга, я вижу всадника!»

Я на карачках пополз к митральезе на краю крыши. Черное полотнище трепетало над ней.

Полз и думал, какая ирония будет погибнуть именно тут. Рядом с этим городишкой, ставшим местом действия стольких героических баллад и торжественных гимнов, исполняемых на ладийском, фурунси и джаферском. Он был знаком с самого детства по красочным картинкам в книжках. Библиотека у отца была отличная, дома он появлялся редко – разъезжал по экспедициям. Я и его представлял себе вроде каярратского фараона. В бороде и меховом малахае, на которые так похожи были сшитые из леопардовых шкур колпаки фараонов. Только вместо трона из слоновой кости – сани, запряженные собаками, вместо церемониальных жезла и зеркала – секстант и теодолит.

Теперь предстоит подохнуть в прямой видимости города своих детских грез. Ирония, в корень ее ядрить. В том самом городе, где высаживался десант генералиссимуса Сирена-Ордулака, князя Буконийского, графа Хиризтанского, Легендарного и Непобедимого. Все эти его гренадеры, и мушкетеры, и драгуны с казаками.

В Каяррате были аж три чуда света – Маяк Похититель Солнца, Библиотека Викитолиса и Пирамида Завета. Но контр-адмирал фон Корпс (напудренный парик, треуголка, золотая шпага), осмотрев место высадки со своего флагмана через подзорную трубу, бросил крылатую фразу: «Мне нужен обзор!» Артиллеристы взяли под козырек, обстрел продолжался трое суток. Каярратские чудеса превратились в живописные руины, растиражированные впоследствии на миллионах открыток. Город-призрак грудился по берегам мутной желтой речки, выставив иглы минаретов. Скопище причудливых многоэтажных построек, стилистика всех минувших эпох, глинобитные хибары, выжженные солнцем площади, уставленные пестрыми рыночными палатками и торчащими то тут, то там пучками блеклых пальм и кактусов, именовавшиеся в довоенных буклетах Легендарными Каярратскими Садами, Четвертым Каярратским Чудом. Все это выгорало на солнце сотни лет, пока полковник Файдал Аль-Гассейни не решил плеснуть немного маслица на сковородку, и две супердержавы сделали на него ставку, и оба высочайших монарха решили, что новая подружка даст ему первым. Нас подняли по тревоге, а потом в Каяррат вошли джаферы. Но мы все равно успели первыми. Что не отменяло того факта, что теперь мы, дружок мой Ибис, в полной заднице…»

Мы с Ибисом сидим во флюговской пивной «Оркел Жуковице».

Подвальный этаж утопает в клубах табачного дыма. С кухни несет тушеной капустой. Радиоточки по углам ведут репортажи со скачек на Каян-Булатовском Гипподроме, забегов Т-варей на Визардовых болотах и рубберского Чемпионата по хедболу в Линьеже. Смутные личности в потертых пиджаках сопровождают их возгласами радости и отчаяния, со звоном сдвигают кружки и брякают ими по дощатым столам.

Ибис самый спокойный, нормальный из моих приятелей. Знакомы чертову прорву лет, с тех легендарных времен, которые я хочу забыть. Ему в моем гребаном романе отведена значительная роль.

Пенистый, отдающий кислятиной «оркел» Ибис цедит с таким же выражением лица, с каким, наверное, пьют чай на приеме у ихтинской королевы.

– Как идут дела, Ибис?

– Дела не идут. Дела стоят.

Он заведует рекламой в «Гаймен&Притчетт», сети магазинов мужской одежды, поэтому одет как истинный денди.

– Недавно виделся с Региной.

– И как?

– Никак.

– Ясно.

Молчим, тянем пиво, слушаем бормотание комментаторов. Закуриваю сигарету.

– Есть вести от Кауперманна?

– Никаких.

– Все вращается в кабинетах, а? Небось далеко пойдет.

– Кто его знает? Может, плюнул на все и загорает на пляже где-нибудь в Ливадане, тянет коктейль через соломинку. Он всегда был замороченным парнем. Себе на уме.

– Точно.

С Ибисом приятно просто помолчать.

– Ты не думал о том, чтобы уехать отсюда?

Отпив из кружки, я недоуменно переспрашиваю:

– Уехать из Яр-Инфернополиса?

– Да.

– Как-то не задумывался…

– Я бы хотел свалить отсюда, Фенхель. Туда, где жизнь, понимаешь? Что-то такое… Не знаю, как сказать… Настоящее. Солнце и… море… Что-то реальное, яркое…

Он тихо смеется.

Я неуверенно пожимаю плечами.

– Все это вздор, – говорит Ибис, поднимая бокал. – Выпьем за то, что нам удалось выбраться живыми из всего того дерьмища, через которое мы прошли.

Мы пьем, не чокаясь.

Я думаю над его словами. Уехать… Но куда? И зачем?

Мечты. Его рекламные рисунки, все эти буклеты-приветы, плакаты и витрины… Ведь собирался стать настоящим художником. И мой гребаный роман. Нужны ли наши мечты кому-нибудь за пределами Города, если даже здесь на них нет спроса?

Олеся Клокендорф – дочь моего бывшего сослуживца, военврача нашего штаффеля.

Я почти не пишу о нем в своем гребаном романе. Не такой уж был и интересный человек.

Только двух вещей про него я не понял. Как он умудрился оказаться у нас? Каких военных богов прогневил тихий человек с собачьими бакенбардами, пенсне на сизом от пьянства носу и манерами доброго, ленивого гувернера? Когда-то, сто тысяч лет назад, в сказочном золотом детстве, у меня был такой воспитатель. В моей памяти эти двое смешались. Ну, и второе – как ему только в голову взбрело переложить ответственность на свою драгоценную дочурку (безвременно ушедшая чахоточная мать, похожее на монашескую оби-тель Благотворительное Училище за счет Генштаба – полный набор для дешевого романа) на меня? Перед смертью, сквозь кровавый кашель: «Фенхель, заклинаю, позаботься о моей дочке».

Да каким местом он, мать его, вообще думал?

Но отказать я не мог.

Я устроил Олесю секретаршей к одному своему старому приятелю – некрократу, чиновнику окружной Пожарной инспекции.

Эти ребята после всех тех метаморфоз, которые претерпевает их организм на госслужбе, не особенно склонны к романтическим отношениям.

Нет, в физическом смысле никаких проблем. Теоретически могут разжиться кучей детишек и румяной женушкой-хозяюшкой. Или неделями не вылезать из борделей (и я знавал и тех, и других, а один даже совмещал обе ипостаси). Но вот в эмоциональном смысле – что-то меняется кардинально.

Поэтому за добродетель своей воспитанницы я был спокоен.

По поводу ее свободного времени тоже не беспокоился. Секретарша в окружной Пожаринспекции (тем более, под началом у некрократа) – не та работа, после которой остаются силы шляться по ночным клубам типа моего и цеплять ребят типа меня.

Это та работа, после которой хочется прийти в свою комнатушку в общежитии для госчиновников (строгая вахтерша на входе, пропускной режим), бросить на пол портфель и завалиться спать, не снимая чулок, туфель и строгого делового костюма.

Мы с Олесей встречаемся в «Зугмильском Розане», в переулке сразу за Площадью Архиличей и Костяным собором. Эта кофейня известна своей чопорностью, высокими ценами и псевдовосточными интерьерами. Само название отсылает к Зугмиле-Пеле, городку на востоке Вистирии, на границе с джаферами, в затяжных боях за который положили в свое время треть 1?го Ударного Куруманского корпуса.

Владельцам кафе это, наверное, невдомек. Но их интерьеры мне нравятся.

«Розан» – не место для романических свиданий. Здесь крупные дельцы заключают сделки, обмываемые ведрами шампанского. Знаменитости дают симпатичным журналисткам приватные интервью за бокалом шерри. Сюда ходят чопорные пары, чтобы отметить N?ный юбилей, а маститые академики чествуют своих лауреатов. Никакой романтики. Все по-деловому.

Поэтому и вожу сюда Олесю.