Когда осыпается яблонев цвет - Райт Лариса. Страница 28

– Ты чего водичку пускаешь? – сердилась Натка.

– А ну выгонят, – жалобно тянула Марта.

– Не выгонят, – успокаивала девочек Наткина мать, к которой они бежали делиться сомнениями. – Никуда ваша Ритуля не денется.

– Почему? – требовала ясности пытливая Натка.

– Потому что директор школы – мужчина.

– И-и? – Марта и Натка переглядывались в недоумении.

– А она женщина, – многозначительно сообщала Наткина мать и уходила переводить, готовить, пылесосить, стирать – в общем, неважно, что делать, лишь бы показать: разговор исчерпан.

– А-а-а, – понимающе тянула ей вслед Натка.

– Что? Что это значит? Ты поняла? – теребила подругу Марта.

– Нет, конечно. Ерунда какая-то: мужчина, женщина – одни загадки и никакой ясности. Маман в своем репертуаре. Но, наверное, действительно не уволят. Тем более раз одобрили театр.

Театр был идеей Ритули.

– Для того, чтобы выучить язык, надо учить, – говорила она. – А для того чтобы хотелось учить, учить надо что-то интересное. Эти тексты, – она брезгливо откладывала учебник, – мне кажутся скучными.

– Вы серьезно? – Вовка Потапов, сын дипломата, не мог признать скучными «Марсельезу» и «Интернационал».

– Вполне.

– Но речь идет о рабочем движении Франции, о революции, о свободе!

– Это, безусловно, важные вещи, Вова, но когда о них трубят со всех трибун, они становятся пресными. Теряют остроту, понимаешь?

Марта понимала, но смутно. Ошарашенный Потапов, скорее всего, не понимал вообще ничего. Натка смотрела на Ритулю выпученными глазами и шептала в сжатый кулачок: «Уволят». Остальные ждали продолжения.

Продолжение вышло чудесным. Француженка предложила им открыть в школе театральную студию и ставить спектакли.

– Начнем со сказок Перро, потом, когда подрастете, перейдем к более серьезному репертуару. Кстати, спектакль на иностранном языке обязательно должен быть музыкальным. Иначе зрителю, не владеющему французским, станет скучно. Есть желающие отвечать за музыкальную часть?

– Есть! – Марта даже вдохнуть не успела, а Натка уже вопила что есть мочи и яростно мотала в воздухе ее рукой.

– Ты или Марта? – Ритуля позволила себе улыбнуться, и в классе тут же послышались ехидные смешки. Натку уже считали своей, но Марту так и не признали. Не понимали, зачем Африканка носится с этой «детдомовкой», у которой если и обнаружится какой-то талант, то, скорее всего, криминальный. А тут ответственная за музыкальную часть. Смешно, ей-богу!

– Марта. Мне медведь наступил сразу на оба уха, – затараторила Натка, – а она настоящий талант. Она знаете как поет? Похлеще, чем все Пиафы с Азнавурами, вместе взятые.

– Так уж и похлеще? – засомневалась француженка, но на Марту посмотрела с нескрываемым интересом, и смешки прекратились.

– Я вам говорю, – горячилась Натка. – А на фоно она такое может изобразить, что у людей на конкурсах волосы дыбом встают: всего второй класс музыкалки, а такой талант.

– Ты учишься в музыкальной школе? – спросила Ритуля, и теперь уже все ученики смотрели на Марту. Взгляды были разные: недоверчивые, удивленные, скептические и даже уважительные. Но ни одного равнодушного. С этой минуты Марта перестала быть пустым местом, и она почувствовала, что наступил именно тот момент, когда судьба в лице верной подруги предоставила ей шанс громко заявить о себе.

И она заявила. Правда, не громко, а чуть слышно и очень нерешительно:

– Я играю на фортепиано и неплохо пою.

– Да хорошо она поет, Маргарита Семеновна. Великолепно. У нее голос почти оперный.

– Это правда? – Ритуля смотрела на Марту, чуть сощурив свои грустные глаза. Марта кивнула.

– Чудесно. На следующем уроке сходим в актовый зал и тебя послушаем, а теперь вернемся к постановке. За какую сказку возьмемся?

– «Кот в сапогах».

– Да там героев раз-два и обчелся.

– А я хочу быть людоедом.

– Подавишься! Давайте «Золушку» ставить. Там в бале всех задействовать можно.

– Да ну! Девчачья какая-то сказка.

– «Спящую красавицу»?

– Фу. Хуже не придумаешь.

– Давайте тогда «Красную Шапочку».

– Ты бы еще «Трех поросят» предложил. Потапов будет Нуф-Нуфом.

Ребята спорили и веселились. Марта в обсуждении участия не принимала. У нее пылали щеки и бешено стучало сердце, мысли путались и натыкались одна на другую: «Что петь? «Падам» или «А Пари»? А может, взять что-то совсем неизвестное? А если голос не зазвучит? Черт, как назло, в детдоме еще не топят! Ноги все время мерзнут, можно и простудиться. Нет, если она опростоволосится, то ее поднимут на смех, и никакие Наткины резкие слова и выпученные глаза не помогут. Да и перед Ритулей будет стыдно. Она ведь рассчитывает, надеется на Марту. Так какую же песню выбрать?

За три дня перед следующим французским Марта успела схватить четыре двойки и два замечания. Она плохо ела, мало спала и постоянно ощущала неясную тесноту в груди. Детдомовское пианино, казавшееся ей раньше неоспоримой ценностью, теперь виделось рухлядью, на которой нельзя не сфальшивить. Она репетировала часами, но удовлетворения не испытывала и буквально замучила подругу бесконечными вопросами о звучании голоса и чистоте мелодии. Натка крутила пальцем у виска и утверждала, что Марта «дура ненормальная – так волноваться», но «ненормальная дура» после этих слов волновалась еще больше.

Накануне выступления Марта никак не могла уснуть. Она лежала, отчаянно пытаясь выполнить наставления подруги:

– Хотя бы сегодня поспи, а то будет из тебя не артистка, а смерть какая-то: синячищи вполлица.

Но чем больше девочка думала о необходимости уснуть, тем дальше отступал сон. Марте отчаянно хотелось поговорить с кем-то, поведать о своих страхах, заручиться поддержкой и еще раз услышать верное и успокоительное: «Все будет хорошо». Но Светка уже давно сладко похрапывала и причмокивала, с Ленкой Марта не стала бы разговаривать и под дулом пистолета, а Оля Белоглазова (дурацкая фамилия, если у тебя глаза чернее ночи), которую Марта рискнула окликнуть шепотом, только и буркнула сердито:

– Отстань! Сама не спит и другим не дает. – Противная Белоглазова укрылась одеялом с головой и отвернулась к стенке.

Как только из ее угла послышалось мерное сопение, Марта осторожно слезла с кровати (чудеса эквилибристики – так обмануть старую пружину, чтобы той не захотелось отчаянно скрипнуть и сдать вас врагу) и выскользнула из комнаты. В коридоре было холодно, где-то хлопала ставня, по полу тянуло сыростью и мерзлотой. В это время года весь детдом дружно мечтал о том, чтобы на улице поскорее стало не просто холодно, а очень холодно. Тогда наконец затопят, и можно будет опять спать в пижамах, а не в свитерах. Марта надевала на ночь не только зимний свитер с воротником под горло, но и шерстяные рейтузы. Носки только сегодня были хлопковые: теплые промокли, и она повесила их на батарею. А теперь стояла посреди коридора в одних тоненьких носочках и чувствовала, как пальцы пробирает холод, – тапки она надеть побоялась: стукнешь, шаркнешь – и никуда не попадешь. А попасть она собиралась к пианино. Конечно, порепетировать в ночи ей бы не удалось, но вместе с тем она испытывала отчаянное стремление оказаться рядом с инструментом. Само его присутствие должно было ободрить ее и настроить на правильный лад.

Так и случилось. Едва Марта села на табурет, подняла крышку и взглянула на ноты, в ее голове зазвучала мелодия, которую она повторяла одними губами. Ее пальцы парили над клавишами и ни разу не ошиблись, ее голос, которого не было слышно, не сбился и не сфальшивил. Груз, который томил ее долгие три дня, вдруг показался невесомым, волнения стали пустыми, уступая место уверенности и ощущению неизбежного триумфа. Девочка отошла от инструмента и опустилась на ковер актового зала. Ковер был старый и протертый, грел не слишком сильно, но почему-то казался гостеприимней кровати. Марта свернулась калачиком, натянув на себя чехол от инструмента. В нос ударил запах нафталина и старой древесины.