На пороге ночи - Брюссоло Серж. Страница 41

Санди горько усмехнулась. Предлагая ей предать Робина, Миковски невольно выдал свое представление о ее роде занятий: насилие, проникновение в тайны людей без их разрешения. Санди постаралась остановить поток пустых, преследующих ее мыслей и погрузилась в изучение заметок, сделанных в больнице. Четко вырисовывалась одна и та же периодически повторяющаяся тема параллельных миров: истинного и ложного. В первом вершились судьбы человечества, происходили значимые события, а во втором люди влачили жалкое существование, не догадываясь о тайных манипуляциях, которые действительно определяют порядок вещей. Эта тема часто получала развитие у шизофреников и больных паранойей. По рассказам Робина Санди сделала вывод о наличии таких симптомов у Джедеди Пакхея. Какая-то галиматья насчет судьбы планеты Земля, контролируемой на посту стрелочника заброшенного участка железной дороги. Судя по всему, тот же мотив встречался и в фантазиях христоподобного бродяги: подземная Америка, где ведется гражданская война. Проблема была в том, чтобы узнать, действительно ли такие речи произносили Джедеди и насильник или Робин приписывал этим людям мысли, звучавшие в его голове. Для людей с психическими расстройствами характерна навязчивая идея, что им часто подаются тайные знаки: они «видели» их во время телевизионных передач, на этикетках пивных бутылок, в инструкциях по пользованию бытовой техникой, считая подобные сообщения предостережением, зашифрованным пророчеством. Нить, соединяющая псевдородителей Робина, его деда Джедеди и Хилтона-бродягу, казалась Санди слишком явной, чтобы быть чем-то иным, кроме свидетельства о присутствии навязчивой идеи. Скорее всего Робин интерпретировал на свой собственный манер безобидные доводы или поступки взрослых.

– Но если это не так, то скоро вся Америка погрузится в паранойю, – прошептала Санди.

Гипотеза, кстати, заслуживающая внимания. С некоторых пор у многих служащих правоохранительных органов появилось твердое убеждение, что они – последняя линия обороны на пути той мощной волны варварства, которая в любой момент готова захлестнуть Америку. Подобное наблюдалось и в среде военных. Для всех этих людей Соединенные Штаты приобретали вид крепости, осаждаемой ненавистью стран-врагов, вырождающихся, диких и невежественных. В том, что грядет Третья мировая война, кажется, никто не сомневался, вопрос состоял лишь в том, когда конкретно она начнется.

По роду своей деятельности Санди знала, что серьезные научные исследования, проведенные по заказу правительства, показали, что каждый пятый американец страдал психическими расстройствами, половина из выявленных больных упорно отказывалась от лечения.

У Санди вдруг возникло желание написать о случае Робина заметку, научную статью, сделать его достоянием гласности. Этот ребенок, как ей казалось, символизировал скрытое в глубине безумие нации, которая трубила на все лады о своем процветании, а на деле пребывала в хаосе. Робин обладал удивительной способностью к выживанию, преодолению травматических состояний.

«В каждой своей ране он видит лишь новую возможность для получения награды, – думала Санди, – еще одной нашивки. У него навязчивая идея – все время доказывать, на что он способен. Робина можно сравнить с молодыми солдатами, отправляющимися воевать в надежде, что они вернутся домой, увешанные медалями. Как бы сказал шеф, мальчишка все время ищет приключений на свою голову».

Интересно было бы допросить похитителя (похитителей?), изучить генезис этого династического бреда. Да тут хватит материала на целую книгу…

«Боже! – одернула себя Санди. – Вот и ты, голубушка, заговорила языком средств массовой информации».

День клонился к вечеру. Санди подумала, что не стоило ехать в больницу на ночь глядя и приставать к Робину с расспросами – это противоречило всем методикам. В душе она досадовала на Джудит Пакхей за ее пренебрежительное отношение к столь неординарному ребенку. Но скорее всего эту крестьянку, буквально нашпигованную комплексами, попросту пугали исключительные умственные способности сына. Многие люди, страдающие психозом, демонстрируют незаурядные интеллектуальные данные и обладают такой сильной интуицией, что вплотную подходят к границам ясновидения. Часто такие субъекты любят поиграть с психоаналитиками, подурачить их, подтолкнув к ложным заключениям. Комедианты, харизматические личности, никогда не сомневающиеся в своей правоте, – они часто становятся удачливыми политиками.

Рабочий день закончился, и сотрудники стали расходиться по домам. Приложив все старания, чтобы не столкнуться с Миковски, Санди вышла из здания. Она нервничала, была неестественно возбуждена. Та неблаговидная роль, которую навязывал ей шеф, вызывала у нее раздражение. Санди прекрасно знала его аргументацию: Робин обречен, неизлечимо болен, всю жизнь проведет, кочуя из одной психушки в другую, а думать надо только о будущих жертвах, которых безумие еще не затронуло.

Оставив машину на подземной стоянке, Санди без промедления поднялась к себе. Она жила в огромной, почти пустой квартире, обставленной в стиле дзен с преобладанием серо-белых тонов. «Безликая, холодная», – говорили у нее за спиной, в чем Санди нисколько не сомневалась. Квартиру подарил отец по случаю тридцатипятилетия дочери. Роскошный, но и обременительный подарок, сделанный слишком поздно. Санди казалось, будто ей преподнесли горшок с землей со словами: «Возьми и постарайся вырастить что-нибудь путное, пока я еще жив». Она усмотрела в этом скрытый упрек: до сих пор ни мужа, ни детей, плюс сомнительная профессия «исповедницы психов».

Отец Санди – Сандро Ди Каччо – был консерватором. «Сколько можно, – негодовал он, – ты только и занимаешься, что выискиваешь оправдательные мотивы в поведении этих негодяев, по которым плачет электрический стул! Много ли пользы от тебя обществу?»

Бывший эмигрант, приехавший из другой страны и всю жизнь трудившийся не покладая рук, Сандро был одержим комплексом благодарности. Он, не задумываясь, дал бы себя четвертовать за Соединенные Штаты. Разумеется, Сандро предпочел бы иметь сына-солдата, чтобы отдать его в качестве долга своей приемной матери-родине.

«Знаешь, что портит твое существование? – однажды вырвалось у Санди. – Тебе кажется, будто ты кому-то чем-то обязан… Ты чувствуешь себя неблагодарным, недостойным, вечным должником. Тебя вполне устроила бы война – погибший сын стал бы достойной расплатой».

«Детям не стоит доискиваться до того, что делается в головах родителей, – с грустью возразил отец. – Наверное, ты набралась всего этого в университете, дочка. Если бы твоя мать была жива, вряд ли ей пришлось бы по вкусу твое резонерство».

Резким движением Санди сбросила с ног туфли. Нет, не стоило зацикливаться на мыслях об отце, «работать над защитительной речью», как сказал бы ее контролер. «Вы хотите быть безупречной, неуязвимой, – разъяснял он ей, – а это неизбежно приводит к тому, что вы все время ведете себя так, будто вас собираются в чем-то обвинить, и готовите свою защиту на случай, если…»

Пройдя в одних чулках на кухню, Санди налила себе стакан вина. Нет, что бы там ни думали ее коллеги-мужчины, она любила эти тихие домашние вечера, без рева бейсбольного матча по телевизору и растянувшегося на диване мужа с брюшком и неизбежной банкой пива. Банальность? Но разве вся жизнь – рождение, детство, отрочество, женитьба, смерть – не бесконечная череда банальностей? Собрание одноактных пьес с заранее известным финалом и небольшими вариациями. Пьес, среди которых редко встречаются захватывающие. Банальность и мелодрама – вот две груди, щедро вскармливающие человечество, – к такому выводу Санди пришла за годы профессиональной практики. И чем раньше это осознаешь, тем лучше.

Медленно потягивая итальянское красное вино, Санди окинула придирчивым взглядом свою квартиру. Аскетичное убранство, никаких безделушек. Перед окном декоративные тумбы с аккуратно выровненным белым песком, где она устроила миниатюрный сад камней в стиле дзен. «Ничего женственного в твоем жилище, – обычно ворчал отец. – Кажется, что находишься в холле какой-нибудь японской фирмы, занимающейся продажей микросхем».