Самый жестокий месяц - Пенни Луиз. Страница 81

– Нет-нет, я всегда знал, что ты на все обращаешь внимание.

Гамаш повернулся к Бребёфу. Он чувствовал, что теряет контроль над собой, и если это случится, то он потеряет все.

– Я могу понять нападки на меня, но на мою семью, Мишель? При чем тут Даниель? При чем тут Анни, ведь ты ее крестный отец?

– Ты уже тогда мог понять, что это я. Кто еще столько знает о твоей семье? Но ты все равно оставался слепым. Таким преданным. – Бребёф покачал головой. – Ты так ничего и не заподозрил, верно? Все думал, что это Франкёр.

Гамаш шагнул к Бребёфу, но между ними встал Лемье. Гамаш не помнил, чтобы Лемье был таким большим. Он остановился, не сводя взгляда с Бребёфа.

– Я знал: что-то переменилось между нами, – сказал Гамаш. – Ты был отчужденным, вежливым, но не больше. Всякие мелочи, но ничего, за что можно было бы зацепиться. Всякие глупости, которые и упоминать-то не стоит, но одна мелочь цеплялась за другую. Забыл поздравить с днем рождения, не пришел на вечеринку, бросил мимоходом замечание, которое могло оскорбить. Но я никак не мог в это поверить. Я решил не верить своим глазам.

«Боялся поверить в это, – подумал Гамаш. – Боялся, что это правда и что я могу потерять лучшего друга. Как Хейзел потеряла Мадлен».

– Я думал, что ты занят семейными делами. Я и представить себе не мог… – Слова у него иссякли. Но одно, последнее, сформировалось и вышло из его рта: – Почему?

– Ты помнишь время сразу после приговора Арно и другим? Дело было завершено, но ты попал в немилость. Тебя вытеснили из совета. Мы с Катрин пригласили тебя и Рейн-Мари на обед. Чтобы приободрить. Но у тебя было прекрасное настроение. Мы пошли ко мне в кабинет выпить коньяка, и ты сказал мне, что тебе все равно. Ты сделал то, что должен был сделать. Твоя карьера была поставлена под угрозу, но ты словно и не замечал этого. Когда ты ушел, я уселся за чтение какой-то мутной книги, которую дал мне, кажется, ты. Там я нашел слова, потрясшие меня. Я переписал их на бумажку и положил в бумажник, чтобы никогда не забывать.

Бребёф вытащил свой бумажник. Извлек из него сложенный клочок бумаги, затертый и затрепанный, как любовное письмо. Он развернул бумажку:

– Это было писано в год Рождества Христова девятьсот шестидесятый. Предположительно эти слова сказал Абд ар-Рахман Третий Испанский.

Голос его звучал как у взволнованного мальчишки перед классом. У Гамаша чуть не перехватило дыхание от боли. Бребёф откашлялся и начал:

– «И вот я отошел от дел после пятидесяти лет побед или мира, подданные меня любят, враги боятся, союзники уважают. Богатства и почести, власть и наслаждения – все было доступно мне, как и любые земные блага. И в таких обстоятельствах я усердно считал дни чистого и подлинного счастья, подаренные мне судьбой. И насчитал их числом четырнадцать».

Робер Лемье рассмеялся. Но сердце Армана Гамаша пронзила боль.

Бребёф аккуратно сложил листок и убрал его в свой бумажник.

– Всю нашу жизнь я был умнее, быстрее, лучше в теннисе и хоккее, чем ты, – сказал Бребёф. – Я получал отметки лучше, чем ты, и первым обрел любовь. Родил трех сыновей. У меня пять внуков против твоего одного. Я получил семь почетных грамот. А сколько у тебя?

Гамаш отрицательно покачал головой.

– Ты даже не знаешь, да? Я, а не ты получил звание суперинтенданта и стал твоим начальником. Я наблюдал, как ты губишь свою карьеру. Так почему же ты счастлив, а я – нет?

Этот вопрос сразил Гамаша, пронзил его грудь и сердце, взорвался в мозгу, вынудив закрыть глаза. Когда он снова их открыл, ему показалось, что у него видение: за спиной Лемье, в тени, стоял кто-то еще.

Потом меньшая тень отделилась от большей и стала агентом Николь, похожей на привидение, застрявшее между двумя мирами.

– Чего ты хочешь? – спросил Гамаш у Бребёфа.

– Он хочет, чтобы вы ушли в отставку, – объяснил Лемье, явно не почувствовавший появления Николь. – Но мы оба знаем, что этого будет недостаточно.

– Конечно, этого будет достаточно, – резко сказал Бребёф. – Мы победили.

– А что потом, Бребёф? – спросил Лемье. – Вы слабак, Бребёф. Вы обещали обеспечить мой карьерный рост, но как я могу верить человеку, который предает своего лучшего друга? Нет, моя единственная гарантия – иметь на вас такой гнусный компромат, чтобы для вас пути назад уже не было. – Он вытащил пистолет и посмотрел на Гамаша. – Вы в этом самом доме говорили мне, чтобы я никогда не доставал пистолет, если не собираюсь его использовать. Я хорошо выучил этот урок. Но я не собираюсь его использовать. Им воспользуетесь вы.

Он сунул оружие Бребёфу:

– Возьмите. – Мальчишеский голос Лемье звучал ровно и убедительно.

– Никогда! Ты хочешь, чтобы я застрелил своего друга?

– Вашего друга? Вы уже убили ваши отношения. Так почему теперь не убить и человека? Вы знаете, что он вас не отпустит. Посмотрите, что он сделал с Арно. Даже если он уйдет в отставку, это дело он так не оставит. Посвятит остаток жизни тому, чтобы свалить вас.

Бребёф опустил руки. Лемье вздохнул и взвел пистолет.

– Лемье… – сказал Гамаш и сделал шаг вперед, стараясь держать в поле зрения как Лемье, так и Николь, которая, насколько он видел, опустила руку к бедру.

– А ну, прекрати!

Из темноты появился пистолет в руке Жана Ги Бовуара. Инспектор твердо держал оружие, глаза его жестко смотрели на Лемье. Николь снова растворилась в темноте.

– У вас все в порядке? – спросил Бовуар Гамаша, не сводя глаз с Лемье.

– В полном.

Бовуар и Лемье смотрели друг на друга, как древние враги, наставив стволы: Бовуар – на Лемье, Лемье – на Гамаша.

– Вы знаете, инспектор, мне терять нечего, – проговорил убедительный молодой голос. – Я ни за что не выйду отсюда в качестве арестанта. Если вы на счет пять не опустите пистолет, я пристрелю Гамаша. Если вы сделаете хотя бы вдох и я увижу малейшие признаки того, что вы собираетесь стрелять, то я выстрелю первым. Да какого черта! – Он чуть повернул голову в сторону Гамаша.

– Нет-нет, стой! – Бовуар опустил пистолет.

– Слабаки. – Лемье покачал головой. – Все вы слабаки.

Он повернулся к Гамашу и выстрелил.

Глава сорок третья

При звуке выстрела Клара Морроу подпрыгнула. В течение последних пятнадцати минут они слышали приглушенные голоса, которые, хотя иногда и набирали нервную высоту, все же оставались человеческими. Но выстрел – это уже было нечто совсем иное. Нечто такое, чего не слышало большинство канадцев. Он прозвучал слишком громко, сообщая о том, что по старому дому Хадли снова гуляет смерть.

– Пойдем посмотрим? – предложила она.

– Ты что, рехнулась? – спросила Мирна с расширенными от ужаса глазами. – Что мы там будем делать? У кого-то пистолет – ты что, не понимаешь? Нам нужно выбираться отсюда.

– Я с вами! – выпалил Габри, вскочив на ноги.

– Мы должны остаться, – сказала Жанна. – Старший инспектор просил нас оставаться на месте.

– Мало ли что он просил, – возразил Сандон. – А если бы он попросил вас выпрыгнуть из окна, вы бы выпрыгнули?

– Этого он не просил и никогда не стал бы, – ответила Жанна. – Мы должны оставаться здесь.

Арман Гамаш лежал на полу, пытаясь достать пистолет. Бовуар стоял на четвереньках – он никак не мог найти собственное оружие – и окликал шефа:

– Вы живы? Что случилось?

– Доставай пистолет! – прокричал Гамаш.

Он боролся с Лемье, который старался выскользнуть из его рук.

В темноте на полу каждая нога, каждая рука, каждая ножка стула воспринималась как оружие. Рука Гамаша нащупала камень.

– Можете остановиться, – раздался над ними молодой голос.

Трое мужчин, возившиеся на полу, подняли голову. Над ними стояла агент Николь с пистолетом в руке.

Все трое медленно встали. Лемье потрогал затылок, потом посмотрел на свою руку – она была окрашена кровью.

– Дай мне пистолет! – велел он, протягивая руку к Николь.