Перстень Тота - Дойл Артур Игнатиус Конан. Страница 87

«Что бы ни произошло на самом деле, — писал он, — случившееся, должно быть, зависело от некоего странного и редкого стечения обстоятельств, поэтому мы вправе без каких бы то ни было колебаний вводить подобные обстоятельства в наше объяснение происшедшего. За неимением фактических данных мы вынуждены, отказавшись от аналитического или научного метода расследования, прибегнуть к синтетическому. Иными словами, вместо того, чтобы взять известные события и на их основании дедуктивным способом установить, что произошло, мы должны будем выстроить версию событий в воображении, позаботившись только о том, чтобы она не противоречила известным фактам. Впоследствии ее правильность будет проверяться каждым новым обнаруженным фактом: если он впишется в нарисованную картину, это повысит вероятность того, что мы на правильном пути. С каждым новым фактом вероятность эта будет возрастать в геометрической прогрессии, покуда доказательность такого объяснения не станет окончательной и неопровержимой.

В этом деле есть одно весьма примечательное и наводящее на размышления обстоятельство, которое незаслуженно было оставлено без внимания. Через Харроу и Кингс-Лангли по параллельному пути идет местный поезд притом, согласно расписанию движения обоих поездов, экспресс должен был поравняться с ним примерно тогда, когда по причине ремонтных работ на путях он сбросил скорость до восьми миль в час. Значит, какое-то время оба поезда шли с одинаковой скоростью по соседним путям. Каждому по собственному опыту известно, что в подобных обстоятельствах из окна вашего вагона отчетливо видны пассажиры в окнах вагонов параллельно идущего поезда. Еще в Уилсдене экспрессе зажгли лампы, так что каждое его купе было ярко освещено и наблюдатель со стороны мог видеть все, как на сцене.

Так вот, события в воссозданной моим воображением картине преступления могли развиваться следующим образом. Этот молодой человек при многих часах находился один в купе медленно идущего местного поезда. Его билет вместе с документами, перчатками и другими вещами, как можно предположить, лежал на сиденье рядом. По всей вероятности, это был американец и к тому же человек с неустойчивой психикой. Ведь чрезмерная склонность увешивать себя драгоценностями является ранним симптомом при некоторых маниакальных психозах.

Глядя в окна движущегося в том же направлении и с такой же скоростью (из-за ремонтирующегося полотна) манчестерского экспресса, он вдруг увидел своих знакомых. Ради убедительности нашей гипотезы предположим, что это были женщина, которую он любил, и мужчина, которого он ненавидел и который, в свою очередь, ненавидел его. Будучи человеком легко возбуждающимся и импульсивным, он открыл дверь своего купе, перешагнул с подножки вагона местного поезда на подножку вагона экспресса, открыл дверь купе и предстал перед теми двоими. Проделать это (при условии, что поезда идут с одинаковой скоростью) куда менее трудно и рискованно, чем может показаться.

Ну, а теперь, когда наш молодой человек проник (без билета) в купе, в котором едут пожилой мужчина с молодой женщиной, нетрудно вообразить себе, что между ними разыгралась бурная сцена. Можно предположить, что эти двое тоже были американцами, и тот факт, что мужчина носил при себе оружие — вещь для Англии необычная, — увеличивает правдоподобность такого предположения. Если верна наша догадка о начальной стадии психоза у молодого человека, то вполне возможно, что он набросился на своего врага. Ссора закончилась тем, что пожилой мужчина застрелил напавшего, а затем вместе с молодой женщиной покинул вагон. Предположим, что это произошло очень быстро и что поезд все еще шел так медленно, чтобы они смогли без особого труда спрыгнуть на землю. На скорости восемь миль в час это под силу и женщине. Во всяком случае, нам известно, что этой женщине спрыгнуть удалось.

Теперь нам предстоит включить в картину событий мужчину в купе для курящих. Допустим, что вплоть до данного момента события трагедии воссозданы нами правильно, — тогда исчезновение этого мужчины ничуть не поколеблет наших выводов. По моей версии, тот мужчина видел, как молодой человек на ходу перебрался с поезда на поезд и вошел в соседнее купе, слышал выстрел, заметил двух беглецов, спрыгнувших на насыпь, понял, что произошло убийство, и, спрыгнув сам, погнался за ними. Почему он с тех пор не объявился — то ли сам погиб во время погони, то ли (это более вероятно) убедился в том, что в данных обстоятельствах его вмешательство неуместно, — сейчас мы установить не можем. Я признаю, что тут возникают кое-какие трудности. На первый взгляд, может показаться маловероятным тот факт, что спасающийся бегством убийца не пожелал расстаться с коричневым кожаным саквояжем. Мой ответ прост: он хорошо понимал, что, если найдут саквояж, это позволит установить его личность. Ему было совершенно необходимо забрать саквояж с собой. Моя гипотеза может подтвердиться или остаться недосказанной в зависимости от одной детали, и я призываю железнодорожную компанию тщательно проверить, не осталось ли в местном поезде, идущем через Харроу и Кингс-Лангли, невостребованного железнодорожного билета за 18 марта. Если такой билет будет найден, мою версию можно считать доказанной. Если нет, моя гипотеза все равно может быть правильной, потому что не исключено, что он ехал без билета или его билет потерялся».

Полиция и железнодорожная компания в ответ на эту детально разработанную и правдоподобную гипотезу констатировали следующее: во-первых, такого билета найдено не было; во-вторых, почтовый поезд ни при каких обстоятельствах не мог идти по параллельным путям с экспрессом; и, в-третьих, местный поезд стоял на станции Кингс-Лангли, когда манчестерский экспресс проследовал мимо со скоростью пятьдесят миль в час. Так рассыпалась единственная версия, дававшая удовлетворительное объяснение случившемуся, и никаких новых версий в последующие пять лет выдвинуто не было. Ну, а теперь перейдем наконец к сообщению, которое объясняет все факты и подлинность которого не вызывает сомнений. Оно поступило в форме письма, отправленного из Нью-Йорка и адресованного тому самому криминалисту, чья версия изложена выше. Я привожу письмо целиком, за исключением двух первых абзацев, которые носят личный характер:

«Вы должны извинить меня за то, что я не называю Вам подлинных имен. Сейчас я имею на то меньше оснований, чем пять лет назад, когда еще была жива моя мать. Но все равно я предпочитаю не обнаруживать наших следов и принимаю все меры предосторожности. Однако я считаю своим долгом объяснить Вам, что произошло в действительности, потому что, хотя Ваша версия и неверна, она построена чрезвычайно изобретательно. Для того чтобы все стало Вам понятно, я должен буду немного вернуться назад.

Родители мои, уроженцы графства Бакингемшир, эмигрировали из Англии в Штаты в начале пятидесятых. Они поселились в Рочестере, штат Нью-Йорк, где мой отец управлял большим магазином тканей. У них было только двое сыновей: я, Джеймс, и мой брат Эдуард. Я на десять лет старше, и когда наш отец умер, я стремился заменить ему отца, как и подобает старшему брату. Он был смышленым, живым юнцом и красавцем, каких мало. Но в его характере всегда присутствовал изъян, этакая червоточинка, которая, как с ней не борись, постоянно росла и ширилась, как плесень в сыре. С ним ничего нельзя было поделать. Мать видела это так же ясно, как я, но все равно продолжала его баловать, потому что он умел так подойти к ней, что она ни в чем не могла ему отказать. Я изо всех сил старался удержать его от дурных поступков, и он возненавидел меня за мои старания.

Наконец он пустился во все тяжкие, и, что бы мы ни делали, остановить его не удавалось. Он переехал в Нью-Йорк и быстро покатился вниз по наклонной плоскости. Поначалу он просто беспутничал, потом преступил закон, а еще через пару лет прослыл одним из самых отъявленных молодых аферистов в городе. Он свел дружбу со Спарроу Маккоем, первейшим среди шулеров, фальшивомонетчиков и прочих мошенников. Они стали на пару промышлять шулерством в некоторых лучших отелях Нью-Йорка. Мой брат был отличным актером (он мог бы снискать себе честную славу, если бы только захотел) и выдавал себя то за молодого титулованного англичанина, то за рубаху-парня с Запада, то за студента-старшекурсника — в зависимости от того, какая роль лучше всего устраивала его партнера, Спарроу Маккоя. Дальше — больше. Однажды он переоделся в женское платье и так удачно сыграл роль девушки, отвлекая внимание простаков, что впоследствии это стало его излюбленным трюком. Они подкупили нью-йоркские власти и полицию, и казалось, на них не найдется управы, потому что в те времена тот, кто имел протекцию, мог позволить себе вытворять что угодно.