На росстанях - Колас Якуб Михайлович. Страница 44

— Этого от него можно ожидать, — заметил Лобанович.

— А теперь хочет царя с царицей пропить и ехать в Америку.

Разговор о подвигах Ивана Тарпака развеселил молодых учителей. Вспомнили его семинарскую биографию, Это был способный парень, но страшный лентяй, держался со всеми независимо, уроки готовил слабо. А когда его вызывали к доске и он начинал сбиваться, то на замечания учителя обычно отвечал: "Я испугался" — и при этом строил рожу совершенно перепуганного человека.

Тарпак был здоровенный, широкоплечий детина, и его "перепуга" вызывали общий смех. Один из учителей, окинув взглядом его фигуру, сказал: "Чего же тебе пугаться? Ты ведь можешь меня стереть в порошок". И тем не менее с помощью этих "перепугов" Иван Тарпак благополучно добрался до конца семинарского курса.

Солнце свернуло с полудня, было довольно жарко. Садович сидел на своей накидке и глядел на дорогу.

— Что, Старик, может быть, пойдем?

— Давай будем двигаться.

Устроили небольшое совещание, какой дорогой им пойти домой. Дорог было несколько, и каждая имела свои преимущества в сравнении с одними и в чем-нибудь уступала другим.

— Знаешь что, — сказал Лобанович, — давай пойдем через Панямонь. Сделаем там привал…

— Это идея! — подхватил Садович. — И если уж на то пошло, давай зайдем там к Широкому. Он мне, гад, еще со святок остался должен три рубля карточного долга.

— Идет, — отозвался Лобанович.

Друзья поднялись, отряхнули свои костюмы и повернули на Панямонь.

III

Местечко Панямонь — прошу не смешивать его с другой Панямонью — находится в трех верстах от железнодорожной станции, а может, даже и ближе. Это старинное местечко над Неманом, на широком большаке, который идет из Несвижа в Менск. Если вы подниметесь на известковую гору, — а она здесь же, немного на запад от местечка, — и взглянете в сторону Немана, то вам откроется красивейшая панорама. Слева будет железная дорога, мост над рекою. А как чудесно выглядит отсюда Неман! Словно огромная серебряная змея с десятками, сотнями, тысячами причудливых колен-поворотов, извивается, поблескивает на солнце старый норовистый Неман в высоких берегах, покрытых лозами и пахучими травами, среди долин-лугов, полей-пригорков с их золотыми или белоснежными песчаными склонами. Смело скажу: редко где найдете вы такую красивую речку, как Немал.

Левее железной дороги другое местечко, побольше, чем Панямонь, хотя и Панямонь местечко не маленькое. А известковая гора! А Синявская роща! Разве только тот не поддастся чарам их красоты, кто в красоте ничего не понимает.

В местечке Панямонь много разных выдающихся зданий и учреждений. Тут есть кирпичная баня, церковь святой Магдалины, две мельницы, две школы, синагога, костел и каменный дом Базыля Трайчанского. Но вы его, вероятно, не все знаете. А жаль, человек он ничего себе, учитель и общественный деятель. Одним словом, местечко весьма выдающееся, и когда, бывало, входишь в него, то невольно начинаешь проникаться великим к нему уважением и почтением.

Заслуживают внимания и сама панямонцы. Это все милые и хорошие люди, и много у них деликатности. Если их что-нибудь сильно удивит, то свое удивление, — а говорят они очень быстро, — панямонцы выражают так:

— Ва! Ва!

При этом некоторые добавляют: "Браток ты мой". Но в слове "браток" букву "а" выговаривают как "ы", и таким образом получается:

— Ва! Ва! Брыток ты мой!

Вот в это местечко и направились наши путешественники — Лобанович и Садович.

Прошли железнодорожный мост, спустились с высокой насыпи и пошли берегом. Чистая, прозрачная вода, желтенький песочек на дне реки, красивый берег — все это так манило и влекло, было так соблазнительно, что молодые учителя вынуждены были остановиться. Сам Неман, казалось, говорил: "А не искупаться ли вам, хлопцы?"

И несмотря на то что время для открытия купального сезона еще не наступило, — ведь конопли еще не были настолько высокими, чтобы в них могла спрятаться ворона [В народе есть примета: купаться можно только тогда, когда конопля подрастет настолько, что в ней может спрятаться ворона], — учителя с великим удовольствием выкупались, понежили голое тело на горячем прибрежном песке, освежились и почувствовали себя как нельзя лучше, после чего пошли в Панямонь молодцы колодцами.

В то время, когда друзья купались, на крыльце фельдшерского пункта сидел кружок панямонской интеллигенции. Это была группа наиболее деятельных картежников, самых что ни на есть заядлых коноводов. Тут был сам фельдшер Никита Найдус, щеголеватый парень-проныра. Напротив него сидел волостной старшина Брыль Язеп, низенький, кругленький человек, наподобие французской булки, с носом хищника. В кругах картежников он больше был известен под кличкой "Акула" — так окрестил его Тарас Иванович Широкий. Этот "крестный отец" Брыля сидел тут же, рядом с ним. Тарас Широкий — здешний учитель, заведующий двухклассной школой, был широким не только по фамилии, но и по своей фигуре, и по своему характеру, и даже по размаху игры в карты.

Все они изредка перебрасывались короткими фразами. Но видно было по их лицам, что они давно уже пригляделись друг другу и что им чего-то не хватает. Души их находились в состоянии томления и жаждали деятельности, остроты ощущений, но никаких признаков того, что их желания исполнятся, нигде не замечалось. Широкий задумчиво поглядывал куда-то в пространство. Найдус тихонько посвистывал и барабанил пальцами по краю скамейки, а Брыль Язеп поворачивал хищный свой нос направо и налево. Он первый заметил молодых путешественников.

— Кто это такие?

Внимание троих приятелей остановилось на незнакомых путниках. А те в свою очередь смотрели на этих троих и, как видно, еще издалека узнали их.

Опытный глаз Широкого сразу отнес гостей к соответствующей категории.

— Учителя! — сказал он, и голос его ожил, снова приобрел жизненную мощь, а глаза еще нетерпеливее впились в молодых хлопцев: хотелось узнать их.

И когда Лобанович и Садович широкими взмахами рук подняли свои фуражки и артистически поклонились компании панямонцев, Широкий ожил еще больше. Он вскочил с места, дебелая фигура его резко колыхнулась, сотрясая крыльцо. Громким голосом приветствовал Широкий молодых учителей:

— А, голубчики, мои! Откуда это вы?

Он размашисто двинулся навстречу гостям, причем живот его заколыхался, как челнок на воде. По очереди обнял он одного и другого гостя. В объятиях Широкого гости на мгновение как бы пропадали, терялись в них.

— Люблю своего брата учителя! Это соль земли! — крикнул он, взглянув на фельдшера и старшину.

Широкий выказывал все признаки шумного и даже буйного восторга, порывистой стихийной радости: встреча с учителями привела его в это необычайное душевное состояние.

— Поклонись им ниже, чучело ты! — набросился Широкий на старшину.

В тот момент, когда старшина здоровался с учителями, Широкий схватил его за шиворот и наклонил его голову.

— Это святые мученики за идею народного просвещения, не то что ты, трубочист темный, только то и делаешь, что за недоимки последнюю коровенку тащишь со двора, либо ты, клистирная душа: мучает человека живот, а ты из него касторкой прошлогоднее выгоняешь.

— Не трогай ты лучше медицины, ничего ты в ней не понимаешь, — заступился фельдшер за свою профессию.

Презрительно глянув на фельдшера, Широкий покачал головой.

— Да разве я против медицины говорю? Трубка ты гуттаперчевая!

Словом, Тарас Иванович Широкий разбушевался на радостях, что встретил товарищей по профессии, учителей, — только в них видел он настоящих людей, с которыми чувствуешь себя, как с братьями.

Появление новых людей внесло в компанию панямонцев значительное оживление. Найдус и Брыль также зашевелились — ведь была надежда перекинуться картами с дорогими гостями.