Операция «Гадюка» (сборник) - Булычев Кир. Страница 64

Я не имел ничего против встречи с представителем местной религии. Даже полезно. Правда, остальные ребята стали кривиться, а некоторые улыбались, и, конечно же, патер-лама накалялся как чайник, ноздри раздувались, а короткие тонкие конусы пальчиков нервно бегали по застежкам красного, до полу халата — форменной одежды.

Патер-лама отодвинулся от нас на солидное расстояние и сердито и быстро, словно проговаривал постылый урок, начал:

— Вы все позабыли. Из-за этого мне пришлось оторваться от моих ценных занятий и прервать медитацию. Думаю, что с вашей стороны это неблагородно. Именно так.

Он посадил на место съехавший колпак и неожиданно спросил:

— Кто из вас помнит, что такое медитация?

Никто из нас об этом не помнил. Я читал, но не стал в этом признаваться.

— Если не притворяетесь… если не притворяетесь… — Повторяя эту фразу, он бегал вокруг нас, заглядывая в глаза, и, надо сказать, я встревожился. Этот патер-лама обладал острым и злобным взглядом. — Все, что вы сделали! — закричал он. — Все, что вы смогли совершить хорошего или плохого, все это суммируется!

Он сложил ладони горсточками, будто поймал птичку, и даже заглянул в горсточку — каково там птичке?

— Вся ваша жизнь, великая или ничтожная, а у вас большей частью ничтожная, умещается в этой сумме. Ты спас родину — и тебе прибавляется доброе деяние, ты предал ее, — тут он почему-то разнял руки и сунул свой пальчик прямо мне в физиономию, — и тебе там… — он показал в небо, — записывается минус! И так на всех уровнях бытия. Не наступи на муравья, иначе ты получишь минус!

— Ма-аленький, — сказал Цыган с серьезным лицом.

— Кто сказал «маленький»?

— Я сказал, — ответил Цыган.

— Ты что, не веришь в то, что я тебе говорю?

— А вы договорите до конца, потом посмотрим, — сказал Цыган.

Цыган недооценивал патер-ламочку, у меня же в груди постукивал предупредительный сигнал — с этим лысеньким надо быть осторожным.

— Может, ты принадлежишь к какой-нибудь другой религии? — спросил лама. — Может, ты — мусульманин?

— А это плохо? — спросил Цыган.

— Предупреждаю, — сказал патер-лама, — я вынужден буду предупредить об этом командование части. Мы не можем допустить сомнений. Сомнения ведут к предательству. И нет ничего страшнее, чем ислам. Запомните, вы, дети земли и неба, песчинки в водовороте бытия, что человек, несущий в сердце семена ислама, обречен на вечное существование в виде червя, ползущего сквозь теснины подземелий. Ясно?

Ответа он не получил. Ни черта нам не было ясно. Коршун, который услышал, как поднялся почти до крика голос проповедника, появился за спиной ламы, уселся на бруствер на корточках, как принято сидеть на Востоке, а у нас сидят только заключенные. Он слушал, по-птичьи склонив набок голову. Как он появился, мне сразу стало легче. Он знает, как сладить с новым идеологом. Перебор их был для меня очевиден. А я привык с детства, что как только обнаруживается перебор пропагандистов и агитаторов, значит, готовится какая-то подлянка. Мой детдомовский опыт сурово подсказывал: бойся лишних идеологов.

— Значит, быть нам червяками, — согласился Цыган. Не стоило ему сердить лысого дедушку.

— Не только червяками!

Почему-то лама был в бешенстве. И тогда Коршун громко сказал сверху:

— Патер-лама, не волнуйся. Они же все забыли. Они под газ попали. Нам с вами хорошо, мы знаем, нам сказали, а им все снова надо начинать.

— А, и ты здесь! — Патер вовсе не обрадовался Коршуну. — Ты еще живой?

— Не только живой, но и стал большим командиром. В этом существовании мне пока везет.

— Но некоторые из них, — произнес лама тихо, — на самом деле притворяются. Они не теряли память, понимаешь? Это исламские шпионы!

— Ну уж!

— Я знаю. Я чувствую! Они и не скрывают. Вот ты скажи, ты веришь в перерождение?

Он смотрел на Цыгана.

— В хорошую бутылку верю, а больше ни во что, — сказал Цыган.

— Это не преступление, патер-лама, — сказал Коршун. — Я иногда тоже ловлю себя на такой мысли. Только здесь у нас, ребята, и нечего выпить, и не хочется.

Вот это было горькое и неприятное открытие для моих спутников. Они не скрывали своих чувств.

— Молчать, молчать, молчать! — закричал лама. — Иначе я вызову спецслужбу!

— С тебя станется, — сказал Коршун и спрыгнул вниз. Он встал рядом с патер-ламой и оказался на две головы выше. Патеру это не понравилось, и он быстро отступил в сторону.

— А почему ислам — это плохо? — спросил я.

— Потому что ублюдки — мусульмане, — ответил Коршун. — Это проверено. Так что если ты мусульманин, значит, пробрался к нам со шпионскими целями.

— Значит, мне нельзя верить во что хочу?

— Верь в свою мамашу, — ответил Коршун. — Но с предателями у нас здесь строго. Мы — буддисты-идеалисты.

— Так разве ты не видишь, Коршун, — закричал патер-лама, — что этот самый…

— Меня Седым прозвали, — сказал я.

— Этот Седой к нам подослан!

— Это мы без тебя посмотрим.

— Его надо пытать, — потребовал патер-лама. — Его надо отдать на пытку.

— Послушай, уважаемый патер-лама, — устало сказал Коршун. — У нас на носу бой. Когда кто погибнет, ты и проверишь, кто кем стал. А пока мне люди нужнее здесь, чем в пыточной.

— Пускай пока будет по-твоему, — согласился патер-лама, хотя так, конечно, не думал, — но я считаю своим долгом доложить.

Затем, переведя дух, патер-лама изложил нам скучным голосом религию нашего детства. По крайней мере мы должны были в это поверить. Это и в самом деле был примитивного вида буддизм. Мне непонятно, кто и почему выбрал для наемников именно буддизм, но я покорно выслушал идеи о том, что ничто на свете не умирает и не исчезает. Со смертью мы рождаемся вновь — в образе существа, характер и положение которого в обществе точно соответствует тому, много ли ты грешил или совершал добрые дела. Перевесили плохие дела — стал ты паршивым псом, перевесили хорошие — господином полковником или даже королем. А уж еще лучше — самим патер-ламой.

Я предположил — да не у кого было спросить, — что буддизм здесь придумали для того, чтобы не заниматься похоронами или устраивать церкви. Ты погиб, а там судьба разберется. Потом придумали еще дракона, которого никто не видел, вот и вся мифология. Остальное — дело твоей фантазии.

Из этой лекции я узнал другое, нечто более важное для моей миссии: наши враги, по крайней мере так утверждает патер-лама, — мусульмане. Значит, мы должны сражаться где-то на Северном Кавказе. А может, и за его пределами. Но вряд ли за границей — уж очень обычен здесь русский язык.

Тогда моя теория о том, что я попал в будущее, получала косвенное подтверждение. Именно в какой-то завтрашней войне и мог возникнуть локальный конфликт на окраинах бывшей империи. Вот и сражаются год за годом, перегоняя друг друга из траншеи в траншею. А так как эта война совершенно нелегальная, то и собирают людей по ветеранским организациям.

Тогда получает объяснение метод мобилизации. Вместо того чтобы объяснять каждому кандидату, что он должен участвовать в чем-то за гранью закона, его просто заставляют все забыть.

Для этой цели лучше всего подходят именно ветеранские союзы или группы в провинции. Туда попадают молодые люди, смертельно больные войной. И раз им не с кем воевать, они тянутся друг к другу.

Остается только установить связи с их руководством. С каким-нибудь Порейкой, который спит и видит, как бы продаться. Не исключено, что в этих делах замешаны и высокие чины — в сущности, мы имеем дело с работорговлей или видом торговли оружием. Только его одушевленной частью. И эта одушевленная часть становится неодушевленной.

Стоп. Логика подсказывает пути самые обычные, а в нашем мире это опасно. Если ты видишь что-то откровенно яркое, зовущее и вполне доступно лежащее на земле, то остановись в отдалении и подожди, пока игрушку поднимет твой злейший враг. Так учил меня Сенька Клоп, беда нашего детдома. Каким-то чудом он попал в Карабах еще в те времена и видел такие игрушки-ловушки, может, сам в них играл. Впрочем, и это может быть легендой типа «белых колготок», которые возникали в различных конфликтах. «Белые колготки», красивые девки — мастера спорта по стрельбе, почему-то из Литвы. Я о них наслышался в свое время, правда, ни одной из них не поймали, хотя с наслаждением врали о том, как перед расстрелом каждую пропускали сквозь взвод.