Операция «Гадюка» (сборник) - Булычев Кир. Страница 65

Патер-лама стал собираться — он был нами недоволен, и я подумал, что если здесь есть свои чекисты, он первым делом побежит им докладывать.

— Вы с ним поосторожнее, ребята, — сказал Коршун нам с Цыганом, — подлая натура.

— Таких в конце концов на мину сажают, — сказал Цыган.

— Мы тут этими штучками не занимаемся, — ответил Коршун. — У нас и без него врагов довольно. Если город не защитим, то ублюдки знаешь что с нашими сделают?

— Представляю, — сказал Цыган. Но, видно, он не очень представлял. — А курево выдают? — спросил он.

— Можешь взять — в том ящике лежат. Только здесь курить не хочется.

— Почему? — спросил Цыган.

— Наверное, нервное напряжение, — сказал Коршун. — Или климат. Хрен его знает.

Я пошел наружу, посмотрел, как устроились мои люди. Перед уходом я задал один вопрос Коршуну:

— А почему здесь крыш нет?

— Потому что дождей не бывает, — ответил Коршун неуверенно. Видно, сам задавал себе или кому-то этот вопрос и не смог получить ответа.

— Я не про дождь, — сказал я. — А что, если они нас бомбить будут?

— Вряд ли, — сказал Коршун.

— Давай сами сделаем, бревен вокруг много, насыплем сверху земли.

— А то дождик в любой момент пойти может, — добавил Цыган, запустив пальцы правой руки в лохматую шевелюру.

— Отставить пустые разговоры! — прикрикнул на нас Коршун. Словно мы его обидели.

А может быть, потому, что Цыган опять попал в точку — Коршун и сам не знал ответов на некоторые вопросы. И его злила собственная неосведомленность.

Мне редко удается подумать. Если бы мне давали время обдумать свои действия, не говоря уж о мировых проблемах, я бы стал великим человеком. А так никогда не стану.

Я вернулся к себе в яму. Мордвин спросил, не приготовить ли чайку, я сказал, что не хочу, закрыл глаза и приготовился думать.

Не смейтесь. В институте, в общежитии, мне как-то пришлось существовать года два с одним активистом комсомола. Вечером он тихо напивался, но никому не мешал, только храпел, и мы — два его сожителя — кидали в него предметами. А утром он не шел на лекции, и, вернувшись днем в комнату, я заставал его в той же позе с закрытыми глазами. Но он не спал.

— Что ты делал? — спрашивал я его.

— Думал, — отвечал он.

С тех пор я завидую людям, которые выделяют мышление в самостоятельный процесс. Я-то хожу и думаю, лежу и думаю, сижу в кино и думаю, гуляю с Катрин и думаю. Из-за этого думаю недостаточно производительно.

Так вот, я закрыл глаза, чтобы думать. Придумать программу действия на основе того, что уже узнал и увидел в этой стране. Назовем ее Южной Осетией.

Раздался шум, постук костыля деревянной ноги — ввалился Мордвин.

— Был посланец из штаба, — сказал он. — Принес часы. Приходи к нам, поглядишь.

— Да погоди ты, не убегай, — взмолился я. — Объясни мне, новому человеку, что имеется в виду.

— Пойдем покажу. Так не объяснить, — сказал Мордвин.

Что ж, сбор информации бывает важнее ее осмысления. Пошли глядеть на какие-то часы!

Ким уже был в яме командира роты, и еще пришел командир третьего взвода. На столе посреди ямы стояли большие песочные часы.

Сантиметров тридцать высотой.

Песка в нижней половинке было совсем немного. Струйка сыпалась тонкая.

Коршун валялся на своей койке, не сняв сапог, прямо на одеяле.

— Пришли полюбоваться? — спросил он.

— Нет, — сказал я, — пришли понять.

— А понимать нечего. Все как обычно, только с каждым разом все труднее. У меня в роте половина состава. Как я буду воевать?

Ким посмотрел на небо. Я нутром чуял, как в нем зреет желание воевать не по правилам. В нем был виден профессионал. Из тех профессионалов, которых не выносят начальники. Их в конце концов убивают, чаще свои, чем чужие.

— И сколько будет продолжаться боевое время? — спросил я, стараясь казаться существом разумным и легко обучаемым.

— Это определяется сиреной, — сказал Мордвин.

— А обычно?

— Обычно это определяется сиреной.

— Но у нас еще есть время пострелять, отдохнуть, погулять вокруг? — спросил Ким.

— Только учтите — до врага два шага. А они — ублюдки. И если вы к ним забредете, то никакое мирное время не поможет, — сказал Коршун.

— Тогда на хрен оно нам нужно! — воскликнул Ким с торжеством. Он оказался прав.

— У тебя есть начальник — это я, — сказал Коршун, вытащив из-за пояса кинжал с резной ручкой и рассматривая ее с некоторым удивлением, как археолог, выкопавший предмет из земли. — У меня есть начальник — комполка. У него — командующий армией.

— А кто часы заводит? — спросил Ким.

Он мне нравился с каждой минутой все более. У него была чудесная способность задавать неудобные и неприятные вопросы. И делал он это за меня, оставляя мне возможность побыть в хороших мальчиках.

— Из штаба армии приносят, — серьезно ответил Мордвин.

— В каждую роту?

— В каждую роту.

Я понял, что тут больше ничего не добиться, и сменил тему.

— Скажи, — обратился я к Коршуну, — кто такой тот странный мужик, что нас проверял, допрашивал, сюда привел, — во френче без знаков различия?

— Его зовут Шейн! Граф Шейн, главный разведчик, — сказал Коршун. — Он в штабе армии пополнением занимается. Большая шишка. А если заподозрит, то имеет право личной ликвидации.

— Не понял, — сказал Ким. — За что ликвидация?

— Нет гарантии, что среди пополнения не попадется шпион, — сказал Мордвин. — Это же элементарно.

— А как их определять? По именам?

— Кончай выкобениваться, — сказал Коршун. — Кончай. Если ты провокатор или предатель, зачем тебе подозрительное имя носить?

— Мы уходим. — Я потянул Кима за рукав. — Только скажи, когда нам быть готовыми к войне? Сегодня? Послезавтра?

Говоря так, я уже знал, что не послезавтра, потому что на дне нижнего конуса песочных часов появился маленький холмик.

— Проверьте оружие у бойцов, — сказал Коршун, — смотрите, чтобы все были здоровы. Ты мне за каждого человека отвечаешь! Потом можете отдохнуть. Часика три-четыре.

Когда мы по осыпавшейся траншее возвращались к себе, Ким мрачно сказал:

— Все они тебя учат. Сначала этот Коршун мне нормальным человеком показался, и тут я слышу — проверить оружие. Что это еще за оружие!

— А чем тебе оружие не понравилось?

— Я другое оружие видел, — сказал Ким. И осекся. Он не очень доверял другим. Видно, битый.

А мне это было даже удобнее. Битые ветераны недоверчивы и склонны скептически смотреть вокруг, а когда им вешают лапшу на уши, они быстро соображают, что это не философия, а мучное изделие.

Мне были нужны союзники, без союзников я вообще ничего не смогу сделать. А для того чтобы союзник был по-настоящему полезен, у него должна быть свобода воли. Как ни странно, это афористичное высказывание я услышал из уст Калерии Петровны, на фронтах не бывавшей. Это высказывание родилось в каком-то нашем лабораторном споре о том, как политики от древних времен до Сталина и Андропова добивались верности соратников. Саня Добряк стал доказывать (видно, подслушал у Сталина), что друзей можно сохранять, лишь держа их в неведении о собственном подлом характере или своих тайных делах. Ибо, а тут в дело вступают иезуиты, верность нужна нам для достижения великой цели. Раз так — молчи, кажись ангелом.

— Закурим? — спросил я.

Достал сигареты. Я вообще-то курю много, но по настроению. Иногда могу месяца два не курить, а вдруг сорвусь, и две пачки в день для меня — семечки.

Ким согласился.

— Надо будет получить курево, они обещали, — сказал он.

Мы затянулись. Курить мне не хотелось. Ким присел на корточки у стены траншеи — старая солдатская привычка, принесенная с Востока.

— Что ты знаешь об оружии? — спросил я.

Ким еще раз затянулся, с удивлением посмотрел на горящую сигарету, потом понюхал ее дым и спросил:

— Где ты эту траву достал?

Я и сам уже понимал, что с куревом неладно.

— Обыкновенные, — сказал я. — Я их еще у себя покупал. В Меховске.