Князь Кий - Малик Владимир Кириллович. Страница 38

- Так как же он должен умереть? - спросил Чёрный Вепрь, понемногу приходя в себя.

- Как? - Каган мгновенье подумал и, остановив тяжёлый взгляд на Кие, ответил: - Завтра ты будешь сжигать на костре своего умершего отца, князя Божедара… Я позволяю одновременно похоронить погибшего в бою и его сына Радогаста… Вот и принеси этого непокорного пленника в жертву богам! Спали его живьём!

Плечи Чёрного Вепря расправились.

- Благодарю, великий каган! Я так и сделаю!

- А тех, кто не признает тебя князем, я продам ромеям в рабство!… Так следует учить непокорных! Огнём и мечом!

Эрнак тронул коня, и большая гурьба знатных гуннов, что сопровождала его, тронулась следом.

Небо плотно затянулось тучами, и на землю опустился тёмный тёплый вечер. Ни луны, ни звёзд. Лишь от далёких зажжённых гуннами костров доходил красноватый свет, в его колеблющихся всплесках всё казалось неясным, призрачным - и пленники, и стража, и деревья с кустами на опушке.

Кий стоял, опершись на жердь, и всматривался в темноту. Занемели туго стянутые сыромятным ремнём руки. В стану гуннов звучали песни и крики победителей. Со стороны луга долетало ржание коней. Порою слышался стон раненого полянина, лежащего в поле и всеми забытого, да тревожил сердце тоскливый крик ночной птицы.

Из головы не выходили слова кагана: «Спали его живьём!» И Кий отчётливо представлял, как это произойдёт. Его свяжут и положат на заготовленную поленницу погребального костра, рядом с князем Божедаром и княжичем Радогастом. Потом разведут огонь. Разгораясь, он станет подбираться постепенно, опалять нестерпимым жаром ноги и бока, затем голову, чтобы потом своим неумолимым горячим пламенем охватить всё тело и уничтожить дотла. Бр-р!…

А Чёрный Вепрь будет стоять поодаль и злорадствовать, видя его нечеловеческие муки.

Кию стало жутко. Неужели конец? Неужто оборвётся и канет в безвестие звезда его жизни? И не увидеть ему больше ни отца, ни братьев с сестрою, ни Цветанки?…

Вспомнив Цветанку ему стало ещё горестнее и больнее. Бедная!… Теперь она останется одна-одинёшенька на всём белом свете! Разве сможет что-нибудь сделать отрок Боривой? Ничего… И станет Цветанка изнывать, безысходно страдать, живя с ненавистным мужем - Черным Вепрем, пока боги не смилуются над ней и не заберут к себе.

Закончился долгий летний вечер. Наступила ночь. Стали гаснуть далёкие костры гуннов. А мысли Кия всё мечутся, терзают его, как серые волки, настигшие беззащитную лань в зимнем поле. Не дают ему покоя, не позволяют смежить веки скорбные предсмертные раздумья.

Завтра его не станет. Душа переселится в зверя или в какое-нибудь дерево в лесу, а тело сгорит - не останется от него и следа!… Но племя-то останется. И пойдёт Чёрный Вепрь вместе с Эрнаком покорять его. Набросятся с ордой на Поросье, на Росаву, на Роставицу, на Хоробру и Красную, мечом и огнём начнут покорять полян. И никто из родовичей - ни воины, ни старейшины - не ведают страшной силы применяемого гуннами в бою клина. А если кто и знает, по старым временам, - ну, хотя бы отец, - то сумеет ли противопоставить ему что-то такое, что осилит, разобьёт этот клин?

И сам он тоже не уверен, что есть какой-то способ предотвратить разгром при атаке гуннов на конях. Но что-то, пока неясное, туманное, вроде стало видеться ему, созревать в голове. С тех пор, как он увидел орду, стремительно, неудержимо, с дикими криками всадников и топотом тысяч копыт мчащихся на полян. С того мгновения, когда на его глазах клин, без особой надсады и без больших потерь вошёл в ряды полян, как нож в живое тело, и рассёк их надвое. С той самой поры его бередит мысль - как же избежать разгрома, как устоять, как не допустить того, чтобы ворог разрубал пополам войско полян? Что смогло бы сдержать стремительную атаку обезумевших коней?

Он ещё и ещё мысленно возвращался к той страшной минуте, когда услышал громовой удар и увидел, как гунны в одно мгновение растоптали пеших полян, раздробили их щиты, сломали копья и, не дав опомниться, промчались глубоко за все лавы, развернулись и начали поголовное истребление полян-воинов.

Как же остановить гуннов?

Выстраивать своих воинов не в два, а в четыре, шесть или десять рядов? Дать первому ряду, кроме щитов, длинные крепкие жерди-рогатины, о которые грудью ударятся и остановятся кони гуннов?

Но поможет ли это?

Конечно, несколько десятков всадников упадут наземь и вместе с конями будут растоптаны своими же. Но от удара, от сильного натиска падут и поляне, стоящие со своими жердями в первом ряду. И клин гуннов уже без помех перемахнёт через них, врежется в задние ряды, никакими жердями не защищённые ряды и сокрушат их тоже.

Дать жерди каждому ряду? А кто же тогда будет стрелять из луков? Кто станет колоть копьями? Кто, наконец, будет бить ворогов и их коней мечами?

Хорошо бы противопоставить клину гуннов свой, с полянами посаженными на коней, как это сделал рикс Ардарик в бою на реке Недао. Но где взять столько коней? Поляне, как и все родственные племена, издавна привыкли биться в пешем строю. По сравнению с гуннами у них коней неизмеримо меньше - они же не кочевники, владеющие целыми косяками лошадей, без которых они и жить не могут. Кони переносят их из края в край, безграничной как море, степи, дают мясо, кожу для обуви и других нужд, и, наконец, представляют могучую боевую силу, что никак не присуще трудягам-лошадям мирных племён землепашцев.

В который уже раз Кий представлял себе перегороженную щитами полян равнину, и на них, на те округлые щиты и воинов прикрытых ими, мчатся, потрясая воздух диким кличем, всадники-гунны, плотно выстроенные друг за другом в сто, а может в тысячу рядов; они ужасали своим количеством, быстротой атаки и стремительным неудержимым напором.

Какая же стена, какая сила может остановить их?

В чистом поле, в степи такой силы нет. Не на что там опереться. Ни скал там каменных, ни круч неприступных, ни лесных оврагов да чащоб…

Вот-вот, лес!

Лес - верный и надёжный союзник полян! Не поле, что кормит их хлебом, одевает в полотно, не поле, что даёт вдосталь подножного корма для волов и коров, для коней и овец, а лес, которого тоже вдосталь в Полянской земле - и чем дальше на север от Роси, тем больше! Разве смогут гунны на конях проникнуть глубоко в лес, где воины полян, прикрытые деревьями да кустами, будут иметь превосходство? А если выстроить войско в боевую лаву на опушке, перед самой стеной густого леса, где не только всаднику, но и пешему нелегко пробраться, то как тогда гуннам удастся использовать свой боевой клин? Разве не разобьётся он, не расплющится о стену леса, как костяной, бронзовый или даже железный наконечник стрелы от удара в скалу?…

Над землёй ещё больше сгустилась томительная ночная духота. Как перед грозой. Где-то вдали, за Днепром, вспыхивали алые зарницы и глухо доносился басовитый голос бога грома и молний Перуна. Но сюда, до жуткого побоища, гроза ещё не дошла. Постепенно затихали костры в лагере гуннов, и стихал гомон голосов. В тревожном ожидании притаился Родень. Перестали хрумкать луговую траву кони. Даже гунны, стерегущие полонённых, перестали перекликаться, погружаясь в свои сокровенные мысли или дремоту, а может, и в сон.

Кий вздрогнул от резкого крича филина-пугача. Что-то в этом крике показалось таким знакомым, пробудило неясную надежду, заставило пристальнее всматриваться в темноту. Кто там таится? Неужто Хорив? Ведь крик филина-пугача издавна - условный ночной сигнал русов!

Кий осторожно пошевелил пальцы рук, которые онемели, стянутые прочной сыромятиной, превратился весь в слух и впился взглядом в затаённую глубину душной ночи.

Что же там?

Слышно - храпит под деревом дозорный гунн, всё тише и жалобней стонет покинутый всеми раненый, распевает в пахучей траве неутомимый сверчок и задумчиво шелестит над головой листва старого явора.

Но это - если хорошенько прислушаться. А так - все звуки сливаются в один неясный, неразборчивый, лёгкий, как дуновенье ветерка шум, имя которому - ночная тишина…