Нищета. Часть вторая - Гетрэ Жан. Страница 73

Этот подлец Николя обманул Амели, но если он вздумает вернуться, она сумеет ему отомстить! Она достаточно о нем знает. Уж она-то постарается, чтобы негодяй был разоблачен и получил по заслугам!

Не обращая внимания на присутствие Розы, навострившей уши, Амели, опьяненная собственным красноречием, рассказывала, как она будет выступать на суде. Розе доводилось многое слышать, но редко чье-нибудь повествование изобиловало такими образными выражениями.

Олимпия совсем забыла о своей роли графини. Недалекая, но великодушная, Дылда очень нуждалась в том, чтобы ее кто-нибудь любил. Найти старую подругу было для нее счастьем; у нее даже пропало желание чваниться.

— Если бы ты знала, как де Мериа пугал меня своим мрачным видом! — жаловалась она. — Право же, он мне больше нравился, когда бывал вдребезги пьян!

— Что за свинья!

Роза с присущей ей ловкостью притаилась за дверью и уже успела узнать много интересного из прошлого обеих подруг, когда неожиданно, по пословице «то густо, то пусто», на сцене появился еще один персонаж. Мужчина с огромным лотком просил разрешения повидать графиню. По его словам, у него были отличные заграничные меха и всякие редкостные вещицы по недорогой цене. Желая увидеть все эти заманчивые товары, а также угодить хозяйке, Роза доложила о приходе разносчика.

— Позови его! — воскликнула Амели. — Это нас развлечет. Пусть войдет!

Олимпия согласилась.

Хотя этот человек был одет довольно опрятно, весь его облик говорил о моральной нечистоплотности. Физиономия его была такой же угрюмой, как и в те дни, когда он сидел в тулонской тюрьме. Словом, это оказался Лезорн.

— Бродар! — вскричали обе подруги, обманутые роковым сходством.

— Да, прекрасные дамы, Бродар к вашим услугам.

«Я — в осином гнезде, — соображал Лезорн. — Нужно по возможности выбраться отсюда с медом, не дав себя зажалить».

— Бедняга Бродар! — воскликнула Олимпия. — Так вы вернулись?

— Да, по амнистии, сударыня.

— Разве вы не узнали нас?

Бандит призвал на помощь всю свою ловкость.

— Увы! Годы ли виноваты, или моя память, но теперь она частенько мне изменяет…

— Он нас не узнает потому, что мы уже не похожи на шлюх! — воскликнула Амели.

Ее слова помогли Лезорну несколько разобраться в обстановке.

— Да, вы разбогатели, а я по-прежнему беден…

— Ладно, не скулите! Мы встретились, и теперь я позабочусь о вас!

Дылда усадила его за стол. Она плакала.

Лезорна засыпали вопросами, и он не знал, как выпутаться: на добрую половину их он ответить не мог. Где его дочери? Неизвестно, они исчезли. А Огюст?

Тут Лезорн смог блеснуть осведомленностью: он рассказал, что любовница Огюста — девушка, живущая у торговки птичьим кормом.

— Я знаю эту старуху, — воскликнула Олимпия. — Раз возлюбленная вашего сына живет у нее, то можно поручиться, что она — девушка честная!

Далее Лезорн рассказал, как шайка юных бродяг совершила ночью нападение на арестантскую карету.

— Как странно, — заметила Олимпия, — что Огюст затесался в такую компанию! Где он мог познакомиться с ними, если все время был в Клерво? Что за семья эти Бродары! Огюст похож на отца: всегда был до смешного серьезным и водился только с рабочими старше его. Если б не проклятый Руссеран, честь семьи осталась бы незапятнанной!

Олимпия говорила это, плача. Лезорн сделал вид, что тоже расчувствовался, и мотал на ус все, что слышал, ловя намеки, которые могли послужить указанием, как себя вести.

— Кушайте же, — повторяла Олимпия. — Роза, принесите все, что у нас есть вкусного — цыпленка, малагу, пирожные! Что ж вы не едите, Бродар?

Но Лезорну было не до еды. Время от времени проглатывая кусок, он продолжал рассказывать про Огюста:

— Представьте себе, молодчик убежал через окно старухиной мансарды. Его целый день разыскивали на крышах, но безрезультатно; в конце концов один из полицейских упал и сломал себе ногу. Это отбило у остальных охоту к дальнейшим поискам, и они ушли. А Огюст был таков! — И бандит прищелкнул пальцами.

«Странно, — думали обе женщины, — до чего Бродар изменился! Эх, старина, не таким он был когда-то!»

Да, сидевший перед ними не напоминал того честного, славного Бродара, какого они знавали.

Лезорну было нелегко играть свою роль; зато перед ним открывались блестящие возможности. Эти женщины могли окончательно удостоверить его личность; посещения этого богатого дома наверное надоумят его и на другие планы. Мечты уносили Лезорна все дальше и дальше. При виде добычи в нем пробуждалась алчность дикого зверя. Уголки его губ приподнялись, как у лисы, попавшей в курятник.

— Не уходите до вечера, славный наш Бродар! — наперерыв повторяли подруги.

Олимпия была искренне рада. Ей вспомнилась молодость, когда она, торгуя собой, подчас помогала тем, кто был еще несчастнее. А теперь, когда она пригоршнями швыряла золото лицемерным и преступным людям, ходила в бархате и кружевах — ее сердце томило отвращение к самой себе, то самое отвращение, которое довело Бланш до самоубийства и лишило ее брата рассудка.

— Поговорим о прошлом, мой славный Бродар! — просила Олимпия. Но Лезорн переводил разговор на другую тему, и сердце «графини» сжималось от тоски.

XLV. На крыше

Мы оставили Огюста, когда он повис между двумя печными трубами. Ноги его опирались на карнизы двух смежных стен. Этот закоулок был так узок, что в него никто не заглядывал. Под Огюстом зияла пропасть, где его кости могли спокойно истлеть: разве что какой-нибудь исхудалой от голода собаке удалось бы туда пробраться.

Из своего убежища беглец слышал, как его искали, как осматривали мансарды. Ноги его затекли, в ушах звенело, непокрытая голова болела от зноя. «Почему, — размышлял юноша, — не душат уже в колыбели тех, на чью долю выпадают одни лишь страдания? Меньше рабов было бы на свете… Когда же наконец наступит их черед?»

Несчастного лихорадило, он весь дрожал. Где-то пробили часы. Их звук долетел издалека, медленный и зловещий. Колени Огюста подкашивались; стоило ему пошевелиться, и он бы упал.

Так и случилось, когда один из полицейских, неосторожно наступив на раму, провалился в мансарду и сломал себе ногу. Вызванное этим сотрясение нарушило равновесие Огюста, и он полетел в узкую щель.

Он падал, то задерживаясь на несколько секунд между выступами, то вновь увлекаемый вниз собственной тяжестью. Оглушенный, в изорванной одежде, покрытый синяками и ссадинами, юноша очутился наконец на дне каменного колодца, чувствуя себя, как человек, подвергнутый пытке и только что снятый с колеса. Падение в таких условиях не могло быть смертельным; но теперь Огюсту предстояло умереть от голода в этой щели, если у него не хватит ловкости, чтобы выкарабкаться. Для этого требовались и недюжинная сила и мужество. Впрочем, эту попытку приходилось отложить до ночи: ведь днем ему нельзя было показываться на улице. Закрыв глаза, он впал в забытье — не то обморок, не то кошмар. Ему вспоминалась тюремная камера, нападение на карету, мансарда тетушки Грегуар, охота на него по крышам…

Все вихрем завертелось в его мозгу, и он потерял сознание.

Когда Огюст очнулся, ему стало немного лучше от ночной прохлады. Призвав на помощь всю свою энергию, он начал протискиваться между стенами, подвергаясь почти такой же пытке, как и при падении. Одежда его превратилась в лохмотья; та же участь грозила и его коже. Право же, между мельничными жерновами ему вряд ли было бы хуже, чем в этой щели, шириной лишь немногим больше его головы, в щели, сквозь которую он протискивался боком, изо всех сил стараясь сдавить, сплющить, распластать свое тело.

Наконец ему удалось добраться до конца. Но выход оказался наглухо заделанным кирпичной кладкой.

Мужество Огюста иссякло. Он ударил по стене окровавленными руками.

«Неужели я здесь погибну?» — спросил он себя. Некоторое время юноша оставался неподвижным; сердце его бешено колотилось. Не всё ли равно, когда и где умереть? Чем скорее, тем лучше! Но он вспомнил о сестрах. «Надо сделать еще усилие! Пусть никто не посмеет меня упрекнуть, что я не держался до конца!» И несчастный пополз назад. Обратный путь оказался так же мучителен. Какой ужас! Замурован и другой выход…