Нищета. Часть вторая - Гетрэ Жан. Страница 82

Княгиня побледнела, услышав про статью о приюте, но сразу же овладела собой и заметила, не поведя и бровью:

— Очевидно, руководить такими учреждениями поручают людям недостойным. Из-за отсутствия проницательности у госпожи Сен-Стефан в стадо господне проникли волки и растерзали несколько овечек…

Подошедший к ним секретарь комитета опять улыбнулся.

— Вы знакомы с госпожой Сен-Стефан? — спросила княгиню одна дама.

Несмотря на свою наглость, та покраснела так сильно, что это стало заметно и сквозь румяна.

— Нет, я ее никогда не видела. Это просто мои предположения…

Мужчины, окружившие князя, говорили о том, как привлечь новых акционеров в «Лепту грешников». Речь зашла об одном иностранце, видимо, более богатом, чем он казался.

— Этот человек квартирует со своим сыном на Шарлотт-стрит, там же, где жила несчастная Бланш де Мериа.

— Вы уговорили его стать вкладчиком?

— Да, он собирался сегодня внести деньги.

— И много? — осведомился князь.

— Изрядный куш: двенадцать тысяч гиней. По его словам, пока у него больше нет. Но если эта сумма даст приличный доход, он, быть может, достанет еще денег.

— Направьте в шестое отделение, — сказал толстый англичанин.

Секретарь вынул записную книжку и сделал пометку: «12 000 гиней, в 6-е отделение».

— Как его зовут? — спросил он.

— Кажется, Клод Плюме, точно не знаю.

— Пока запишите «Клод Плюме», мы это выясним.

— Однако, — заметил один из членов комитета, — поскольку в шестом отделении вклад подвергается большому риску из-за всяких случайностей, дивиденд по нему будет невелик.

— Я это знаю, — сказал тот, что сообщил о новом вкладчике, — но ведь имеется примечание к восьмому параграфу устава.

— Что за примечание? — заинтересовались собеседники.

— Оно предусматривает, что если за первым вкладом последуют другие, более или менее значительные, то выдается поощрительная премия, пропорционально размеру вкладов.

— Справедливо! — заметил князь, перед которым эти слова открыли новые горизонты.

Одни решили, что князь прав, другие возражали, каждый в соответствии со своей хитростью и опытностью в мошенничествах и аферах. Наконец решили, что этот вопрос обсудит совет банка.

В другой группе гостей княгиня пыталась выведать, насколько широкую огласку получили статейки, появившиеся несколько месяцев назад в лондонских газетах и перепечатанные в Париже с добавлениями показаний Филиппа. Одна дама с негодованием сказала:

— Если прокуратура найдет нужным вступиться за оскорбленную религию, — будет начат судебный процесс.

— Против кого? — спросила княгиня. — Разве обвиняемые налицо?

— Вы, стало быть, в курсе дела?

— Нет, — поспешно сказала Эльмина, с испугом заметив, что сделала оплошность.

Но от графини Фегор не укрылось, что прекрасная княгиня Матиас вздрогнула. В этом обществе каждый был начеку, выжидая промаха собеседника и надеясь извлечь из этого выгоду.

В это время вошел со своим маленьким сыном новый пайщик пресловутого банка. Его появление произвело сенсацию, ибо он показался всем на редкость уродливым. Особенно поражены были князь и княгиня. Волнение их — хотя они быстро его подавили — не укрылось от пришедшего. Иначе, пожалуй, он ничего бы не заподозрил, так трудно было узнать его старых друзей.

Пьеро более зоркий, с одного взгляда понял, кто перед ним. Но крик замер в его груди, так как Санблер быстро шепнул ему на ухо:

— Молчи! Она тебя выгонит!

Ребенок умолк и застыл как в экстазе; на глазах его блеснули слёзы.

— Что с мальчиком? — спросила графиня Фегор.

Санблер, не знавший английского языка, все же догадался, о чем его спрашивают, и пробормотал единственную знакомую ему фразу: «Не понимайт английски». В то же время он незаметно наступил на ногу Пьеро, чтобы предупредить его. Мальчуган сообразил, что нужно вывести названного отца из затруднения, и, запинаясь, произнес:

— Папа не говорить английский.

Далее, ко всеобщему изумлению, он рассказал, что его отец был обезображен взрывом в Вольвикских каменоломнях и получил в вознаграждение twelve thousand [52] гиней.

Мальчуган умел считать по-английски! Вот замечательно! Он был настолько смышлен, что его понимали, несмотря на фантастическую грамматику его речи. Все собрались вокруг Пьеро, восхищаясь им. Лишь княгиня не обращала внимания на его миловидность. Давным-давно забыв своего сына, она его не узнала. К тому же Пьеро был таким маленьким! Это исключало всякую мысль о том, что он — потерянный ею ребенок.

Князь несколько успокоился, услышав о Вольвике. Ведь Санблер не мог приехать оттуда; к тому же у него не было сына. И голос не тот… Правда, несколько похож… Что ж, это бывает! Все же в глубине души князя мучило сомнение. Княгиня тоже была явно обеспокоена. Однако она постаралась овладеть собой.

Двое или трое гостей, знавших по-французски, заговорили с мальчиком. Николя и Эльмина притворялись, будто не понимают ни слова на родном языке.

— В самом деле, — говорил княгине старый глупый немец, утверждавший, что он когда-то видал ее при дворе курфюрста, — судя по вашему акценту, вы не можете свободно изъясняться по-французски.

— Мне уже высказывали такое мнение.

— Уверяю вас! Я знаю толк в этом.

И он выпятил живот, чванясь, как павлин.

Бывший шахтер выразил желание тут же внести свой вклад; золото и банковые билеты он хранил в шкатулке с секретным замком. Члены комитета выдали ему расписку в получении денег: удовольствия и дела не мешали здесь друг другу. Мальчику растолковали, что его отец в качестве иностранца имеет право на двойную долю участия в прибылях, и без того значительных. Пьеро повторил это Санблеру; тот не поверил ни единому слову, но подумал про себя: «Надо обеспечить себе позиции в этом доме. Если они захотят меня облапошить, то сами себя погубят. Никогда нельзя быть уверенным в победе, если противники так богаты. Ладно! Враги сами предложили удвоить мой доход; впоследствии он поможет мне утопить их». И бандит, забыв о своем сплине, улыбнулся при мысли о предстоящей мести. Его ненависть к Николя оказалась выгодной. Оба они были теперь одинаково богаты и собирались умножить награбленное.

Мысли урода приняли другое направление. Злоба, словно удар бича, пробудила в нем заглохшие было мечты об искусстве. Он вспомнил о своем призвании музыканта, в его душе словно затрепетали струны… Это возвысило его в собственных глазах; преступность бывших сообщников приводила его в негодование, и он возомнил, что вправе покарать их.

Бледный Пьеро, молитвенно сложив руки, все еще восторженно смотрел на княгиню. До сих пор она его не замечала: наконец ее взгляд упал на ребенка.

— Хочешь чего-нибудь, дружок? — спросила она по-английски.

— О no, milady, no! [53]

Сердце бедняжки разрывалось, он едва удерживал слезы. Князь был мертвенно-бледен; лицо княгини судорожно подергивалось. Все это не ускользнуло от Клода Плюме. Однако вечер продолжался.

Незнание языка избавляло нового пайщика от необходимости вести разговор, и он мог вдоволь наслаждаться приятным чувством, хорошо знакомым королям и жрецам — чувством удовлетворенной мести. Мальчуган, взволнованный встречей, мечтал о том, как он вернется к матери.

Болтовня, карты, деловые переговоры — все шло своим чередом. Перед уходом гости заговорили о проекте нового общества вспомоществования девушкам, желающим устроиться на работу в Лондоне и других европейских городах. Княгиня и более проницательные из дам отлично понимали, что за этим кроется торговля живым товаром, но все они умели лицемерить, и приличия были соблюдены.

«Неужели я ошибаюсь? — в сотый раз спрашивал себя Николя. — Разве это не настоящий шахтер? Но зачем он покинул родину, где мог бы спокойно жить со своим сынишкой? И разве горнопромышленные компании выдают такие огромные пособия? Пусть островитяне этому верят, но меня не проведешь. Мне-то известно, как щедры капиталисты, я в этом разбираюсь! Ладно, друг Плюме, мы отделаемся от вас!» Такая мысль несколько успокоила князя.