Траян. Золотой рассвет - Ишков Михаил Никитич. Страница 26

Присутствующие позабыли о плане войны с Дакией – все разом накинулись на чудесную игрушку. При хорошем навыке, незаметно работая правой здоровой рукой железную руку вполне можно было принять за живую. Насмотревшись, навосхищавшись, решили, что с подобной игрушкой можно заставить сарматов принять условия Рима.

— Лучшего помощника, – заявил император, – Суре не сыскать. Если мы, все, не чуждые философии люди испытали страх, что же будет с варварами?

На третий день плавания вечером Помпея Плотина, супруга императора, позвала Ларция в гости.

Она приняла его в просторной каюте, приспособленной под гостиную. Первым делом императрица поинтересовалась, не желает ли Ларций поужинать. Тот отказался, тогда императрица жестом предложила префекту присесть. Лонг робко опустился на гнутый стул из бронзы, стоявший напротив ложа, на котором полулежала Плотина. В изголовье стоял трехногий стол с крышкой из туи, на нем блюдо с виноградом. Она отщипнула виноградину, сунула ее в рот и спросила, каким образом отставному префекту удалось познакомиться с Волусией, ведь она родом из Ареция и никогда не бывала в Риме, и так ли «девочка» хороша, что он не посмотрел на ее, пусть даже и формальное, родство со своим непримиримым врагом Регулом?

Вопрос был до того неожиданный, что Ларций не сразу нашел, что ответить. Некоторое время он подбирал слова, затем объяснил, что в Риме Волусия оказалась после смерти родителей. Она осталась круглой сиротой и перебралась к тетке. Добавил, что Волусия ни в каком родстве с Регулом не состоит, а если бы даже и состояла, она ни в чем не похожа на этого… – он помедлил и закончил, – влиятельного сенатора.

После чего искоса глянул на императрицу, высокую некрасивую, длиннолицую женщину, не спеша пережевывавшую виноградину. Чем?то она напомнила Ларцию корову, может, глазами – добрыми и скучными. Плотина вздохнула, посочувствовала «девочке» и вновь неожиданно для Ларция поинтересовалась – если то, что рассказывают о нападении на Волусию, правда, какая причина толкнула Регула затеять подобное страшное злодеяние, ведь убийство пусть и дальней, но все же родственницы, это возмутительно. Такое преступление не может не остаться без наказания. Ларций саркастически усмехнулся – ага, не может. Попробуй доберись до этого… влиятельного сенатора! Сначала надо отыскать Сацердату.

— А это кто такой? – спросила императрица.

Ларций едва сумел скрыть разочарование – что толку втолковывать этой корове, что в Риме теперь всякое преступление можно совершить, действуя исключительно посредством доноса. Стукни куда следует, мол, твой сосед приютил жену государственного преступника, и можешь вселяться в его дом. Обвини прозябающего на чужбине родного отца в преступном намерении убить цезаря, и можешь пользоваться всем, что принадлежало отцу. Пригрози состоятельному человеку доносом, и тот со страху не то, что дом или имущество, виллу подарит. Потом добавил специально для коровы – теперь в городе не надо выходить с ножом на большую дорогу, разве что для развлечения, чтобы не потерять квалификацию.

— Да, да, да, – императрица, кивая, поддержала заявление гостя. – Я согласна с тобой, Ларций, нравы в Риме упали так низко. Люди теперь с куда большим энтузиазмом похваливаются постыдным, чем добродетельным. Скажи, Ларций, почему они так поступают?

Ларций удивленно глянул на Плотину. Женщина по–прежнему добрыми скучными глазами не мигая смотрела на собеседника. Сердце у префекта дрогнуло – ему приходилось иметь дело с коровами. В деревне, расположенной возле их кирпичного заводика, паслось много коров. Мигать они, может, и не мигают, но жевать никогда не перестают. В результате в той местности всегда полным–полно молока. Это вселяло надежду. Он взял себя в руки и начал терпеливо втолковывать – все дело в наследстве.

— Кальпуриния заявила Регулу, что оставит все свое состояние Волусии, и этот… – Ларций, едва удержавшись, чтобы не выразиться грубо, похватал воздух пальцами на правой руке, помог себе железным крюком на левой, потом закончил, – влиятельный сенатор не смог стерпеть такой обиды.

Затем, распаляясь и открывая душу, гость подробно поведал императрице историю, которая началась в тот день, когда он вернулся из похода и узнал, что Регул потребовал от его родителей передать ему по завещанию дом на Целийском холме.

— По завещанию? – императрица чуть вздыбила брови. – Но в этом случае ему пришлось бы ждать смерти твоих родителей?

— Ах, госпожа! – не удержался Ларций. – После написания завещания отцу и матери жить бы осталось несколько дней. На этот случай у сенатора есть верные люди, тот же Сацердата, например. Влез бы в дом и чиркнул стариков по горлу. Меня обвинили бы в убийстве, и все дела.

Он попытался доходчиво объяснить, каким невыносимым бременем может оказаться для сына ожидание казни, которой грозил его отцу и матери влиятельный сенатор. Заодно (специально для коровы) отметил, что среди сенаторов, к сожалению, тоже попадаются на редкость скверные люди, например Публиций Церт, погубивший Гельвидия. Напомнил о Руфе, Сексте Фронтине, Плинии Младшем, сообщил, как все они трепетали в последние годы правления Домициана и какое разочарование испытали во времена Нервы.

— Это были трудные годы, госпожа.

Забывшись, Ларций уже вовсю размахивал крюком. Сначала спохватывался и ненадолго прятал искалеченную руку под складками тоги. В подробностях рассказал, как, возвращаясь от Плиния, наткнулся на убийц, пытавшихся лишить девушку жизни. Рассказал императрице о вилле Регула. Подобие живого интереса проснулось в глазах Плотины, когда он упомянул о статуях, установленных в чудесном парке на берегу Тибра. Упомянул Ларций и о договоре, на который его вынудила согласиться окружившая его толпа бесчувственных каменных регулов. Умолчал только о последнем разговоре с Волусией, когда он дрогнул, а она, как малыша, взяла его за руку и повела в домашний сакрарий, чтобы дать клятву верности.

Здесь сделал паузу. В паузе проклял себя за откровенность. Потом сердце взыграло – гражданин он или поганый раб? Почему он должен молчать о наболевшем, тем более разговаривая с коровой.

Он продолжил рассказ.

Все подчистую! И что жить не может без этой женщины, и что теперь ему все равно, и что если сильные мира сего забыли о подданных, никакая философия не в силах унять душевную тоску. Выложил все, что накипело, что не давало покоя, о чем не отважился упомянуть, даже беседуя с Плинием, Руфом, Фронтином. В конце уже без стеснения махал искалеченной рукой – пропади все пропадом. И служба, и война, и награды, и доблесть, если дома его не встретит Лусиолла или он вновь окажется в лапах какого?нибудь непотопляемого Регула.

Наступила тишина, долгая, тягостная. Ларций, по–прежнему проклиная себя за откровенность, все ждал, когда супруга божественного подожмет губы и прикажет ему удалиться.

— Не забудь пригласить меня на свадьбу? – попросила Плотина.

— И меня тоже, – подал голос Адриан. Он вошел во время разговора и пристроился в углу.

Ларций опустил голову.

— Это будет великая честь для меня и Волусии, – голос у Ларция дрогнул.

Когда он ушел, Элий Адриан вскочил с места и скорым мелким шагом заходил по просторной каюте. Наконец всплеснул руками

— Что творится в Римском государстве! Всякий, кто научился карябать по навощенной дощечке, считает себя вправе по–своему толковать старинный закон, который в случае с Лонгом и его родителями и силы?то не имеет!

— О каких законах ты говоришь, Элий.

Плотина возразила спокойно, не повышая голоса, потом вновь отщипнула виноградину от обильной ягодами кисти, лежавшей перед ней на блюде. Не моргая уставилась на племянника и добавила.

— Домициан сам являлся законом. Он, нечестивец, при жизни объявил себя богом, а ты взываешь к такой отвлеченной и многомудрой науке как юриспруденция.

— За это и поплатился, – многозначительно добавил молодой человек.

Глава 8

Как вскоре оказалось, меры, необходимые для усмирения клеветников и прочих злоумышленников, терзавших Рим, волновали Траяна куда меньше, чем безнадежное, безденежное состояние государственной казны. Правда открылась сразу после приезда в столицу. Жена тоже не давала покоя. Отягощенная многочисленными жалобами, страдая от отсутствия справедливости, она требовала примерно наказать преступников, а на вопрос, где взять средства – и немалые! – ответить не могла. Однажды ночью, уже в столице, Марк укорил ее.