Траян. Золотой рассвет - Ишков Михаил Никитич. Страница 67

Траян встал с ложа.

— Воображай сама. У меня нет времени заниматься пустяками. У меня война на носу.

На следующий день император решил прогуляться по Риму. Как обычно отправился пешком в сопровождении пары телохранителей – тех же здоровенных негров в парадной форме. От более многочисленной охраны он всегда отказывался. Страхи Ликормы пресек, заявив, что, во–первых и сам неплохо владеет кинжалом, во–вторых, силой его боги не обидели, в–третьих, не так плохо он почитает богов, чтобы опасаться собственных граждан. Так что никаких процессий, конной охраны.

Прохожие сразу узнавали императора. Тот был высок и плечист, на плечах пурпурная, расшитая золотом тога. Ему уступали дорогу, приблизиться не решались, потому что еще в прошлые выходы из дворца Траян предупредил бросившихся к его руке искателей правды – их было множество – что судебные дела разбираются в соответствующих коллегиях, просьбы принимаются в канцелярии, доносы не принимаются, так что нечего липнуть к его рукам, падать в ноги, вскрикивать, вопить и требовать милости. Это правило строго соблюдалось в Риме. Разве что мальчишки, следовавшие за ним, то и дело подбегали к императору и старались коснуться края его расшитой золотом тоги, тем самым как бы призывая к себе удачу и расположение богов.

Что взять с мальчишек!

Прогулявшись по главной площади города, посетив храм своего кумира Юлия Цезаря, Траян свернул на рынок. Там поинтересовался ценами на хлеб, мясо, молочные продукты, рыбу, вино, фрукты и овощи. Затем вновь направился на форум, где поговорил со встреченными сенаторами. Патриции возблагодарили богов за скорое возвращение принцепса и привлекли его внимание к жутким слухам, беспокоивших горожан, будто некие злодеи замыслили совершить на него покушение и тем самым сорвать поход в Дакию. Перебивая друг друга, сенаторы предупредили, что Децебал прислал сотню своих волков, готовых при первой удобной возможности выпить из него кровь до капли. Затем кто?то посетовал, что в такой важный момент его полководцы оказались расколотыми на два лагеря. Это внушает сомнения в успешном окончании похода. Траян постарался убедить их, что слухи о расколе преувеличены и для беспокойства нет никакой причины. Так, беседуя, они по длинной украшенной статуями лестнице поднялись на Целийский холм, здесь император направился к дому Лициния Суры. Толпа, следовавшая за ним, внимательно следила, как повелитель приблизился к дому консула, дернул за цепочку. Всем было слышно, как в вестибюле звякнул колокольчик. Дверь распахнулась и на пороге появился разодетый словно трагический актер привратник – Сура всегда испытывал интерес к театральным представлениям.

Привратник пригласил императора в дом.

Все происходившее в доме скоро стало известно со слов самого Суры и его друзей, которые как раз собрались на дружеский обед. Император попросил разрешения присоединиться к их компании. Все выразили восторг. Случайно или нет, но в тот день у Суры сошлись те, кто выразил поддержку Лонгу, присутствовал и сам Лонг. Но перед обедом Траян провел рукой по подбородку и выразил сожаление, что не успел побриться. Он спросил хозяина, искусен ли его брадобрей?

Сура тут же вызвал брадобрея. Тот явился. Это был представительный, высокий мужчина с холеным лицом, на котором грандиозными сооружениями выделялись нос, губы, скулы. Брови были чрезвычайно черны. Услышав приказ хозяина, он снисходительно оглядел императора и небрежным жестом предложил ему занять кресло. Все затаили дыхание, когда брадобрей размашисто поднес острейшую бритву к горлу императора, только цирюльник оставался спокоен. Пока брил, пока поправлял прическу, не произнес ни слова, только в конце, сняв салфетку, лично подставил Траяну большое зеркало и предложил: «Любуйся, божественный!»

Траян выразил одобрение и попросил Суру наградить мастера.

Во время обеда хозяин по просьбе Траяна объяснил, какие конкретно претензии присутствующие имеют к его племяннику. Услышав перечень, перебиваемый гневными выкриками с места, император объяснил, что не вправе затыкать рот кому бы то ни было, даже своему родственнику, которого он, должно быть, назначит командиром легиона, чтобы тот на деле доказал, что имеет право на собственное мнение. Определения «замшелый пень» и «олух» он приравнял к «молокососу» и «щенку». Присутствующие на обеде вынуждены были признать его правоту. Что касается «тупых служак», Траян согласился с присутствующими, что это определение неуместно – «не такой уж тупой служака наш Ларций». Тут же он посоветовал Лонгу впредь более внимательно прислушиваться к намерениям власти и не выпячивать свою приверженность обычаям. Стоит ли проявлять неуместную жесткость в отношении тех, кто не в состоянии защитить себя и за кого мы все в ответе перед богами?

Единственное определение, которое вызвало откровенное раздражение императора, было «однорукий». Вот тут он дал волю гневу и заявил, что подобные насмешки недостойны не то что претора или племянника императора, но даже самого паршивого римского гражданина, тем более что «наш Ларций» одной рукой принес больше пользы отечеству, чем кое?кто обеими. Эти слова были встречены овацией и радостными здравицами в честь цезаря. Дело, как обычно закончилось расширенной попойкой, во время которой Ларция по очереди обнимали все присутствовавшие на обеде вельможи. Неунываха Лонгин хохотал, даже мрачный Лаберий Максим улыбнулся, когда Сервиан пожелал побрататься с Ларцием. С распростертыми объятьями он направился к префекту, потребовал со слезами на глазах – давай обнимемся, брат Ларций, – и, не удержавшись на ногах, рухнул на руки рабов. В конце Траян потребовал представить ему молоденького виночерпия, который разливал вино для гостей. С ним он и удалился.

Домой цезарь явился заполночь. Шел твердо, однако негры–телохранители время от времени поддерживали его под локоть. Долго сидел в своей спальне, качал головой, мычал что?то бравурное, потом запел – «Хвала Юпитеру, что создал локоть он, и что руке сгибаться так удобно». На шум пришла Плотина, попросила не шуметь, не пить, не будоражить граждан. Со вздохом выговорила.

— В Риме достаточно буянов и без тебя.

Она села рядом, Марк обнял ее, тихо ответил – прости. Потом спросил.

— Может, попробуем еще раз обратиться к Великой матери? Говорят, Изида сильна по части деторождения. Я не пожалею даров. Глядишь, и даст нам маленького?..

Плотина не ответила, закусила губу, заплакала. Ее поддержал Траян. Так и сидели обнявшись, вытирали слезы руками.

— Отчего боги так жестоки? – спросил император. – Все дела, заботы и никакой награды. Неужели им трудно подарить нам ребенка?

— Какой смысл роптать? – всхлипнула Плотина. – Завел бы ты себе наложницу, как Веспасиан, а то все мальчики да мальчики.

— Мне вполне достаточно тебя одной, мальчики это пустяк. Это так… – он слабо махнул рукой, – для утешения.

Слова Траяна о равенстве «олухов», «замшелых пней» «молокососам» и «щенкам» тут же разлетелись по Риму, несколько дней веселили Рим. Смеялись все, кроме Ларция. Как?то вечером он отправился к отцу и спросил – как ему теперь поступить? Может, вернуть Эвтерма в столицу? Но в таком случае как посмотрят на эту поспешность те, кто поддержал его в трудную минуту? Не выкажет ли он излишнее усердие, попахивающее откровенным подобострастием? Вроде как его погладили, а он уже и завилял хвостом?

— Тебе решать, сынок, – ответил Тит. – Что я могу ответить. Моя правда одряхлела, не знаю, годится ли она для новых времен? Я всю жизнь верил, что в семье следует иметь друзей, а не врагов. Так было издавна заведено у нас, Лонгов. Это касается всей нашей фамилии, включая тех, кто достался нам по праву. Сколько я помню, мой отец всего два раза приказал бичевать рабов, одного за кражу, другого за святотатство. Что касается покровителей, поддержавших тебя в трудную минуту, их милость временна, до той поры, пока император не определился с наследником. Так было и так будет. Думай сам. Но с Адрианом помирись, это уместно.