Траян. Золотой рассвет - Ишков Михаил Никитич. Страница 69

Ларций, госпожа, он не поверил!!!!

Он полагал, что его статуи – это святилище под открытым небом! По парку следует ходить исключительно на цыпочках. Пришлось спустить его с небес на землю. Я вывел его в парк и дал ощупать пустой пьедестал, где ранее находилась статуя, изображавшая его произносящим речь в сенате. Он, бедняга, едва в обморок не упал – опустился на землю и зарыдал. Я отвел его в дом, а сам продолжал убеждать – тебе необходимы верные люди. Мы скрасим твои дни, окружим заботой, ты ни в чем не будешь нуждаться, только распорядись, чтобы мы имели возможность допускать до тебя тех, кто искренне сочувствует, кто желает добра. Порфирий и Павлин сначала перепугались, молчали, будто воды в рот набрали, потом горячо поддержали меня. Они оказались милыми и многознающими людьми. Правда, мимо кармана ближнего никто из них лапу не пронесет, так и запустит по локоть, но Юпитер им судья.

Я благодарен им за то, что они разъяснили мне, что уродство в Риме ничего не значит.

Безобразие – это тьфу!

Пустое мнение, дешевка!..

Сказать по правде, я уже успел убедиться, что так оно и есть, и, если умело пользоваться уродством, оно дает известные преимущества. К нему начинают испытывать жгучий интерес. Согласись, госпожа, Рим – странный город, не так ли?.. Раньше я был глуп, наивен, отказывался верить очевидному. Собирался устроить покушение на императора. Отомстить за поруганную родину. Хвала Эросу, он наставил меня на путь истинный.

Спрoсите, кто этот «он»?

Это неважно.

Так вот, Павлин, взявший меня под свое покровительство и воспылавший ко мне отцовскими чувствами – по крайней мере, он так говорит, – как?то спросил меня, чего более всего я желаю? Присутствовавший Порфирий укорил приятеля, посмеялся над его скудоумием. Дылда до сих смотрит на меня, как на приблудного пса, выхватившего у него из?под носа вкусную косточку, однако ему хватает соображалки, чтобы не давать воли зависти. Разговаривает со мной назидательно, ведет себя как ритор. Он обратился к Павлину – чего может желать молодой здоровый парень? Конечно, потискать девку. Я и вправду очень желал этого, но страх, что мое лицо оттолкнет кого угодно, кроме разве что самых продажных и безобразных шлюх, убивал всякое желание.

Когда я признался, они долго смеялись надо мной, потом посоветовали выманить у патрона деньги и посетить веселое заведение. Они объяснили, что в Риме полным полно красавиц, которых ничуть не испугает моя физиономия. Они только и жаждут наградить меня любовью, их интересует, что у меня в кошельке, а не на роже. Их можно найти где угодно – в порту, в окружающих лесах, даже на кладбище – эти самые дешевые. Кто бы мог подумать, что столица мира буквально забита цветочницами, предлагающими цветы и себя, булочницами, торгующими хлебом и женской сладостью – и то, и то вразнос, – лотошницами, флейтистками, циркачками. Мои новые наставники предложили проводить меня туда, где со мной будут обращаться как с писанным красавцем, где всякое мое желание будет исполняться незамедлительно и, если мне, например, по сердцу гимны, воспевающие мою несравненную красоту, найдется толпа желающих исполнить гимн. Там я смогу выбрать любую красавицу и поступить с ней так, как мне заблагорассудится. Я не поверил, и они отвели меня в лупанарий.

Он усмехнулся, потом добавил.

— Забавно звучит – Лупа отправился в лупанарий.

— Да, – согласился Ларций, – звучит забавно.

Волусия засмеялась, заплакала. Все трое почувствовали себя свободней, раскованней.

Меду тем Лупа продолжил.

— Там мне приглянулась молоденькая девица. Я всегда был робок с девицами, даже на родине, разве что на весеннем празднике или на празднике урожая, однако Павлин сразу заметил мой интерес. Он тут же поговорил с красоткой, и Эвридика убедительно доказала, что в таком деле, как любовь, уродство не помеха. Поверьте, она говорила искренне, и я растаял. Она объяснила, стоит показать любому римскому гражданину золотой аурелий, и он вмиг забудет, что у меня отсутствует нос, нет уха и я клеймен паскудной надписью. Кстати, надпись я скоро выведу – Порфирий нашел мне умелого врача который обещал особым образом наложить швы на лоб, а после заживления наклеить поверх швов особого рода пластырь, который скроет клеймо.

— Да, – подтвердил Ларций, – в Риме есть такие искусники. Жалко, ухо и нос они тебе пришить не смогут.

— Насмешничаешь, префект, а того не ведаешь, что не ради тебя, а только ради госпожи, – он кивком указал на Волусию, – я решился прийти к тебе. Впрочем, зачем врать. О госпоже я подумал в последнюю очередь.

Прежде всего, я, Порфирий и Павлин заботимся о себе.

Живем мы безбедно, Регул мне ни в чем не отказывает, я пою его особыми настоями из трав, они придают силы слепцу, мне радостно делиться с компаньонами. Всех приблудных просителей мы отвадили с помощью бегающих по парку молосских псов. Если к нам наведается благородный, ему вежливо сообщат, что хозяин отдыхает и просил себя не беспокоить. У меня обнаружился редкий дар, я могу подделать любой голос. Не отличишь.

Все шло хорошо до той ночи, пока к Регулу не попытался проникнуть странный незнакомец. Его едва не загрызли собаки, однако тот проявил необычайную прыть и зарезал двух псов. Долговязый Порфирий со слугами побежал разбираться с наглецом, а когда вернулся, лица на нем не было. Он тут же бросился будить Павлина и, когда тот проснулся, вполне трагическим голосом сообщил, что этот незнакомец никто иной как Сацердата.

Я поинтересовался, кто такой Сацердата?

Они не удостоили меня ответом, принялись голосить, жаловаться, что их спокойствию и сытой жизни пришел конец. Я заставил их рассказать, что за беда посетила наш дом. Они взахлеб, трясясь от ужаса, поведали мне, кто такой Сацердата, и что случится, если разбойник сумеет добраться до хозяина. Они рассказали об убитом Крассе, о том, какая судьба ждала госпожу Волусию, когда Регул нанял Сацердату разделаться с ней. Тогда верховодил Регул. Теперь Регулу с ним не совладать. Разбойник быстро лишит его воли. Сацердата ни перед чем не остановится, чтобы захватить сто миллионов, которые есть у господина. Наша песенка спета. Они готовы были голосить да утра, пока я не вынудил их взять себя в руки и подумать, как нам спастись от этого разбойника? Первым сообразил Павлин. Не зря он все это время дергал свою бородавку. Корнелий Лонг, заявил он, единственный, кто в силах справиться с Сацердатой. Только префект гвардейской конницы, лицо, близкое к императору, может защитить их от этого бандита. Они начали упрашивать меня забыть все, что со мной случилось, и как можно быстрее предупредить тебя, что в городе появился Сацердата. Знаешь, мне нелегко далось согласие, но я вспомнил, что ты сохранил мне жизнь. Я вспомнил о госпоже Волусии. Она отнеслась ко мне по–доброму. Я задумался, зачем ей страдать? Вот почему я здесь. А где Эвтерм? Это правда, что его жестоко избили и отправили в Тарквинии?

— Правда, Лупа, – подтвердила Волусия. – Но он скоро он вернется, не так ли, Ларций?

Ларций ответил не сразу. После долгой паузы кивнул.

Оставшись один, простившись с Лупой, проводив жену в спальню, Ларций вернулся в атриум и с ненавистью пнул ближайшую, стоившую уйму денег колонну из каристийского мрамора. В тот момент ничего, кроме ненависти и разочарования, он не испытывал. Божья кара вновь настигла его. Но за что мировая пневма вкупе с вселенским Логосом преследуют его? Всего лишь за то, что на мгновение поддался душевной немощи – тщеславию?

Он еще раз пнул колонну.

Перспективы были безрадостны. Мир, до того момента заставленный всякими приятными декорациями – марширующими легионами, награждением победителя при Медвежьем урочище, овацией в сенате, торжественным разводом караулов во дворце, во время которого ему уступали дорогу все высшие чина государства; пресмыкательством низших и уважением высших, – вновь обнажил истинную звериную сущность. Предупредил бы кто в дни Домициана, что эти тяготы и заботы только цветочки. Настоящие испытания всегда впереди, беда всегда подкрадывается исподтишка, неслышно, незримо. Ларцию хватило смелости признать, что привычный уклад жизни, наполненный семейным счастьем, добросовестной, хотя и не чуждой всяким интригам, службой, милостью императора, стычками с Элием Адрианом, – с появлением Сацердаты рухнул сразу и напрочь.