Траян. Золотой рассвет - Ишков Михаил Никитич. Страница 71

Оказалась смятой и церемония встречи. Траян вполне по–дружески пригласил Децебала в шатер.

Уже в шатре сочувственно заявил.

— Поверь, я бы много отдал, чтобы эта встреча состоялась на год раньше.

— В ту пору у меня еще хватало силенок, – ответил дак. – Тогда у меня была возможность пригласить тебя в свой шатер.

— Это на усмотрение богов, – уклончиво ответил Траян.

В шатре был накрыт стол. На нем блюда, привычные для дака – жареное мясо, мед, много зелени. Стоял графин из александрийского стекла, наполненный калдой.

— Желаешь? – пригласил император.

— Нет времени… – ответил гость.

— И желания?

— Да, – Децебал скривился. – Полагаешь, мне кусок в рот полезет?

— Ты хорошо владеешь латинским наречием.

— Я мальчиком жил в Риме, – ответил дак.

Император хмыкнул.

— Не знал

Децебал развел руками.

— Тогда ближе к делу, – заторопился император и пригласил гостя в кресло. Сам сел напротив.

Первым начал Децебал. Он заранее решил, что явится к Траяну не как проситель, а как ровня. Сам поведет разговор – их спор, мол, рассудила судьба, однако в бою Децебал ни в чем не уступил повелителю мира.

— Я принимаю твои условия, император, но меня беспокоит судьба страны и, скажу откровенно, моя собственная судьба. Что касается Дакии, я хотел бы убедиться, что пункты мирного договора будут соблюдаться скрупулезно и последовательно. Споры между твоими и моими представителями будешь решать ты сам. Другими словами, я должен быть уверен, что могу обращаться к тебе всякий раз, когда тот или иной пункт договора будет нарушен или истолкован неверно.

— Я понимаю твои сомнения, Децебал, – кивнул император. – Если хочешь, я готов внести в текст договора предложенный тобой порядок выполнения его условий. Скажу больше – что, собственно, и следует из моих предварительных предложений, – я хочу иметь с тобой дело как с союзником римского народа. Теперь я хочу выслушать, что ты имеешь в виду, когда упомянул о том, что тебя беспокоит твоя собственная судьба.

— Император, – немного более громче и взволнованнее выговорил Децебал. – Я не могу появиться в Риме в качестве пленника. Я не могу и не хочу участвовать в твоем триумфе. Это первое. Второе касается моей сестры и племянников, которых Квиет взял в плен в Апуле. Невозможно, чтобы они тоже шли в триумфальной колонне, в цепях и с гнусными надписями на груди.

— Децебал, почему ты решил, что я жажду устроить триумф по случаю заключения мира между Римом и Дакией?

— Чем же еще мечтает закончит войну римский полководец?

— Я не тщеславен. С самого начала я предлагал тебе мир. Во времена Домициана ты сумел настоять на своих условиях, теперь я сильнее и предлагаю мир на своих. Они обременительны? Конечно. Они тебя унижают? Не без этого, но самое главное в том, что это единственный путь примирить Рим и Дакию. В этом смысл моих предложений.

— Ты пришлешь своих квесторов, преторов, назначишь наместника, чью волю я буду вынужден выполнять беспрекословно. Это разве напоминает союзнические отношения?

— В Дакию не будет назначен наместник. Ты по–прежнему будешь осуществлять верховную власть над подвластной тебе территорией. Да, в Дакии будут римские войска, будет и мой легат, командующий экспедиционным корпусом, но его полномочия будут ограничены исключительно военными пунктами соглашения, касающимися обороны Дакии и моих провинций за Данувием, а также мероприятиями по укреплению северной и восточной границы страны. Все гражданское управление останется в твоих руках. Даже армия. По нашим подсчетам тебе будет вполне достаточно тридцати тысяч бойцов.

— С тем, чтобы я прикрыл северную границу?

— Естественно. И восточную тоже.

— Меня лишат права выбирать союзников, начинать войну?

— Это обязательное условие.

— Мы будем должны принять на своей земле твоих колонистов?

— Да. Но места расселения будут определены совместно.

— Какие еще цепи ты наложишь на нас?

— Мне нужны будут твои воины для похода на восток.

— Пакор, царь Парфии, мой союзник.

— Был. Теперь положение изменилось.

— Даки не готовы покинуть родную землю, воевать на чужбине.

— Когда ты и твой дядя Скорилон совершали набеги за Данувий, они охотно покидали родину. И что за дело солдату, где воевать, лишь бы хорошо платили.

— Это у вас. У нас по–другому.

— У вас рано или поздно будет также.

— И, конечно, ты заберешь у меня золотоносные россыпи.

— Это право победителя. Война должна сама себя кормить. Теперь о твоих условиях. Я не собираюсь устраивать триумф. Мы не враги, а союзники, а победы над союзниками не празднуют. Твоя сестра и племянники содержатся по–царски. Не думай, что я имел в виду держать их в заложниках. Я знаю, тебя, Децебал. Узы крови не остановят тебя, если ты задумаешь какой?нибудь подвох. Я не тороплю, сам прикинь, какой смысл устраивать подвох Риму, если Рим искренне заинтересован в добрососедских отношениях.

Децебал долго молчал. Потом указал на графин.

— Что в нем?

— Калда. Если желаешь вина, сейчас принесут.

— Нет, мне достаточно этого бодрящего напитка. В Риме я опивался калдой.

Траян хлопнул. Вошел Зосима, налил гостю напиток.

— Хорош, – похвалил Децебал.

— Императорский, – ответил Траян.

Осушив фиал, Децебал встал. Поднялся и Траян.

— Я принимаю твои предложения. Насчет подвоха подумаю. Ты будешь извещен. Прости, но в Рим с посольством отправится мой брат.

— Не возражаю.

На том расстались.

Проводив гостя, Траян позвал Лонга.

— Садись Ларций, – пригласил он префекта и указал на кресло, в котором только что сидел Децебал. – Давай выпьем за победу. Пусть даже и над союзником. Ты, начиная с Анконы, здорово помог мне. Вот почему я решил откровенно поговорить с тобой. Прости, но я не могу отблагодарить тебя назначением в консулы на будущий год, не могу отдать под твое начало отдельный корпус. Это разрушит расклад сил в моем претории.

Ларций отвел взгляд в сторону.

— Я не претендую, государь.

Траян понимающе усмехнулся.

— Претендуешь. И правильно делаешь. Но давай воспользуемся философией.

Лонг удивленно глянул на императора скривился и, не справившись с обидой, воскликнул.

— Но почему, цезарь? И при чем здесь философия, демоны ее раздери!

Император рассмеялся.

— Вспомни Эвтерма.

Ларций возмутился еще сильнее.

— При чем здесь Эвтерм?! Меня с такой яростью попрекают этим рабом, будто я бросил его в бассейн на съедение муренам, как поступил изверг Поллион!* (сноска: Веллий Поллион, друг Августа, кормил провинившимися рабами хищных рыб в домашнем бассейне.)

— К сожалению, Ларций, случай с Эвтермом имеет прямое отношение к моим словам. Но прежде я хотел бы узнать, каким образом ты и твой отец сумели обзавестись такими смелыми, верными и разумными рабами?

Префект пожал плечами.

— Отец следовал наставлениям Сенеки.

— Ну, это был тот еще плут! – засмеялся Траян. – Кстати, мой земляк. Призывал жить в нищете, а сам подгребал и подгребал под себя сокровища.

— Ты не прав, божественный, – возразил Ларций. – Сенека всего–навсего утверждал, что богатство – вещь безразличная. Беден тот, кому все мало. Для добродетели богатство не помеха, как, впрочем, и нищета. Просто нужно научиться жить, обладая и богатством и прозябая в нищете. В его письмах об этом хорошо сказано. ²⁴

— Я знаю это место. Он мне понравилось, но подгребать?то он подгребал и не всегда добродетельно.

— В тот момент, когда ему пришлось вскрыть себе вены, он доказал, что верен добродетели. Его нельзя упрекнуть в лицемерии. Но, божественный, по какой причине ты вспомнил о Сенеке? Он давным–давно парится в Аиде.

— Ларций, ссылать философов, тем более подвергать их бичеванию в тот момент, когда верховная власть объявила силу «благожелательной» и «разумной», есть непростительная дерзость, вызов мне лично. По совести, как частное лицо я полностью согласен с тобой, что право господина наказывать своих рабов нерушимо. Трудность в том, что я не являюсь исключительно частным лицом. Куда в большей степени мне приходится олицетворять высшую силу, великий Рим. В чем, как ты считаешь, состоит главная обязанность подобной мощи?