Над кукушкиным гнездом (др. перевод) - Кизи Кен Элтон. Страница 31

Я забрел так далеко, как никогда. Вот на что, наверное, похожа смерть. И вот так, наверное, чувствовал бы себя овощем: ты окончательно потерялся в тумане. Не двигаешься. Тело твое кормят, пока оно может принимать пищу, а потом его сжигают. Это не очень плохо. Боли нет. Ничего особенного, лишь кратковременный озноб, который, я думаю, со временем пройдет.

Вижу, как мой командир прикалывает на доску объявлений приказы, что нам сегодня надеть. Вижу, как министерство внутренних дел США наступает на наше маленькое племя с камнедробилкой.

Вижу, как папа выскакивает из чащи, замедляет шаг и прицеливается в большого оленя который прыжками несется к кедровнику. Один за другим из ствола вырывается дымок выстрелов, вылетают заряды, и — мимо — лишь пыль поднимается вокруг оленя, когда он уже взбирается на край горной гряды. Ухмыляюсь, глядя на папу.

Никогда не видел, чтобы ты так мазал, папа.

Глаз не тот, мальчик. Не могу удержать мушку. Прицел дрожал, как собака, зарывающая свое дерьмо.

Папа, послушай, эта кактусовая настойка Сида раньше времени состарит тебя.

Кто пьет кактусовую настойку Сида, мальчик, тот уже состарился раньше времени. Пошли освежуем зверя, не то мухи опередят нас, и нам ничего не останется.

Это не сейчас происходит, это уже в прошлом. Понимаете? И с ним уже ничего нельзя сделать.

Смотрите-смотрите. Ба-атюшки…

Слышу шепот — черные.

Наш-то болван Швабра прикорнул.

Правильно, Вождь, та и надо. Спи от греха подальше.

Мне уже не холодно. Наверное, добрался. Теперь холод меня не достанет. Даже могу остаться здесь навсегда. Мне уже не страшно. Им меня не достать. Только слова еще доносятся, но и они затухают.

Что ж… раз Билли решил игнорировать обсуждение, может быть, у кого-то еще есть проблемы, заслуживающие внимания группы?

Кое-что и в самом деле есть, мэм…

Это Макмерфи. Он где-то далеко. Все пытается вытянуть нас из тумана. Ну почему он не оставит меня в покое?

— …помните, как мы недавно голосовали… насчет телевизионного времени? Так вот, сегодня пятница, и я подумал, что хорошо бы снова обсудить этот вопросец, так, посмотреть, вдруг еще кто набрался смелости.

— Мистер Макмерфи, цель данного собрания — терапия, групповая терапия, и я не вполне уверена, что эти мелкие обиды…

— Да хватит, оставьте, все это мы уже давно слышали. Я и еще несколько ребят решили…

— Одну минуту, мистер Макмерфи, разрешите мне задать вопрос группе: вам не кажется, что мистер Макмерфи слишком часто навязывает свои желания другим? Думаю, вам было бы легче, если бы мы перевели его в другое отделение.

Минуту все молчат. Потом кто-то произносит:

— Пусть голосует, почему не даете? Почему хотите отправить его в буйное только за то, что выносит вопрос на голосование? Что такого, если поменяем местами расписание?

— Но как же, мистер Скэнлон, насколько я помню, вы три дня отказывались от еды, пока мы не разрешили включать телевизор в шесть часов вместо шести тридцати.

— Нужно человеку смотреть новости? Так могут разбомбить Вашингтон, а мы об этом узнаем через неделю.

— Да? И вы жертвуете вашими новостями ради того, чтобы посмотреть, как компания мужчин играет с мячиком?

— Давайте позволим ему проголосовать, мисс Вредчет.

— Хорошо. Но мне кажется, это убедительное доказательство того, как он выводит некоторых из вас из душевного равновесия. Что именно вы предлагаете, мистер Макмерфи?

— Я предлагаю переголосовать, чтобы смотреть телевизор днем.

— Вы уверены, что вас устроит еще одно голосование? У нас есть более важные дела…

— Меня устроит. Очень хочется посмотреть, кто из этих ребяток смелый, а кто нет.

— Вот такие речи, доктор Спайви, и наводят меня на мысль, что для блага пациентов мистера Макмерфи лучше перевести отсюда.

— Пусть начинает голосование, почему не даете?

— Разумеется, мистер Чесвик. Начинайте. Поднятия рук вам будет достаточно, мистер Макмерфи, или вы настаиваете на тайном голосовании?

— Я хочу видеть руки. И те, которые не поднимутся, тоже.

— Кто хочет перенести время просмотра телевизора на послеобеденное время, поднимите руки.

Первой, как мне кажется, поднимается рука Макмерфи — она перевязана в том месте, где в нее врезался пульт управления, когда он пытался его поднять. А там, дальше по склону, я вижу другие руки, поднимающиеся из тумана. Это выглядит… как будто большая красная рука Макмерфи ныряет в туман и вытягивает людей оттуда, тащит их, хлопающих глазами, на свет. Первый, второй, третий. Вытягивает из тумана всех острых по очереди, и вот они уже стоят, все двадцать, голосуют не только за просмотр телевизора, но и против Большой Сестры, против ее попытки отправить Макмерфи в буйное, против того, как она многие годы вела себя, разговаривала с ними, унижала их.

Никто не говорит ни слова. Чувствую, поражены все — и пациенты, и медперсонал. Сестра никак не сообразит, что произошло: еще вчера, до того как он пытался поднять пульт, проголосовать могли пару человек. Но вот она заговорила, взяла себя в руки, спрятала удивление.

— Я насчитала только двадцать, мистер Макмерфи.

— Двадцать? А что еще нужно? Нас здесь как раз двадцать и… — он вдруг осекся, когда понял, что она имела в виду. — Черт, подождите-ка…

— Боюсь, ваше предложение не прошло.

— Подождите хоть одну минуту!

— В отделении сорок пациентов, мистер Макмерфи. Сорок пациентов, из которых проголосовали только двадцать. Чтобы изменить порядок в отделении, необходимо большинство. Что ж, голосование закончено.

По всей комнате начинают опускаться руки. Все понимают, что проиграли, и пытаются улизнуть в туман, снова спрятаться. Макмерфи вскакивает.

— Чтоб я сдох! Вот как вы решили это дело повернуть? Считаете голоса и этих старых доходяг?

— Доктор, вы разве не объяснили ему процедуру голосования?

— Боюсь, что нет… Макмерфи, все правильно, необходимо большинство. Она права, да, права.

— Большинство, мистер Макмерфи. Таков устав отделения.

— И, конечно, чтобы изменить чертов устав, тоже требуется большинство. Все ясно. Много в жизни дерьма я навидался, но такого еще не видел!

— К сожалению, мистер Макмерфи, так записано в нашем распорядке, и если вы позволите, то я…

— Так вот чего стоит ваша демократическая чушь… вот это да!

— Вы, кажется, расстроены, мистер Макмерфи. Доктор, не кажется ли вам, что он расстроен? Прошу вас это отметить.

— Не надо шуметь, мадам. Когда кого-нибудь дерут, у него есть право кричать. А нас чертовски хорошо отодрали.

— Может быть, доктор, в связи с таким состоянием больного нам лучше закончить собрание пораньше?..

— Стойте! Подождите минуту, я переговорю со стариками.

— Голосование окончено, мистер Макмерфи.

— Дайте мне переговорить с ними.

Он идет к нам через комнату. Приближается такой большой и становится все больше и больше, лицо у него горит. Влазит в туман и пытается вытащить Ракли, потому что тот самый молодой.

— Что скажешь, приятель? Хочешь смотреть финальную серию? Бейсбол. Бейсбольные матчи. Ну, подними только руку…

— На…

— Ладно, забудем. А ты, друг, что? Как тебя? Эллис? Что скажешь, Эллис, насчет просмотра матча по телевизору? Подними только руку…

Руки Эллиса прибиты к стене и не принимаются во внимание при подсчете голосов.

— Я же сказала: голосование закончено, мистер Макмерфи. Вы лишь делаете из себя посмешище.

Он не обращает на нее внимания. Идет дальше вдоль хроников.

— Ну давайте же, давайте. Только один ваш голос, только одна рука. Докажите ей, что еще можете.

— Я устал, — говорит Пит и качает головой.

— Ночь — это… Тихий океан. — Полковник читает по ладони, его невозможно отвлечь голосованием.

— Один из вас, ребята. Пусть скажет громко! Вот где вы получите преимущество, неужели не понимаете? Мы должны это сделать… иначе проиграем! Какие дураки! Неужели никто из вас не понимает, о чем я говорю? Ну, поднимите руку? Ты, Габриэль? Джордж? Нет? Ты, Вождь, что скажешь?