Алмаз Чингиз-хана - Городников Сергей. Страница 15

Это были его последние слова. Мещерин поднял ладони к глазам, словно не имел больше сил видеть дневной свет, склонил голову и глухо зарыдал.

В стороне атаман с облегчением в голосе выговаривал лихо выпрямившемуся в седле Федьке Ворону:

– Решил, не успеете, черти!

Федька блеснул черными глазами на казачка, который пригорюнился и присел рядом с еще не остывшим телом Румянцева, и ничего не ответил.

Сильно хромая, к Мещерину подошел подьячий, стал над ним и над бездыханным телом Петьки.

– Не пойду с тобой дальше, – хмуро объявил он о своём решении, как будто знал или догадывался о причине, которая тянула Мещерина в горы. – Проклятие на тебе в этих местах.

Часть вторая

XIII век начинался страшно. Казалось, все демоны вселенной, оставив взаимные распри, собрались в почти безлюдных монгольских степях на свой земной шабаш и принялись раздувать ураган войны неслыханной, невиданной человечеством силы, чтобы обрушить его как на древние, так и на полные надежд юные государства и цивилизации Евразии.

И в Предводители этого светопреставления отыскали достойного варвара.

Не было порока и преступления, какого не знали, не совершили бы душа и руки Чингисхана. Но даже он боялся демонов, не доверял им, своим опытом зная, если они отыщут вождя более лицемерного, более жестокого, более хищного, чем он сам, без сожаления и колебания бросят голову хана к ногам своего нового кумира. А он ценил свою жизнь. Как все Великие Предводители варварского мира, ценил превыше всего. И не желал мучиться видениями собственной головы в пыли у чьих?то забрызганных его кровью ног. Лучше бежать, бежать и раствориться в бойких торговых странах Востока, о которых он столько наслышался и кое?что знал. Но брезгливо жалок там человек без золота, золота и сокровищ. И он предпринял меры, чтобы не оказаться безоружным перед обстоятельствами на случай перемены судьбы, не очутиться в тех странах на положении жалкого изгоя.

А проявляя заботу об этом, он стал еще вернее служить демонам войны!

Неслыханный ураган разрушения набрал силу в монгольских степях. Сначала он обрушился на города и селения Дальнего Востока, где обогатился кровавым опытом и нарастил мощь. Затем повернул назад и, минуя монгольские степи, понёсся к Средней Азии. Всё на своём пути он подхватывал и поглощал в себя или обращал в пепел и прах, повсюду сеял ужас и смерть. Даже горы Памира, казалось, поникли вершинами с его появлением у скалистых подножий и с покорным безмолвием наблюдали за тем, что творилось возле их крутых склонов. Они готовы были хранить любые тайны беспощадных завоевателей.

… Три скалы гладкими стенами окружили ровную площадку среди высоких гор. Выровненная усилиями человеческих рук, она была замкнута этими скалами и широко открывалась обрыву в пропасть. Снизу, из зева пропасти, напоминая утробное урчание голодного зверя, доносилось приглушенное журчание сдавленной в теснине речки. Как будто в жертву ей, два десятка карателей попарно подносили и сбрасывали в пропасть трупы низкорослых рабов из Китая, пронзённых короткими стрелами, которыми стреляют верховые кочевники. Оба десятника равнодушно присматривали за этой работой. Руководил всеми карателями, выделялся среди них серебряными с позолотой доспехами и хмурой собранностью коренастый и кривоногий сотник из личной тысячи Бессмертного. Воины?каратели и их десятники были из немонгольских племен, считали себя потомками азиатских скифов, и в поведении сотника?монгола прорывалось высокомерное презрение, он грубо покрикивал на них, подгонял и торопил.

– Все рабы были немыми, только мычали. Зачем им вырвали языки? – тихо спросил средних лет каратель напарника, когда они возвращались от края пропасти к лежащим у стены трупам.

– Слух пошёл, строили тайник для сокровищ, – негромко и неуверенно ответил его узколицый приятель. – Где бы он мог быть?

Стараясь не привлечь внимания сотника, оба в который раз оглядели ровные стены невысоких скал, которые теснили площадку. Но взоры их не могли остановиться ни на чем приметном и обратились на китайского мастера, который с отрешенным выражением бледно?жёлтого лица стоял в углу скал напротив пропасти. Ему не было и сорока, но он казался стариком, погруженным в тяжелые мысли, совсем чуждым тому, что происходило у него перед глазами: смотрел – и не видел, слушал – и не слышал.

– Эй! Шевелись! – резко выкрикнул, будто гортанно каркнул, сотник, и оба отвлекшихся от дела карателя торопливо подхватили ближайший труп раба, понесли к глубокой пропасти.

Десятники, каждый на пол головы выше сотника?монгола, стояли у края обрыва, и делали вид, что со строгим вниманием наблюдают за своими подчиненными. Сотник вдруг изрыгнул ругательство, отбежал, чтобы стегнуть плетью молодого воина, который споткнулся и выронил ноги трупа, и они тихо заговорили.

– Как твоя ночная попойка с сородичами? – небрежно полюбопытствовал сероглазый десятник с таким выражением смуглого лица, каким разговаривают давние знакомые, которым что?то мешает стать друзьями.

– Эта персидская шлюха, обозная торговка, отравила меня своим пойлом, – в ответ мрачно проворчал второй десятник, у которого на шее был рваный шрам, похожий на застывшего червя. Он поморщился, словно мучился от похмельной жажды и приступа слабости в животе. – А дорого продала, как лучшее вино.

– Так ты это степному шакалу расскажи, – с ухмылкой посоветовал сероглазый и едва заметно кивнул на сотника. – После зачистки может и отпустит разобраться с ней и её винами. По твоему виду тебе это сейчас не помешает.

– Да что от этой монгольской скотины можно услышать, кроме высокомерных угроз? – Десятник со шрамом на шее был не в настроении поддерживать шутливый тон товарища и сухо сплюнул в пропасть. – Ну, вы, живее! – раздражаясь нетерпением, прикрикнул он на своих людей. И сам себе задал вслух тихий вопрос, который его беспокоил: – Куда же делась охрана рабов?

Ни десятники, ни остальные каратели, ни сотник Бессмертного не видели, что китайский мастер, который стоял безучастным изваянием в тени возле угла площадки, быстрым движением просунул между сходящимися там скалами небольшую плашку. Она на мгновение тускло блеснула золотой гранью и беззвучно исчезла в темноте узкой щели на стыке грубо обработанных стен.

Наконец дело было сделано. Надменный сотник цепным псом зорко проследил за всеми, кто кривым проходом в боковой скале покидал странную площадку. Оставшись один, он убедился, что видны лишь следы крови и ног, которые смоет первым же серьезным ливнем, после чего тем же проходом в скале вышел за карателями и китайским мастером к недавно протоптанной широкой тропе. Тропа извивалась поперёк довольно крутого, покрытого зарослями кустов и низкорослых деревьев склона ребра горы и терялась за горбом небольшого перевала. Сотник опасными перебежками от дерева к дереву обогнал всех, уверенный, что внизу сложного участка спуска десятники под страхом жестоких наказаний сами наведут и поддержат среди подчинённых надлежащий порядок. Он один знал, что предстоит встреча с Великим Ханом и хотел появиться пред ним впереди этого сброда не монголов.

Терпение и выносливость считались в Непобедимом войске главными признаками хорошего воина, и малодушных приучали в полной мере проявлять эти качества под страхом смертной казни. Десятник со шрамом на шее весь покрылся потом, однако слабость в желудке не позволяла ему терпеть ни одной минуты дольше. Он строго осмотрел своих людей, пропустил их за перевал и, убедившись, что никто не оглядывается на него, бесшумно шмыгнул за кусты. Спустив штаны и присев на корточки, он нервничал, злился, сквозь зубы ругал персидскую торговку и свой желудок, но почувствовал облегчение и смог выбрался из кустов лишь тогда, когда последние каратели в хвосте отряда вышли к скальным выступам и заворачивали в расщелину. Крутой склон не позволял бежать; торопясь, он споткнулся о корни и упал, холодея от предательского треска веток. На его счастье этого шума не услышали. Наконец он оказался у расщелины. Осторожно выглянул за острый выступ, и колени у него задрожали, ноги подкосились. Страшное наказание было неизбежным.