Собрание стихотворений, песен и поэм в одном томе - Рождественский Роберт Иванович. Страница 25
Перед расставанием
Я к тебе приеду поездом,
так, чтобы не знала ты.
На снегу весеннем
пористом
проторчу до темноты.
В дверь звонить не стану бешено,
а, когда вокруг темно, —
я тихонечко и бережно
стукну
в низкое окно.
Ты в окошко глянешь боязно,
я сильнее постучу…
Нет!
Я не поеду
поездом!
Самолетом прилечу.
Да!
Конечно!
И немедленно,
ошалев от маяты,
позвоню из Шереметьева
и в ответ услышу:
«Ты?!
Где?
Откуда?
Что ж ты мучаешь?!
Как приехал?!
Не пойму…»
И тогда
машину лучшую
я до города возьму.
Полетит дорога по лесу,
упадет
к ногам твоим…
Мне остался час
до поезда,
а мы
о встрече говорим.
Засуха
– Развесели,
хоть чем-нибудь развесели…
– Смотри:
дожди не долетают до земли…
Не долетают,
вянут в мареве густом…
– Да не о том ты!
Вовсе не о том!
Я это слышу сорок дней подряд —
ты лучше о другом…
– Хлеба горят…
– Придумай сказку с радостным концом!
Пусть девушка с веснушчатым лицом
придет, как шум дождя,
как ветра шум…
Придумай сказку —
я тебя прошу…
Пусть хлебом пахнет,
теплым,
аржаным…
Придумай…
– Сумасшедшая жарынь!
Такой горячей,
медленной реки
кудлатые не помнят старики…
– Развесели!
Развесели хоть чем-нибудь!..
– Сухую землю
трактора скребут.
Так светит солнце,
что в глазах
темно.
Жестокое,
свирепое,
оно
вбивает в пашню
жесткие лучи…
– Спасибо, друг…
Развеселил.
Молчи.
Рассказ директора районной конторы «Заготзерно»
Я не встречал за всю свою жизнь
этакой красоты.
Хлеба такие,
что сверху ложись —
выдержат:
до того густы.
Не верил,
что все это наяву.
Радоваться б надо,
а я
выйду в поле,
стою и реву:
«Погибель
растет моя…»
Вот уж действительно
дело труба!
Подсудное зреет
дело…
«Растите, хлеба!
Наливайтесь, хлеба!
Но только
куда ж я вас дену?..»
Тут арифметика не нужна.
Да что я,
разве ослеп?
Да разве в амбарчик «Заготзерна»
влезет
этакий хлеб!
Я ж в город еще зимою писал…
Требовал.
Умолял!
Угрожал!!
А мне в ответ:
нажми,
подтяни.
Нам, дескать, виднее
сверху…
На все мои слезные письма
они
комиссии шлют
для проверки.
…Ну и дождался.
Приехал один
«ответственный»
с бабьим голосом,
десять минут по усадьбе ходил
с видом Шерлока Холмса.
Очень долго в затылке скреб,
морщился недовольно.
Потом подошел ко мне
и изрек:
«Вы
с работы…
уволены…
Развал у вас непростительный…
Сдайте дела
заместителю…»
Я —
к заму.
«Давай, —
толкую ему, —
раз уж такое дело».
«Нет, —
говорит, —
ни за что не приму.
Чего мне?
Жить надоело?»
Что делать прикажешь?
И тут, на беду мою,
без рассуждений и лишних слов
мы с замом
фамилию просто придумываем
и пишем:
«Контору принял Смирнов».
И —
началось!!
На себя пеняй,
но каждое утро
снова
Смирнову в приказах дают нагоняй,
в крайцентр вызывают Смирнова.
Смирнову весь день за звонком звонок
(мы уж и сами не рады), —
Смирнову – письма,
Смирнову – зарплата…
А я
буквально падаю с ног.
Ты вот смеешься,
а участь моя
была непонятней снов.
Я даже поверил,
что я – не я,
а этот самый
Смирнов…
…Представь:
сентябрь.
Под грузом немалым
машины ревут угрожающе.
И в грохоте,
в ливнях
сплошным навалом
идет
на меня
урожаище!!
Идет необъятный.
Идет полновесный!
И знает:
погибнуть ему не позволим…
Навесы.
Навесы.
Навесы!
Навесы!!
Мы строили их до кровавых мозолей,
за этим делом невиданной спешности
забыв про еду,
про усталость и славу…
Так строят за ночь
в бою
переправу —
с такой же яростью
и неизбежностью!
А если уснешь,
то и сны об одном:
грязь,
перемешанная с зерном.
Фары по окнам.
В глазах круги.
Хлюпающие сапоги…
И снова
нет ни ночи, ни дня!
Снова шагаешь,
погоду кляня.
Снова
охрипшая шоферня
кроет господа
и меня…
Потом я читал —
хвалили в докладе:
Смирнов, мол, отлично работу наладил…
Приехал к нам секретарь крайкома
(мы с ним по фронту еще знакомы).
Узнал.
Подивился смирновской славе,
долго смеялись над ней.
Фамилию в грамоте переправил,
вручил эту грамоту
мне…
Сейчас это странно все,
а тогда
думал:
песенка спета…
Большой урожай был…
Прямо беда!
Почаще б такие…
беды.