Баллада о кулаке (сборник) - Олди Генри Лайон. Страница 66

Похоже было, что благородная госпожа усмотрела в этом предложении издевку.

И была права.

Она уже готовилась перечислить нахалу Ши Гань-дану, этому языкатому сплаву камня и дерзости, весь перечень возможных неприятностей, какие в силах устроить ее чиновный братец, инспектор Ян... как его? Ху-гун, кажется? — но преподобный Бань вдруг перестал жевать, легко поднялся на ноги и в три шага оказался рядом с паланкином.

Как раз в это время старший носильщик придирчиво осматривал дверную занавеску и сокрушенно цокал языком. Поперечная жердь, на которой крепилась занавеска, провисла с одного конца — крепежные кольца разогнулись в месте стыка, и жердь грозила с минуты на минуту отлететь. Никакого инструмента для починки под рукой не оказалось, и единственным решением было отыскать поблизости две короткие бамбуковые палки — после чего вставить их в петли занавески, трижды закрутить и укрепить концами в боковых пазах.

До усадьбы инспектора Яна это вполне могло продержаться.

А то сперва занавеска отлетит, потом капризная красавица примется кричать, что ее замечательные глазки полны пыли, и начнет вымещать злость на всех, подвернувшихся под горячую руку!

Старый бяо-ши груб или не груб — это, в конце концов, его заботы, а тащить паланкин в этакую даль, чтобы не получить и пяти связок монет...

Нужная бамбуковая жердь уже была найдена старшим носильщиком — благо валялось их близ павильона немало (крышу чинили, что ли?). Осталось только разрубить ее чем-нибудь острым на две половинки, потому что попытка сломать жердь о колено успела с треском провалиться.

И треск-то вышел слабенький; позорище, а не треск!

Короче, преподобный Бань поспел как раз вовремя. Носильщик уже стал с подозрительным вниманием поглядывать на сабельку Ши Гань-дана, явно намереваясь попросить ее для хозяйственных работ. А вспыльчивость народа И — особенно если дело касалось их традиционного оружия! — была известна всем.

Кроме, видимо, старшего носильщика.

— Позвольте взглянуть? — Преподобный Бань взял бамбук из рук носильщика и внимательно его осмотрел.

Палка была несколько тоньше той, что не так давно раздавил глава охранного ведомства «Совместная радость», А длины примерно такой же — около полутора локтей.

Золотой ворон солнца слетел пониже и долбанул горячим клювом голову монаха. На бритой макушке выступили капельки пота, преподобный Бань слегка подергал палку, как дергают полотно, проверяя его на прочность; в наступившей тишине было отчетливо слышно, как хмыкнул старый Ши Гань-дан...

Мгновенное напряжение сковало жилистое тело монаха, обвив его змеиными кольцами стальной проволоки; преподобный Бань страшно оскалился, издав резкий гортанный выкрик, шея монаха вросла в плечи, вспухнув жилами, на миг обнажились побагровевшие руки, явив любопытным взорам яростного тигра и свирепого дракона, — и вдруг все закончилось.

Змееныш закашлялся, подавившись куском маньтоу.

Он никогда не верил, что подобное возможно. Он и сейчас в это не верил.

— Бродячий инок нижайше просит принять его скромный дар. — Преподобный Бань с поклоном передал ошалевшему носильщику обломки бамбуковой жерди.

Которую только что разорвал пополам, словно гнилое сукно.

После чего обернулся к белой, как снег, госпоже.

— Итак, вам нужны сопровождающие? — осведомился монах.

Когда паланкин, за которым неторопливо брели Змееныш и монах из тайной службы, скрылся за поворотом дороги, старый Ши Гань-дан принес новый жбан пива и присел на крылечко.

— Дурак! — незло буркнул старик, наливая себе очередную кружку. — Тоже мне, сэн-бин, монах-воитель... нашел перед кем вола раздувать! Перед старым Ши Гань-данем! Столько лет прожил, ума не нажил... и Будда не вразумил!

Глава «Совместной радости» отхлебнул пива и замолчал.

Он не мог дать волю языку.

В павильоне, в потайной каморке, уже третий день сидел помощник столичного цензора, востроносый человечек с личиком мышки-полевки и глазами хорька.

Оттого и пустовала станция; оттого и были в разгоне все молодцы бяо-ши — кому охота...

Тс-с-с!

Старый Ши Гань-дан и так сделал для пришлого монаха все, что мог, грубостью и намеками пытаясь вынуть из-под монашеских сандалий опасную дорогу на Бэйцзин.

Значит, судьба...

За всем этим как-то подзабылось, что ни о каком инспекторе Яне старик и слыхом не слыхивал. Зато шаман их селения не раз вечерами рассказывал о хитреце Яне по прозвищу Ху-гун.

То есть Лисий Господин.

Что ж, значит, судьба еще раз...

Дело шло к вечеру.

Полупрозрачный серпик месяца робко замаячил в нахмурившемся небе, явив миру Хладный Дворец, где живет-поживает грустная богиня Чанъэ; воспрянувшие душой цикады запиликали вразнобой, празднуя прохладу, и птичья мелочь, вторя им, затянула грустные напевы своих цинов. Дорога петляла меж пологих холмов из желтого лесса, кое-где неопрятно обросших сосняком и зарослями дикого папоротника, сворачивала к рощам криптомерии и сбегала в распадки, притворяясь то собачьим хвостом, то ошалевшей в брачную пору гадюкой. Неутомимые поначалу носильщики стали все чаще сбиваться с шага, встряхивая паланкин и вызывая шумное неудовольствие госпожи, а обещанной усадьбы инспектора Яна все не было видно.

Монахи шли позади.

— Ты удивительный человек, — сказал вдруг преподобный Бань, разглядывая юношеский профиль своего спутника.

Змееныш споткнулся. Личина лазутчика требовала этого — еще бы, услышь кто нечто подобное из уст наставника, рвущего вот такенные бамбучины, так и вовсе ума бы лишился!

На самом деле Цай всю дорогу от Нинго к этим холмам ждал чего-нибудь подобного.

— Ты удивительный человек, — без нажима повторил бодисатва из тайной канцелярии. — Я совершенно не могу запомнить твоего лица. Вот когда смотрю — все ясно: высокие скулы, чуть припухшие веки, нос с горбинкой, ямочка на подбородке... А отвернусь, и мгновенно забываю! То есть, конечно, помню: ямочка, высокие скулы... но эти слова перестают складываться в лицо. Интересно, если сейчас кто-нибудь напомнит о тебе патриарху или наставнику Лю — смогут ли они воссоздать в уме внешность своего инока?!

— Да что вы такое говорите, наставник! — Чуть не плача от обиды, Змееныш наскоро огляделся. — Вот нападут на нас злые грабители, убьют меня в неравной схватке, а вы потом скажете, плача и стеная: несправедлив я был к молодому иноку, обижал его почем зря! Ругал ругательски, упрекал невесть за что! Явитесь вы в столицу, к мудрому наставнику Чжан Во, правой руке Сына Неба, «обнимающему голову морской черепахи»* [Обнимать голову морской черепахи — занимать высокий пост.], и повинитесь — дескать, взял себе в служки бедного юнца и загубил молодую жизнь! Казните меня страшной казнью!

Неся всю эту чепуху, Змееныш исподтишка озирался по сторонам. Даже в случае возможного разоблачения ему и в голову не приходило пытаться мериться силами с преподобным Банем. Все равно что совать руку в пламя в надежде, что не обожжет! Зато... вон ущельице меж двумя холмами, и если припустить вдоль колючей стены можжевельника, после нырнуть в глинистый распадок, а там и холмы нужные тут как тут!..

Змееныш должен был попасть в Бэйцзин.

А с Банем или без — это уж как получится.

— Явлюсь я в Столицу, к мудрому наставнику Чжан Во, — улыбнулся монах, катая желваки и словно напрочь забыв о предыдущей теме разговора. — Явлюсь и скажу... Интересно, юный мой инок, каким ты себе представляешь наставника Чжана?

— Каким? — Змееныш сделал вид, что смешался, внутренне обрадовавшись безобидному вопросу. Похоже, бегство откладывалось. Надолго ли?

— Каким? — еще раз задумчиво прищурился Цай. — Ну, огромным, как дракон... или как главный воинский наставник Лю! Что называется, могуч и славен, глаза треугольные, ребра что бревна, голова словно башня! Чело задумчивое, покрыто шапкой из тончайшего шелка, лицо и уши удлиненные, подобно лику милостивого Будды... Стоит наставник Чжан у верхней ступени трона, дает государю мудрые советы, радеет о благе Чжунго! И вид наставника Чжана во всем подобен... да вот вашему и подобен, наставник Бань! Точь-в-точь, как одна мама рожала!