Книга о разведчиках - Егоров Георгий Михайлович. Страница 43

На этом запись заканчивается.

Вскоре подъехал на лошади начальник разведки полка капитан Калыгин. Небольшого роста, жилистый, очень подвижный, он с открытым интересом смотрел на меня сверху вниз. Я опустил руки по швам.

— Это ты самый и есть? — спросил он тихо. — Ну и заварил кашу. У тебя хоть в книжке красноармейской записано, что ты разведчик?

— Конечно.

— Ну-ка давай, — протянул он руку. — Покажу командиру полка.

Он полистал поданную мною книжечку и поехал в голову колонны.

Первое боевое дело, в котором мы столкнулись с капитаном Калыгиным, было под Радомышлем дня три спустя. Надо было нанести на схему огневые точки противника. Мы стояли на НП первого батальона и изучали в бинокли немецкий передний край. Тут же был комбат. Капитан Калыгин подробно расспрашивал его о противнике. Тот коротко отвечал, без лишних подробностей. А капитан выведывал именно подробности. На меня комбат не смотрел, будто мы и незнакомы. Я тоже в разговор не встревал, пока не спрашивают. И когда капитан спросил всех, стоявших тут: «Что будем делать?», я, еле сдерживая восторг от своей находки, сказал:

— А вон из того танка можно всю их оборону до самого Берлина просматривать.

Начальник разведки глянул на меня пристально — конечно, все видели подбитый танк, стоявший у самых немецких траншей, и я ничего оригинального не открыл.

— Вот ты и пойдешь туда, — сказал капитан.

— Хорошо, — согласился я. — Вдвоем.

— Конечно.

Наступила длительная пауза. Все смотрели на танк. Капитан несколько раз оглянулся на меня — не мог понять, наверное: или я шибко храбрый, или просто «с приветом» — считай, прямо в пасть к фрицам лезть назвался.

Комбат тихо сказал:

— В этом танке днем их снайпер сидит.

Отступать было некуда.

— Потеснить можно его… Места всем хватит.

Все это начинало походить на бахвальство. Я становился противен сам себе.

— Ну, а если серьезно, — сказал я, — немца же можно на самом деле выкурить оттуда.

Никто ничего мне не ответил — чего болтать языком. Разведчики всюду одинаково малоразговорчивы, когда речь идет о предстоящем деле.

Вечером мы вдвоем с Петром Денисовым подползли к танку. Долго лежали около гусениц не шевелясь и почти не дыша — ждали: если снайпер в танке, то должен же как-то подать признаки жизни. Но танк был мертв — значит, фриц ушел спать. Полезли через нижний люк внутрь. Холодище в танке. И жутко. Никогда я в танке не бывал. Стали обшаривать внутренности машины. Всюду банки из-под консервов. В основном пустые. Чиркнули спичку, осветили мрачные, отдающие леденящим холодом стены. Зажгли еще одну, заглянули во все закоулки, огляделись.

Ночь показалась нам ужасной — длинной и холодной. Мы очень боялись прозевать приход снайпера. Если он подползет к танку вплотную, тогда его ничем не возьмешь. А с расстояния можно одиночным выстрелом тюкнуть по темечку — никто и внимания не обратит. Чем ближе к утру, тем больше мы волновались.

Снайпер в это утро не пришел — его счастье. Может, до сих пор живет. Утром наша артиллерия начала обстрел вражеских позиций. Обстрел был сильным — почти как артподготовка перед наступлением. Снаряды рвались совсем рядом с нами. Танк гудел, как колокол. Того и гляди прямым попаданием влепят по башне. Фрицы начали отвечать. В это время мы и засекали их огневые точки, делали отметки на карте наблюдения.

Часа два длилась артиллерийская дуэль. Мы с Петром как в аду — над головой гудят снаряды, и наши и вражеские бушуют взрывы, пулеметы трещат, пули и осколки по броне бесперебойно грохают.

Наконец обе стороны угомонились. Теперь бы дождаться ночи и благополучно выбраться отсюда, принести командованию карточку с отметками.

Через два дня, 24 декабря, по нашим отметкам артиллеристы в пух и прах разнесли большинство огневых точек противника. Потом по сигналу с КП полка батальоны пошли в наступление. Перед самой атакой я столкнулся в узком ходе сообщения с комбатом. Остановились, глядя друг другу в глаза. Я чувствовал себя в какой-то мере героем дня. Ему — еще только предстояло им стать. По всем требованиям военного этикета я должен пропустить офицера, а для этого мне надо отступить шага на три-четыре назад в нишу. Но вместо этого я одним прыжком вымахнул на бруствер и зашагал вместе с наступавшим батальоном, хотя еще минуту назад и не собирался этого делать.

Я входил в азарт. Побежал. Вражеские минометы, как из мешка, веером трясли мины. Чтобы выйти из-под обстрела, надо — вперед. И пехота-матушка рванулась. Я был налегке, с одним автоматом и в белом маскхалате, надетом на телогрейку, поэтому обгонял солдат. К тому же увидел бежавших слева от меня ребят: чего ради разведчики пошли в атаку? Таким образом, сами того не желая, мы оказались во главе атакующих и первыми вбежали в город Радомышль. Гитлеровцы уже просто не успевали удирать, мельтешили на пустынных улицах.

Мы длинными очередями очищали улицы, словно из брандспойтов смывали грязь.

В одном из переулков наткнулись на фрицев, вытаскивающих застрявшую груженую бричку — она зацепилась задней осью за столб в воротах.

— Эй вы, помочь, что ли? — крикнул Денисов. — А ну — хэндэ хох!

Обозники испуганно подняли руки.

Слева от нас на город наступала какая-то другая часть. Но она только еще подходила к городу.

Вдруг откуда-то появился наш начальник разведки. Он был возбужден (как, между прочим, и все мы). С ним три или четыре разведчика. Он подошел ко мне, дружески хлопнул по плечу.

— Молодец. Я видел, как ты поднимал батальон. Правильно, пусть комбат знает наших…

Вот как, оказывается, легко можно попасть в храбрецы — по простому стечению обстоятельств: не будь два дня назад на НП комбата, я не высунулся бы с предложением насчет подбитого танка; не столкнись опять же с этим капитаном в траншее, не понесся бы с пехотой — не моя это забота возглавлять атакующих. А теперь хочешь не хочешь, а надо держать марку.

Мы шли по улице без опаски — кругом уже наши солдаты. Нас догнал комбат со свитой порученцев и связистов, тянувших за ним телефонный провод.

— Опаздываешь, капитан, — крикнул ему наш ПНШ. — К шапошному разбору еле-еле поспел.

Таким возбужденно-веселым я не видел нашего капитана. Правда, во взводе-то я всего лишь неделю. Он держался с нами на равных, шутил, угощал чем мог.

— Комбат, угостись конфетами, — крикнул он вдогонку капитану.

У комбата по случаю столь бескровного взятия Радомышля тоже было веселое настроение. Он вернулся к нам, Закинул на плечо автомат, освободив таким образом обе руки, подставил пригоршню под конфеты.

— Ого, на сколько ты рассчитываешь!

— Нас же много.

— А если много, значит, проворнее надо быть.

— Более проворных трофейщиков, чем разведчики, я не знаю…

— У твоих проворности не хва…

Грохнул выстрел — один, другой, третий — почти в упор. Нас всех как ураганом разнесло. На месте никого не осталось — значит, ни в кого не попал. А стрелял кто-то из-за угла дома, возле которого мы остановились. Не знаю, кто из нас где очутился, я, например, под самой завалинкой дома, из-за которого стреляли. Снова выстрел недалеко от меня, за углом. Я кинулся кругом, с противоположной стороны. Осторожно, но быстро обежал дом, выглянул со двора за угол и увидел прямо перед собой фрица с парабеллумом в руке. Он стоял ко мне спиной и из-за выступа методически стрелял в появлявшихся на улице. Но стрелок, видать, он был плохой — ни в кого не попал. Я дал короткую очередь выше его затылка и закричал:

— Хэндэ хох!!

Он бросил парабеллум, еще не оглянувшись, поднял руки.

Иногда нет-нет да и вспоминаю я эту сценку в только что освобожденном Радомышле и всегда с удовольствием ловлю себя на мысли, что у меня не было желания опустить автомат чуть пониже и всадить очередь ему в затылок. Я даже боялся, что, если он не бросит пистолет и обернется ко мне вооруженным, мне придется вторую очередь выпустить в него без предупреждения.