Книга о разведчиках - Егоров Георгий Михайлович. Страница 41

Нас было восемнадцать человек с тремя ручными пулеметами — сила немалая.

К концу первого же дня взяли «языка». Но как мы его ни спрашивали, он об интересующих нас укреплениях, видимо, на самом деле ничего не знал.

Ночь рыскали по дорогам в поисках более языкастого «языка», но безрезультатно — немцы, видать, ночью совсем здесь не ездили. А войти в какое-либо село мы не рискнули: бродячего не сразу хватятся, а взятого из избы, даже бесшумно, утром же начнут искать.

На заре, едва мы прикорнули в молодом березняке, дежуривший Колька Виноградов разбудил меня.

— Понимаешь — смылся…

— Кто смылся?

— Немец.

Я не сразу понял, о каком немце идет речь, думал, что вообще фрицы отступили.

— Понимаешь, привязал я его к дереву, чтоб не уполз, а сам пошел на опушку посмотреть, что и как. Вернулся, а его тю-тю…

Тьфу! Не хватало еще, чтобы этот наш «язык» привел сюда своих и застал нас спящими!

— Вот тебе и тю-тю… Разинул рот…

Может, Колька и не очень виноват — не было еще такого, чтоб связанный «язык» сбегал. Видно, на самом деле верткий попался.

— Буди всех. Уходить надо в другое место, пока совсем не рассвело.

Метнулись километров на десять в сторону по фронту, на юг. И, как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло — угодили как раз в район строительства этих укреплений. Тут лес сплошной, старый. Новых дорог, которых у меня на карте нет, уйма. А по ним машины в оба конца беспрерывным потоком.

Нас поначалу даже оторопь взяла: как же тут «языка»-то брать? Потолковали-потолковали, решили устроить засады на двух-трех проселках, где не такое интенсивное движение. Уходившим на эту операцию группам я наказал:

— Ездовых не брать. Постарайтесь мотоциклиста арканить. Может, окажется связным.

— А если не связной — отпустить?

Кто-то вставил:

— Кольке отдай. Он его привяжет…

Ребята засмеялись, хорошо так, свободно. Даже Николай Виноградов улыбнулся, не обиделся. Я облегченно вздохнул: значит, напряжение первого дня прошло. Теперь каждый стал самим собой. И я тоже почувствовал, как появляется во мне уверенность. Твердость во всем почувствовал: и в голосе, и в движениях, — и вообще душа встала на место.

Часа через два привели мотоциклиста, и причем именно связного. Он вез пакет командиру части, руководившему строительством укреплений. В приказе ему предлагалось ускорить работы ввиду поступивших сведений о скором наступлении русских.

Я расстелил прихваченную в запас немецкую карту и попросил пленного показать место, куда он ехал. Он долго лазил пальцем юго-восточнее Львова, наконец наткнулся на кружочек с длинным названием — километрах в тридцати южнее нашего местонахождения. Ничего больше сказать он не мог. Говорит, ехал туда впервые, что там делается — не знает.

Пришел помкомвзвода, привел остальные две группы с пустыми руками — не удалось никого взять. Опустился рядом со мной на траву, положил облезлый от длительного пользования автомат. Насупленный. Вижу, что-то хочет сказать.

— Слушай, не нравится что-то мне атмосфера вокруг нас, — покрутил головой, цыкнул уголками губ. — Заглянули сейчас на шоссе… и, понимаешь, чем-то обеспокоены немцы, насторожены. Бронетранспортеры патрулируют. Утром этого не было. Уж не нами ли интересуются? Как ты думаешь, младший лейтенант?

— Вполне допускаю, — как можно равнодушнее ответил я. — А что ты удивляешься?

— Да я не удивляюсь. Только хреново все это… Ну, что-нибудь сказал пленный?

Я подозвал поближе ребят, пересказал содержание захваченного пакета (каждый должен знать все — мало ли что может случиться, еще не известно, кто из нас вернется в полк), командиры отделений отметили на своих картах место строящихся укреплений — тоже не известно, какой карте из четырех наших и одной немецкой суждено попасть в штаб армии.

Посовещались. Решили, что тут мало надежды взять нужного нам «языка», поэтому надо по возможности ближе продвинуться к строящейся линии.

Кто-то из ребят со вздохом сказал:

— Пожрать бы хоть раз по-человечески за двое суток.

— Что ты имеешь в виду — «по-человечески»?

— Ну, то есть не по-собачьи, не на ходу, не всухомятку. Тушенку бы разогреть, чайку вскипятить.

Колька Виноградов перевалился на спину, потянулся.

— Блажь все это. Налопаешься, потом скажешь: поспа-ать бы минут шестьсот. Колька, мол, разиня, не дал утром доспать.

Хорошие разговоры. Очень хорошие. Не об опасности говорят, а о еде, о крепком обеде.

Ехали осторожно, не приближаясь к дорогам, строга по карте. Наши с помкомвзвода лошади шли рядом, Ивам поковырял ложкой в банке, тихо сказал:

— Что-то в глотку не лезет. — Выбросил банку в кусты.

Мой рыжий Мишка беззаботно мотал головой и норовил поиграть с помкомвзводовским гнедком, пытался ущипнуть его за шею. Тот тоже скалил зубы. Бездумные животные, ничегошеньки же они не понимают в данной ситуации.

За три часа прошли километров пятнадцать. Расположились на полянке. Старший сержант сразу забрал полвзвода и пошел к тракту.

Этот день казался нам бесконечно длинным — столько событий! А солнце было еще высоко.

Вдруг на шоссе началась стрельба. Все насторожились, вскочили. Не иначе, машину подбили. Сейчас должно все затихнуть… Но стрельба разгоралась. В общем гвалте отчетливо начали прослушиваться немецкие пулеметы — их скорострельность больше нашей, а автоматы, наоборот, наши скорострельнее. Значит, бой завязался. Я послал еще пять человек туда со вторым пулеметом.

Потянулись минуты неведенья, длинные и томительные. Пальба нарастала. Наши два пулемета захлебывались длинными очередями. Бой не на шутку разыгрывался. Наконец прибежал связной, доложил: подбили легковую машину, не успели вытащить барахтающегося в ней офицера, как показался бронетранспортер с солдатами.

— Кольку Виноградова наповал убило. Помкомвзвода слегка царапнуло в голову! — сообщил он.

— Сейчас же бегом обратно, немедленно всем отходить!

Кони, слыша приближающуюся стрельбу, прядали ушами, беспокойно переступали.

Вскоре появились ребята. Они несли троих убитых и двоих раненых. Старший сержант — замыкал. Над головами уже щелкали пули. Я скомандовал:

— По коням!

Не мешкая тронулись. По лесу начали рваться снаряды — вразброс, неприцельно. Скакали долго, петляя. Преследования не опасались — в лесу ни бронетранспортер, ни танк не пройдет, а кавалерии у них, конечно, нет. Да и вообще они леса боятся.

Но вот выехали на большой холм, у подножья которого вилась речушка.

— Давайте здесь похороним ребят. На этом вот взгорке.

Я отыскал на карте это место — высота 121,6. Застучали лопаты. Разведчики копали попеременке, быстро. Я достал три пулеметных патрона, вынул пули, вытряхнул порох. Написал три записки: «Николай Виноградов, 1925 г., разведчик. Погиб 15 апреля 1944 года», «Михаил Варавский, 1920 г., разведчик…» и «Иван Самшин, 1923 года…» Вложил их в гильзы, заткнул пулями заостренным концом внутрь. Эти своеобразные жетоны положили в карманы гимнастерок погибших. На дне могилы постелили плащ-палатку., опустили на нее тела, прикрыли другой. По русскому обычаю бросили по горсте земли.

— Прощайте, друзья… Мы не забудем вас…

Ребята стояли молча над раскрытой могилой. Может быть, каждый думал о том, что у этих троих есть матери, которые в пеленки их пеленали, от насморка лечили, кашей кормили, ждали с войны и для которых теперь уже уготованы слезы до конца дней их; а может, вспоминали, как вместе не раз лазили за «языком», пили из одной каски, ели одной ложкой; а может, думал каждый о том, где его самого настигнет смерть, где ему самому суждено лежать и суждено ли быть вот так заботливо похороненным — на войне всякое бывает.

— Закапывайте, — распорядился помкомвзвода.

Я снова достал карту и на ней отметил крестиком место могилы. Наверное, карты, подобные моей, не уничтожались в войну. Из штаба армии она, может быть, попала с другими документами после войны в архив и лежит сейчас где-нибудь в пронумерованной папке.