Когда я был произведением искусства - Шмитт Эрик-Эмманюэль. Страница 21

Очередное нашествие французских туристов. Опасаюсь французских туристов. Они всегда хотят потрогать музейные экспонаты. Особенно малышня. Дрянные мальцы. Одни поглаживают. Другие щиплют меня. Я кричу от боли. Паника. Все в ужасе разбегаются. Зал отрыгивает публику. Сбегаются охранники. Директор выставки хочет усыпить меня. Я ору, что никто не должен меня трогать, что нужно запретить французам входить в мой зал. В особенности, дрянной французской малышне. Никто не понимает, о чем я ору. Я злюсь. Краснею от злости. Размахиваю руками. Ко мне подбегает какой-то ветеринар с ружьем, которое стреляет шприцами со снотворным, способным уложить слона. Пытаюсь вырвать ружье из его рук. Он стреляет. Шприц летит в одного из охранников, который как подкошенный падает на пол. Прибегает Зевс-Питер-Лама и орет на всех, кроме меня. Мы с гордым видом покидаем музей. Уже в лимузине — то ли от благодарности? то ли от усталости? — я начинаю всхлипывать у него на плече.

— Да, вот так живет звезда, мой юный друг! — утешает он меня, похлопывая по плечу.

На следующий день он угрожает разрывом контракта. Безумная паника среди представителей выставки. Это грозит обернуться катастрофой. Художественной и финансовой. Он дает организаторам один час на пересмотр контракта. В это время он уводит меня, закутав в балахон с ног до головы, чтобы осмотреть других участников выставки.

Мы начинаем с экспозиции «Тату на моей коже» в зале татуировок.

— Отвратительное зрелище, — восклицает Зевс, — можно подумать, мы попали в какую-то портовую забегаловку.

Мужчины и женщины разных возрастов, — участники экспозиции, — демонстрировали наивные и претенциозные рисунки. Чем старше был возраст и уродливее тела, тем обильнее они были покрыты татуировками. Сюжеты, один банальнее другого, никакого интереса не представляли, целью было — раскрасить рисунками как можно больше человеческой кожи. Лишь одна татуировка привлекла мое внимание: высокий худой мужчина изображал человека, с которого содрали кожу от самых стоп до черепа. Обнаженные мускулы, нервы, сухожилия, кости, суставы, глазницы пугали посетителей своим натурализмом. Это было ужасно безобразно, чудовищно отталкивающе, но в то же время довольно оригинально. Разве нет?

— Я уже сто раз такое видел, — пожав плечами, сказал Зевс.

В другом зале «Мое тело — это Кисть» голые художники, вымазавшись в краске, прыгали, катались на огромных белых полотнах. Когда они переставали тереться о свои холсты, посетитель выставки, заплатив, мог выбрать понравившееся произведение искусства. Самыми популярными среди коллекционеров были картины Джея К. О. Художник К. О., словно сотканный из мускулов здоровенный детина, разбегался из глубины зала и бросался на всей скорости на подвешенное на стене панно. Затем его уносили санитары, оказывали первую медицинскую помощь, он приходил в себя и снова каждые три часа принимался за свое творчество, равно как и пара Сара и Вельзевул Камасутра, которые, вымазавшись с ног до головы акриловой краской, совокуплялись на глазах у всей публики, оставляя на больших листах ватмана отпечатки своих эротических тел.

Третий зал «Мое Тело между Богом и Дерьмом» притягивал к себе меньше народа — из-за запахов, которыми тянуло от него. Один художник на глазах у почтенной публики вываливал на белые тела юных невинных нимфеток потроха свежеубитых свиней. Другой творческий товарищ, нацепив на все свое тело кучу крючков, попросил подвесить его к потолку в центре зала. Еще один художник дырявил перед публикой свой слой эпидермы зажженными сигаретами, распространяя щекочущий ноздри запах хрустящих свиных шкварок. Но больше всех развлекали посетителей братья Половики: восемь братьев, все как один в набедренных повязках, растянувшись на полу, вынуждали каждого перед выходом из зала пройтись прямо по их телам.

«Искусство и Философия» — зазывал вывеской очередной зал экспозиции, предназначенной для мыслителей. Диоген XBZ23, немецкого происхождения, сидел на четвереньках с ошейником, от которого к конуре тянулась массивная цепь. К конуре была приколочена табличка: «Я был свободен. А теперь я пленник вашего любопытства!», при этом философ осыпал ругательствами всех, кто к нему приближался. Чуть дальше сидела беременная женщина, которая, оголив живот, кричала каждые тридцать семь секунд: «В каком мире он будет жить?». Особое внимание привлекала монументальная художественная композиция «Вечная Утилизация». Мужчина подавал еду женщине, кормящей грудью ребенка, писающего на траву, которую щипала корова, а фермер доил корову и продавал свое молоко тому мужчине, что кормил свою жену. Предполагалось, что, поняв замысел перформанса, посетитель должен прийти в неописуемый восторг.

Следующий зал «Бодибилдинг» смахивал на гимнастический зал, в котором оттачивались самые последние методики в области аэробики и мускулостроения. Зевс-Питер-Лама не преминул устроить здесь небольшой скандальчик, завоевав симпатии журналисткой братии, как пишущей, так и снимающей. Он публично призвал изгнать «торговцев из Храма», яростно обличая мужские горы мускулов и женскую худобу, клеймя всю эту плоть, истязаемую потом, гормонами и каротином, понося все эти мозги, высушенные изнурительными тренировками, всех передовиков строительства мощных торсов, которые в ответ на его пламенную критику отвечали лишь вымученными кукольными улыбками.

Подходя к шестому залу, он торжественно объявил мне:

— Вот твой единственный достойный соперник.

Названная скромно «Роланда, Метаморфическое тело», экспозиция была посвящена Роланде и истории ее операций. Многочисленные фотографии напоминали публике, как эта женщина-художник эволюционировала под влиянием творческого вдохновения. Сама себя Роланда не оперировала, все-таки анестезию применять приходилось, но хирурги работали под ее непосредственным художественным руководством, опираясь на ее наброски, будь то на листе бумаги или на мониторе компьютера. Она пережила уже несколько этапов своего творчества: Роланда-гречанка, Роланда-инка, Роланда-месопотамка, Роланда эпохи Возрождения, Роланда-символистка, Роланда-Мерилин. Внушительная бригада врачей возилась с ее телом в операционной, установленной прямо посреди зала, что позволяло поклонникам в любое время воочию наблюдать за ее метаморфозами. Перед тем, как погрузиться в анестезиологический сон, она заявила присутствующим, что миру вскоре предстанет новая Роланда — Роланда-экспрессионистка.

— Бедняжка, — однако никакого сожаления в словах Зевса не было, — если она будет и дальше продолжать в таком темпе, то закончит свою карьеру Роландой-кубисткой.

У входа в следующий закрытый зал висела табличка: «Живая скульптура Адам бис, произведение Зевса-Питера-Ламы». К нам тут же бросился охранник, всем телом дрожа от волнения:

— Это настоящий бунт. Надо срочно найти какое-то решение, иначе они разнесут здесь все в щепки.

— Идите и доложите об этом своему директору, дружище, — посоветовал ему Зевс-Питер-Лама.

Мы нырнули через неприметную дверь в стене в коридор, который вывел нас к бюро негодных вещей, месту, куда откладывали снятые с показа экспонаты и куда ежедневно стекались другие претенденты на выставку. То тут, то там слышались яростные споры между художниками и оценщиками.

Только что из зала номер три «Мое Тело между Богом и Дерьмом» был удален завсегдатай музеев и выставок Иисус Джо Младший, в прошлом факир, а ныне постоянный участник всех бьеннале современного искусства, на которых он регулярно распинал себя на кресте.

— Но вы же не истекаете кровью! — с пеной у рта орал один из оценщиков.

— Ну естественно! Я так долго занимаюсь этим, что мое тело адаптировалось к гвоздям. У меня уже все вокруг зарубцевалось. В моем теле полным-полно дырок. Вот почему я больше не кровоточу.

— Мы не можем благопристойно предлагать публике Иисуса, который больше не кровоточит! Посмотрите правде в глаза, вы никогда не совершили бы подобную карьеру, какую сделали, если бы не проливали кровь на выставках в Нью-Йорке, Мюнхене, Сан-Паоло и Париже!