Боричев Ток, 10 - Левитес Ирина. Страница 6
Ирам в ее плане была отведена важная роль. Им предстояло бежать за тетей Тамарой. Рассказывать, что Нина упала и не может идти. Поэтому падать надо было не прямо здесь, а поближе к тети Тамариному дому, чтобы той далеко не бегать. Уже и место было заранее присмотрено: у водосточной трубы, там, где наросла ледяная нашлепка. Они несколько раз прошли мимо, гуляя туда-сюда, но Нина никак не могла решиться. Наконец немного отстала и уселась под трубой.
— Ой! Ой-ой-ой!
Иры обернулись.
— Ой-ой-ой! Идти не могу. Ой как больно!
Нина схватилась за ногу и убедительно причитала. Иры испуганно молчали. Прохожие останавливались и советовали вызвать «скорую», даже предлагали двухкопеечные монеты — благо что будка телефона-автомата стояла недалеко. Но «скорая» на улице в план не входила. Еще увезут в больницу, а там посмотрят внимательно и наругают.
— Не надо «скорую». Тут тетя Тамара живет. Надо ее позвать, — распорядилась Нина. — Ты, Ира, иди вон туда, под арку. Во дворе подъезд налево. Второй этаж и дверь прямо. А Ира пусть со мной побудет.
Ира Зильбергерц отправилась за тетей Тамарой. Ира Зельман осталась охранять подружку. И тут Нина вспомнила, что на ней новое пальто — то самое, забракованное тетей Тамарой. И она, чего доброго, обидится, что с ее хорошим вкусом не посчитались. Теперь может возникнуть конфликт на этой почве. Причем скрытый. Тетя Тамара будет дуться, а тетя Оля думать, с чего это она сердится. Эх, надо было старое пальто надеть. Или грохнуться под домом тети Миры…
— Ниночка! Что с тобой? Боже! Ребенок упал! Ребенок сломал ногу!
Тетя Тамара заломила в отчаянии руки. От ее криков почему-то заболела заранее намеченная левая нога. Нина все хорошо продумала: на правую удобнее опираться, а хромать лучше левой.
— Ты можешь встать?
— Не знаю… Надо попробовать… — умирающим голосом сказала Нина.
Общими усилиями ее поставили, как журавля. Нина осторожно попробовала наступить на «больную» ногу и, ойкая вполне натурально, попрыгала, повиснув между тетей Тамарой и Ирой Зельман. Прыгать пришлось далековато. Булыжники под аркой и во дворе оказались скользкими и неровными. Кое-как доскакали до второго этажа и ввалились в прихожую.
В рамочке на стене загадочно улыбалась знакомая с детства «Незнакомка». Под ней волновались тети Тамарины родители.
— Боже! Ребенок совсем не может ходить! Мне будет плохо с сердцем! — простонала Берта Рафаиловна, милая, уютная, чистенькая старушка с белоснежными гофрированными волосами и кукольно-розовыми щечками.
— Она мне будет рассказывать за ее сердце! Какое может быть сердце, когда у ребенка сломана нога, а? У меня уже давление от этой ноги! — откликнулся Исаак Пиневич, аккуратный седой старичок, тот самый, которого Валерик умудрился в прошлый раз назвать «дедушка Ишак».
— Папа! Тебе нельзя волноваться!
— И что? Когда ребенок весь искалечен, я должен танцевать от счастья?
— О-о-о… умираю… воды… — простонала Берта Рафаиловна, опускаясь на стул.
— Ну, мы пошли. Нас родители заругают, — сказали Иры.
— Я, наверное, завтра в школу не пойду, — напомнила Нина, чтобы они не забыли рассказать про уважительную причину.
Тетя Тамара накручивала диск телефона, вызывала «скорую». Металась из кухни в комнату то с водой, то с лекарствами. Когда врач с чемоданчиком позвонила в дверь, в квартире сильно пахло сердечными каплями.
Берта Рафаиловна и Исаак Пиневич лежали рядышком на тахте, укрытые до подбородков клетчатым пледом. Врач поставила на тумбочку длинную черную коробочку и раскрыла ее. Внутри оказалась шкала с цифрами, возле которых прыгал ртутный столбик, пока врач накачивала резиновую грушу. Она послушала в трубочку сначала Берту Рафаиловну, потом Исаака Пиневича. Подержала их за руки, шевеля губами. Дала какие-то таблетки, велела соблюдать полный покой и ушла.
Нина сидела в кухне на табуретке, расстегнув новое пальто.
— Про ногу твою забыли, — спохватилась тетя Тамара.
— А у меня уже ничего не болит. — И Нина для убедительности притопнула валенками по натертому до блеска паркету.
В Одессе теплое море
Мира Наумовна так и сказала:
— В Одессе теплое море. Поеду к Софочке. Вот дождусь лета и поеду.
— Нет, вы посмотрите на нее, — обиделся дедушка Семен. — Поедет она! Что ты там забыла?
— Мам, ну правда, летом жарко. Тебе тяжело будет, — намекнула Оля на букет из давления, сердца, правого колена и поясницы.
Возраст, ничего не попишешь. Тревожно маму одну отпускать, да и на Софу, гимназическую подругу, надежды мало — склероз. Прошлым летом она приезжала погостить. Как дитя малое, честное слово! Целый переполох устроила: потерялась на Владимирской горке. Всем семейством искали: Миша на телефоне дежурил, Оля с девочками по горкиным склонам бегали, папа маме валерьянку капал. Правда, Софа сама нашлась. На такси прикатила. Она бы и раньше вернулась, но не могла в ридикюле найти записную книжку с адресом.
— Буду принимать морские ванны, — пояснила Мира Наумовна цель поездки. — Вместе с Софой.
— Ой, не смешите меня! — трагически схватившись за голову, вскричал дедушка Семен. — Твоя Софа таки устроит потоп. Войдет в море — и все!
Дедушка Семен ничего не имел против необъятных габаритов Софы. Ему крупные женщины всегда нравились. Он просто не хотел, чтобы Мира Наумовна уезжала. Заранее ревновал ее к чайкам, волнам и этим, как их… кипарисам. Ко всему этому пошло-курортному шлянию. Когда-то в молодости они ездили вдвоем к Черному морю. Не в Одессу, правда. В Ялту. В санаторий. Ему тогда как передовику производства дали путевку. И он, между прочим, не поехал один. Он, между прочим, взял Миру Наумовну с собой, хотя она не была передовиком производства.
Мира Наумовна, приучая дедушку Семена к мысли о неизбежности поездки и, следовательно, временной разлуки, задумчиво пела, как бы случайно:
Хотя сама она родилась не у моря. А совсем даже наоборот — в Белой Церкви. Потом вышла замуж за дедушку Семена и переехала в Киев, чем значительно повысила свой социальный уровень. Тогда дедушка Семен был не дедушкой, а очень даже ничего. Поэтому Мира Наумовна не только повысила свой социальный уровень, но и получила массу положительных эмоций и новых волнующих впечатлений. Совместила приятное с полезным, так сказать. И после всего этого она собирается в Одессу! Одна!
Дедушка Семен, как бы не слыша многозначительного пения Миры Наумовны, в противовес ехидно напевал про этот бандитский город:
На что Мира Наумовна усиливала ностальгическое пение, превращая лирическую мелодию в маршеобразное подтверждение своих намерений. Но дедушка Семен, не сбиваясь, продолжал основную тему:
Таким образом он не только косвенно давал понять, что девочки все еще будоражат его неугомонную душу, но и что сам он ого-го какой молодец, не хуже таинственного Васьки-Шмаровоза. И Мира Наумовна о-о-чень рискует, оставляя его без присмотра. Но Мира Наумовна, по-видимому, недооценивала его способностей и легкомысленно пренебрегала намеками на готовность тряхнуть стариной.
Она собирала чемодан. Про чемодан — отдельное слово. Чемодан, извлеченный из сарая, из-под культурного слоя, образованного керогазом, ржавым утюгом, сломанными санками, протертый от пыли и паутины, был еще довоенный. Тех времен, когда на курорт ездили обстоятельно, со вкусом. Он был фибровый, коричневый, с прочной ручкой и двумя блестящими замочками. Самое главное — он был настолько глубоким и вместительным, что запросто мог сойти за сундук средних размеров и требовал достойных нарядов.