Куда пропали снегири? - Сухинина Наталия Евгеньевна. Страница 56

Что я могласказать ей тогда? Только то, что серь­ёзные решения в жизни даются только так -муками. Что Костя, её Костя редкий человек и предать его - действительно невидеть счастья. Что Иришка малень­кая не перенесёт её предательства, потому чтоувере­на: её родители очень любят друг друга и её. Ей остаётся только самоетяжёлое - зажать в себе свои чувства ради ближних, перед которыми она в долгунеоплатном. Долг - это не пустяки. Долг - это то, чем может она сейчас искупитьсвой грех перед теми, кто даже не мыслит её предательства. А потом посмотре­лана Ирину. Сидит передо мной мудрая женщина, ко­торой её мудрость далась такнепросто и так болез­ненно. Зачем напоминать ей о прописных истинах? Са­ма всёзнает. «Вот, - говорит, - будет лето, уедем с Иришкой к Антонине. А Костя будетза снабженца, продукты подвезёт, навестит». Они всё так хорошо придумали. Хотя,конечно, не раз ещё вспомнит она хрипловатый голос любимого человека, его дом све­сёлой печкой, причудливые узоры на замёрзшем стекле, его сильные руки... И нераз сердце зайдётся в мучительном томлении, и не раз подступит к горлу комок -горький, отчаянный. Она сама всё понимает. Ни к чему ей мои слова.

Мы вздрогнули.Громким посвистом ворвался в на­шу тихую беседу вскипевший чайник...

ГОРЬКИЙ МЁД С ЗАБЫТОЙ ПАСЕКИ

Дорога на озероРица петляла среди нависаю­щих скал. Иногда казалось, они стоят сплош­нойстеной и мы на всём ходу можем влепить­ся в серый гранит. Но в последний моментмашина ныряла в узкую расщелину, солнце мгновенно прята­лось за горами, а потомопять выныривало, как толь­ко выныривали из расщелины мы. Было весело и без­заботно.Рица, как сказка, читанная, но позабытая слегка, каждым новым вывертом нагорной дороге напоминала о себе, приближала. Я вертела головой, пытаясьухватить побольше этой торжествующей, ликующей красоты кавказского лета, и,наверное, поэтому не заметила тот дом.

-   Смотри, -водитель, мой давний знакомый Зосим, махнул рукой в сторону ущелья, - видишьтот дом на­верху?

Нет, не успела.Проскочили. Мне вообще трудно различать детали в горном пейзаже, кажется, всёоди­наково величественно и прекрасно. А домик?

-  Чтов нём такого особенного, Зосим?

Зосим не сразуответил. Он всегда так: подумает, взвесит. Отмолчался, сказал:

-Там старикживёт. Давидом зовут. Давно уже. Сына один растил. Такой был красавец,слушай... Убили.

Замолчал Зосим...Крутанул руль в очередную рас­щелину. Я уже не спрашивала, знала: захочет - рас­скажет.А если уж не захочет, не заставит никто.

Ябыла права: рассказал...

...Последний разлатал он этот сапог. Кожа ещё хо­рошая, выделанная на совесть, но сколько можнола­тать, люди старятся, а сапогам, что же, всегда браво скрипеть ипоблёскивать? Послужили, послужили они старому Давиду. Но для двора ещё сойдут,вот прихва­тит сейчас суровой ниткой голенище, прошьёт для верности задник.Правда, темновато уже становится. А Беслана всё нет. В Пицунду приехалиотдыхать его армейские друзья, встреча у них сегодня. Молодое де­ло. Давидотложил в сторону сапог, аккуратно смотал оставшуюся нитку, иголкупредусмотрительно вот­кнул в толстый клубок. Откинулся, прислонился спи­ной кстене летней маленькой кухни. Инжир нависал над ним пышной кроной, разлапистыеего листы те­перь уж совсем не пропускали света. Было темно, душновато. Кдождю?

Давид сразу и непонял, что это стук копыт. Первая мысль - начался дождь, крупные тяжёлые каплигром­ко застучали по высохшей земле. Всадник ворвался во двор на всём скаку,обдав Давида пылью, жаром, бес­покойством:

-Отец, за мной гонятся, выручай, отец!

Лица он не видел,стемнело. А вот глаза... Они требовали, умоляли, они сверкали горячечным блес­ком:

-Выручай, отец!

Давид метнулся вдом, потом к сараю, потом зачем-то схватил недошитый сапог, отбросил его всторону, будто мешал он ему. Наконец сообразил: подставил лестницу к стене дома- полезай на чердак, скорее... Мужчина стрелой влетел в чёрный проём. Давид при­крылдверцу, но замок вешать не стал: так меньше внимания. Убрал лестницу. Потомвзял под уздцы взмыленного жеребца, отвёл в сарай. Только управил­ся - вот она,погоня. Влетели во двор трое, наперебой заговорили:

-Дед, не видел на коне... молодого?

-Мерзавца догоняем, отец.

-Куда дорога идёт?

Запыхались. Давидмолча налил им по стакану вина. Пока они жадными глотками пили, стоял рядом,ждал пустых стаканов. Предложил отдохнуть.

- Какой отдых,отец? На празднике в Татарском ущелье один мерзавец человека убил. Вроде поэтой дороге поскакал. Не видел?

- Я, сынки, наулице с первым петухами. Ночь уже, а я домой не заходил. Не видел.

-Ну прости, некогда нам!

Ночь в одночасьеслизала их. Некоторое время стук копыт глухо ещё отдавался под инжиром, нопотом он затих. Давид подставил лестницу, положил на тарелку ломоть хлеба,несколько крупных помидоров, кусок сыра, налил в кружку вина и осторожно, боясьпро­лить, стал подниматься к чердачной двери.

-Спасибо, отец! Век не забуду твоей милости.

-Поешь. Сиди пока, вдруг вернутся...

Похоже, что ивозвращаются. Правда, не так ско­ро, голоса на дороге то затихали, то опятьразбавля­ли тишину какими-то странными протяжными звука­ми. Только возле самыхворот Давид понял, что это плач. Узнал и плачущего. Его знакомый когда-то зем­ляк,а теперь бармен в приморском кафе. Зачем он здесь, почему плачет? В темнотеразглядел ещё не­сколько человек, молчаливо обступивших подводу. Разглядел иподводу. Больше ничего не хотел разгля­дывать. Он шагнул в темноту, как впропасть, схва­тился слабеющей рукой за колесо и выдохнул одно лишь слово:

-Сынок...

- Беда, беда втвой дом пришла, принимай сына, -запричитал земляк. - Сколько лет не виделись,Давид, но беда привела меня, весть принёс тебе страшную.

На подводе лицомк звёздам лежал молодой Беслан.

-Убили твоего мальчика!

Давида бережновзяли под руки два крепких па­ренька, усадили под инжир, накапали чего-тосердеч­ного. Тёплые слёзы лились из старческих Давидовых глаз. Он плакалбеззвучно, без причитаний, и от этой тишины двор наполнился какой-то особойжутью. Люди постояли в темноте, повздыхали, посокрушались, уехали. Остались двадруга Беслана. Те самые, армейские:

- Встретились,радости конца не было. Зашли в ка­фе, а там один местный говорит: «Беслан, онирус­ские, им интересно будет, покажи им наш праздник скачек». Далеко, правда,но поехали. А там народу! Все в национальных костюмах, хор долгожителей, танцы.Перед скачками Беслан повёл нас коней смот­реть. Красавцы, один другого лучше.И что-то у него там с одним наездником получилось, слово за слово, мы ведьпо-вашему не понимаем. Только Беслан вски­пел, бледный, как полотно, и тоттоже. Куда-то ушли. А потом говорят - у дороги парня убили. Мы туда...

Всю ночьпросидели под инжиром. Беслан лежал в доме, накрытый простынёй. Друзьяпообещали - не уедем, пока не похороним. Давид постелил им в лет­ней кухне, асам сидел посередине двора, обливаясь тёплыми слезами и раскачиваясь. Вдругвспомнил про того, на чердаке. И в ту же секунду он понял то, от чегозахолонуло его старческое сердце и, каза­лось, остановилось. Это же он убилБеслана! Он, он, он!.. Ночной всадник, принесший в его дом смерть. Чёрныйвсадник чёрной беды. Он решительно под­нялся, резко расправил плечи, вошёл вдом. Зажёг свечу. Маленькие тени от крохотного огонька забе­гали по стенамвесело, совсем не ко времени весело. Он подошёл к сыну, поцеловал его холодныйлоб, по­том вытащил из-под кровати кобуру, расстегнул её. Тяжёлый металлпокорно лёг в ладонь. Сейчас он войдёт, подставит лестницу к стене,поднимется... Пересёк двор. Вдруг чья-то рука из темноты схвати­ла его,выдернула оружие:

- Отец, отец,опомнись, что ты задумал, отец! - пе­ред ним стоял один из Беслановых друзей.Второй то­же оказался рядом.

-   Это грех, отец.Ты жить должен. Ради него, пони­маешь? - голос у друга задрожал, он уткнулся вгрудь другого. Давид смотрел на них испуганно и жалко. Молчал.