Где живут счастливые? - Сухинина Наталия Евгеньевна. Страница 25

В лифте мы стояли другот друга отвернувшись. Но я заметил, что у Андрея размазан по щекам грим.Хорошо ещё, что он не увидел моих «скупых мужских слёз».

Пойдём, пап, домой, —попросил Андрей на улице. - На сегодня хватит.

Но я уговорил его зайтиещё в ближайший дом. В квартире шла пьянка и Деда Мороза там ждали толькозавтра. Девочка в комнате рисовала, а на кухне мама принимала гостей кавказскойнациональности. Гости дали Снегурочке два мандарина, а мне налили до краёвстакан.

Не пью на работе, —отговорился я и спросил тихо хозяйку, — подарок-то дочке купила?

Подарок... Да нет ещё...Завтра куплю, завтра, с получки, скажу, от Деда Мороза.

Тут меня прорвало:

Бегите, — говорю гостям,- в магазин, пока открыт, и купите девочке подарок. Девочке нужна игрушка.Хорошая. Идите. А я тут подожду.

А ведь пошли.Засуетились, загремели лифтом. Через пятнадцать минут пришли с Барби и...бутылкой «Распутина». Гулять так гулять.

Девочка обрадоваласьподарку. Прижала куклу к себе, тихо сказала «спасибо» и ушла в комнату, прикрывдверь поплотнее.

Вечером дома нам нехотелось рассказывать о прожитом дне. Слава Богу, досталась жена с понятием, вдушу лезть не стала, догадалась - что-то неладное у нас на сердце.

Утром Андрей попробовалот роли Снегурочки откосить.

Может ты один, пап?Сколько можно рядиться и гримироваться?

И тут я очень испугался.Если я один шагну сегодня в этот омут квартир, где ждёт меня не весёлый Новыйгод, а тяжёлое дыхание будничной жизни, в которой почти как у Толстого: всенесчастливые семьи несчастны по-своему, я не выдержу. Сорвусь и долго ещё несмогу прийти в себя.

Мужчины друг друга в бедене бросают, - напомнил я своему четырнадцатилетнему сыну.

И мой мужчина, вздохнув,пошёл обряжаться Снегурочкой.

В очередной квартире принас с Андреем раздался телефонный звонок. Межгород. Сын сообщил матери, чтоникак не сможет приехать к ней на Новый год. Изменились обстоятельства. Оназаплакала и кивнула на холодильник - кому я всё это наготовила... В другойквартире молодая пара подвела меня к кроватке девочки, которая от рождения неходит. Девочка приняла слабыми ручками большой, в серебряной бумаге свёрток иотвернулась к стенке. В третьей... Я могу рассказывать очень долго. Давай лучшечай пить».

А кто был последним ввашем новогоднем марафоне?

А последними были двамальчика-близнеца. Мама ушла куда-то, и они умудрились уронить люстру на пол.Катались на ней, что ли. Сидят, ревут.

Я им:

Не ревите, я же ДедМороз, у меня все электрики в городе знакомые. Сиди, Снегурочка, с ребятами, ая за электриком побегу.

Прибежал домой,переоделся, взял дрель, тестер и бегом обратно. Вижу - сидят близнецы на полувокруг люстры, а Андрей им как Шахерезада какую уж по счету сказку...

Прикрепили люстру.Успели до мамы. Так и пришли домой. Андрей - в костюме Снегурочки, а я сдрелью. И знаешь, так мне в новогоднюю ночь тоскливо стало, так невесело,давай, говорю своей Валентине, выпьем. Налили по рюмочке.

Давай выпьем за ГригорияИвановича, чтобы не был так одинок на старости лет, за тетю Дашу-вахтёра и еенепутёвую Машеньку, за маму Машенькину, чтобы заработала она денег на сто летвперёд и никуда от своей дочки не уезжала. За каждое светящееся в нашем городеокошко, за людей наших - измотанных, затюканных жизнью, нервных, немощных,обездоленных, обманутых...

А за счастливых питьбудем? - спросила жена.

Да где они, счастливые-то?Сколько ходил, не видел.

Да вот они, — кивнулаВалентина на сидящих за столом Андрея, старшего нашего Дмитрия и совсеммаленького Дениску. Вот они, с тобой рядышком. И слава Богу, всё у нас покахорошо. И ёлка. И подарки. И даже свой Дед Мороз со Снегурочкой.

Спасла меня Валентина вту новогоднюю ночь. Думал, уж совсем не одолеть подступившей к сердцу печали.

Вот и всё, чторассказать хотел. Ещё чайку выпьешь?

ПРОКОЛ В БИОГРАФИИ

Уже несколько днейпытаюсь вспомнить строчку. Стихов ли, песни ли, афоризма ли, читанного втолстом сборнике... Строчку, высвечивающую суть моей героини. Что-то такое прорусскую женщину, но не про горящую избу, не про коня на скаку, это вестимо, этона поверхности. Нет, что-то другое, менее известное и более глубокое. Кажется,не обойтись без этой строчки-подпорки в моих заметках, лучше не скажешь, а неприпоминается. И, отчаявшись, осталась я один на один со своей знакомой вбрянской деревне с удивительно русским названием- Синезёрки. Поднялась накрылечко, тихонько стукнула в окошко и на традиционное «Кто там? » ответила,как есть:

Из Москвы.Корреспондент.

Хозяйка отворила.Провела в горницу. Указала на табуретку. Села напротив. И - заплакала. Потомспохватилась, утёрла слезы кончиком платка, бросилась хлопотать насчёт чая.

Антонина Павловна, небеспокойтесь, расскажите лучше, как живете здесь.

Опять заплакала. Так ипробиралась к разговору через слёзы свои с нескольких попыток. Я её не торопилаи все пыталась разобраться в одной мучившей меня проблеме. Правы ли мы,журналисты, считая законным своим делом заглядывать в душу человеческую исидеть, пережидая эти слёзы, держа наготове блокнот и ручку, в твёрдойуверенности, что нет другого выхода, - работа, мол, такая, судьба такая... Ктоосудит? Пытались люди, почтенные и разумные, объясняли, что работу надо выполнятьдостойно, а раз достойно - значит на совесть. А раз на совесть,  то главное -разговорить человека. Но я вижу, как конфузливо заслоняется от меня рукамиАнтонина Павловна, стыдясь слёз, и заталкиваю подальше в сумку блокнот и ручку,постыдно торопясь, дабы не успела она рассмотреть «орудия моего производства».

Можно, ночевать у васостанусь? - спрашиваю. - Только, пожалуйста, никаких хлопот, я и на полумогу...

- Не позволю на полу, -отчеканила она твёрдым голосом. Решительно отодвинула табуретку, подставила мнечашку с глубоким блюдцем.

Жест этот красноречивеевсяких слов. «Хватит прохлаждаться, - говорил он. - Посидела, поревела, за делопора. А дел в доме!.. Печка не топлена, скотина не кормлена, коровы не доены,беда...»

Коров у Тарасенковой две— Марта и Белянка. Два телёнка. Есть поросёнок, куры, гуси. Огород за домом. Всотках я ничего не понимаю, но пышный по весне ковёр из зелени всех оттенков,окаймлённый густым кустарником, может выткать только пятижильный человек, чейбудильник не прозевал ни единого рассвета.

Знаю, Антонина ПавловнаТарасенкова - бывшая вздымщица (собирательница сосновой смолы-живицы)леспромхоза, полный кавалер орденов Трудовой Славы. Из тех кавалеров, которыхмы теперь не то что стыдимся - нет, но для удобства и маленькой хитрости слегкаиронизируем над ними. Было время такое выдумывали себе героев, вождей,кавалеров. Дутым оказались многие, но такое уж было время, теперь-то поумнели.Вот и она, Тарасенкова, кавалер того времени. Три ордена, один за другим,сложила и завязала в старый линялый платок вместе с фотокарточками,обязательными к случаю.

Ушла Антонина Павловнадоить корову, а мне из подола фартука вывалила на стол альбомы. Любуйся… Воткремлёвские снимки. Строгие, с обязательными галстуками, костюмы, одинаковыелица с пристегнутыми торжественными улыбками, и она - с мучительно напряжённымвзглядом. Вязаная кофточка, зачёсанные назад волосы, прямая, застывшая передобъективом по долгу своему: как все, так и я, только бы уж поскорее... Яперебрала их целую пачку - старых, застойных времён карточек. Среди галстуков,костюмов, благополучия пышнотелых мужчин, чубатых и лысых, усатых и белозубых -она. Маленькая беззащитная птичка, нечаянно попавшая на пир сильных мира сего имучительно пережидающая «праздник».

Простенькая открыточкапопалась среди карточек. Детский старательный почерк вывел слова насчёт счастьяи здоровья: «Бабуля, желаем тебе...» Бабули-то счастье известное: были бы внукисыты, обихожены да здоровы. Но была ли счастлива тогда, когда» терпеливопереждав щёлканье фотокамер, возвращадясь в набитой электричке в Синезёрки стянувшими жилы от московских гостинцев сумками и оставалась одна за этим вотсамым столом, клала на ладонь тяжёлый орден и долго рассматривала его, какзаморскую диковину. Она снимала вязаную, купленную на выход, кофточку, вешалана плечики в шкаф, доила коров, запирала на засов двери и ложилась спать,потому что вставать завтра до рассвета и идти в лес. На подсочку.