Золушка и Дракон - Михалкова Елена Ивановна. Страница 31

– Почему вы не рассказали о нем следователю?

– Пожалела его самого и его жену. У них было трое детей. И еще: он уехал накануне вечером в Москву, увез главу администрации. Это совершенно точно. Поэтому я и промолчала. Мне не хотелось усугублять всеобщую панику. Ведь не знали, кого подозревать, понимаете?! Поселок начал сходить с ума. Все косились друг на друга, вздрагивали от малейшего шороха, а кассирша местного сельпо, вернувшись домой после смены, едва не зарубила топором родного брата, который вошел к ней в дом без стука. Постепенно стало ясно, что эта истерия добром не кончится. И в конце концов для собственного спокойствия все решили придерживаться версии, что Олеся попалась под руку какому-то психу, случайно оказавшемуся в лесу. А Ленка и Света и в самом деле попросту заблудились, как и полагали поначалу.

– Страусиная тактика…

– Да. В магазинах, на рынке люди вслух уверенно говорили о том, что какой-то психопат сбежал из тюрьмы, об этом рассказывали в новостях, и он-то и есть убийца бедной Олеси. Называли даже его приметы. А потом эти же люди возвращались домой и запрещали своим детям выходить на улицу. Все боялись черного убийцы, который гипнотизирует девочек и убивает их.

– Но больше убийств не было?

Ольга Романовна наконец отвела взгляд от воды:

– Нет. Ни убийств, ни исчезновений.

– У вас есть какое-то объяснение случившемуся? Может быть, какие-то подозрения?

Она отрицательно покачала головой:

– Нет. Я никого не подозревала, только чувствовала, что смертей больше не будет.

– Почему?

– Потому чтоониспугался. Я убеждена в одном: тот, кто убил Олесю, сделал это не обдуманно, а спонтанно. Может быть, она пыталась убежать от него, он настиг ее и ударил несколько раз тем, что подвернулось под руку? А после, когда тело нашли и поднялась паника, он страшно перепугался, что его вот-вот найдут – и затаился. Мне отчего-то думается, что это был старик.

– Из-за бутылки, – кивнул Сергей. – Напрашивается версия, что это женщина либо немощный мужчина. У Олеси были враги? Завистницы?

– Если бы вы знали, сколько раз меня спрашивали об этом! Я сама понимаю, что это звучит неправдоподобно, но – нет!

– Соседка, ревновавшая к ней мужа? Одноклассница? – продолжал допытываться Бабкин.

– Таких людей не было. Во всяком случае, мне о них ничего не известно.

Они с Сергеем остановились, пропуская молодую пару, и пока те не отошли, Григорьева молчала. Наконец, убедившись, что подслушать их невозможно, указала на деревянную скамейку чуть поодаль:

– Может быть, сядем?

Они прошли к скамье, и Григорьева почти упала на нее, словно рассказ лишил ее сил.

– Что же было дальше? – спросил Сергей, помолчав.

– С расследованием убийства Олеси – ничего. Прошло время, и к ее смерти привыкли. О ней не забыли, но стали говорить как о чем-то само собой разумеющемся, как бы дико это ни звучало. Как если бы в истории каждого поселка обязательно должна была присутствовать убитая девственница. – Голос Ольги Романовны зазвучал издевательски и жестко. – Что-то вроде жертвоприношения.

Она подняла палку и бросила в озеро с неожиданной силой. Палка, не долетев совсем чуть-чуть, упала на песок и покатилась к воде.

– А с вами? – спросил Бабкин, заинтригованный ее историей.

– Ох, со мной… Две недели спустя после смерти Олеси в Вязники приехала мама Ильи. Ее визит преследовал одну-единственную цель: стереть меня из жизни ее сына. За эти две недели мы виделись с ним единственный раз! Меня никуда не выпускали, но я сбежала из дома, потому что должна была сказать ему об этом.

– О чем? – не понял Сергей. – О чем сказать, Ольга Романовна?

1988 год, поселок Вязники

– Мама, она беременна, – убитым голосом пробормотал Илья.

– Что?!

Мария Федоровна обернулась и окинула его недоверчивым взглядом:

– С чего ты взял?

– Она сама сказала… – Илья боялся поднять глаза на мать. – У нее задержка… две недели.

Как только до Марии Федоровны дошел смысл сказанного, она едва не задохнулась от бешенства:

– Ты… О боже мой! Ты идиот! Кретин! Позволил развести себя какой-то деревенской шлюшке!

– Мама!

– Что «мама»?

– Она не то, что ты сказала! Она очень хорошая!

– Хорошая?!

– Да! Ты просто ее не знаешь. Она не такая, как остальные, честное слово.

Мария Федоровна на секунду потеряла дар речи, а затем разразилась издевательским смехом. Отсмеявшись, промокнула глаза платком и взглянула в зеркало, не осталось ли потеков от туши. Лицо должно выглядеть безукоризненно, особенно здесь, среди женщин, у которых любимый цвет помады – «розовый перламутр». Розовый перламутр, господи боже мой…

Мария Федоровна достала из косметички тюбик с французским «блеском» и поправила губы.

– Вот что, мой милый сын, – сказала она почти спокойным голосом. – Ты феноменально туп для мальчика с твоими генами! Но я все же попробую тебе кое-что растолковать. Для местных девочек, которые теряют невинность с местными же трактористами в двенадцать лет, ты – не более чем дурачок с московской пропиской. Именно твоя прописка делает тебя вожделенной добычей. Ты глуп, наивен, у тебя дикие представления о порядочности – в общем, ты именно то, что им нужно. Самая верткая и ухватистая из них затащила тебя в постель. Что ж, я даже одобряю этот опыт. В конце концов, ты почти взрослый мальчик, у тебя есть физиологические потребности, которые нужно удовлетворять. Прости, но если тебе захочется помочиться, я не буду придавать значения тому, справляешь ли ты нужду в фаянсовый унитаз или нависаешь над дырой привокзального сортира. Моя аналогия тебе ясна? Твоя подружка – это дырка, которую до тебя использовали несколько десятков человек. Прости, дорогой, но я вынуждена говорить это, чтобы у тебя не было иллюзий на ее счет.

Илья стоял, словно окаменев. Лицо у него горело.

– Это неправда, – еле выдавил он, ненавидя мать в эту минуту – за издевки, за ее хладнокровие и превосходство.

– Что неправда? – насмешливо осведомилась Мария Федоровна.

– У нее никого до меня не было.

– Это она тебе сказала?

– Это я сам видел, – Илья первый раз за все время разговора поднял глаза на мать.

– Хорошо, пусть так. Не стану убеждать тебя в том, что неглупой девочке легко было бы обмануть тебя, потому что ты, Илюша, лопух по этой части. Бог с ней и с ее выдумками. Я даже не стану задавать тебе вопросов о том, как ты мог не предохраняться, хотя первое, что ты сделаешь по возвращении – отправишься к доктору и сдашь анализы. А что ты смотришь на меня так удивленно? Гонорея и сифилис, дружок, сейчас лечатся, так что не переживай раньше времени. Но в свете открывшихся фактов у меня к тебе другой вопрос: скажи мне, Илья, что ты хочешь от меня?

Григорьев вопросительно посмотрел на мать.

– Ведь ты же не просто так рассказал мне эту душещипательную историю, – пояснила Мария Федоровна. – Ты на что-то рассчитывал. На что?

– Я ничего не рассказывал, – угрюмо напомнил Илья. – Тебе Ванькин дядя позвонил.

– Нет-нет, я не об этом. Александр все правильно сделал, он обязан был меня предупредить. Я о твоих трогательных попытках представить передо мной все дело в таком виде, будто бы два любящих сердца устремились друг к другу.

– Она беременна, – тупо повторил Илья, совершенно уничтоженный сарказмом матери.

Мария Федоровна поощрительно щелкнула пальцами:

– Кстати, ты хорошо сделал, что сказал мне об этом. Уж не знаю, мнимая ли ее беременность или настоящая, с этим мы разберемся…

– Не надо ни с чем разбираться, – перебил ее сын. – Я сам! Я сам все исправлю.

– Каким же образом, позволь спросить?

– Я на ней женюсь, – серьезно ответил Илья.

Мария Федоровна вытаращила на него глаза:

– Ты в своем уме? – раздельно спросила она. – Что ты несешь?

– Я должен, – настаивал юноша. – Это вопрос порядочности. Она ждет ребенка, и если я ее сейчас брошу…