Комплекс Росомахи - Зосимкина Марина. Страница 14

резко, чем ему хотелось, поинтересовался Егор.

– Конечно, дружок. Конечно, это кое-что меняет. Потому что, если ты, Жора,

ее знаешь давно и хорошо, то, значит, ты в этом деле тоже участник и не случайно

оказался рядом. Ловить я тогда ее перестану, а что хотел при встрече сказать ей,

скажу тебе, и ты меня послушаешь.

Взгляд его сделался совсем нехорошим, тон, которым Колян произнес

последнюю фразу, тоже. И взгляд, и тон Егор выдержал с невозмутимостью

ацтека.

Колян, кажется, это оценил, хмыкнул. Потом выдвинул верхний ящик стола,

извлек из него ту самую чернильницу. Поставил напротив Егора.

– Этого, – сказал с нажимом он, – мало. Мало этого, Жора. Мне нужен весь

набор и как можно скорее. Время не терпит.

Егор молча посмотрел на предмет, взял его в руки, покрутил, вернул на

место.

– Поэтому мы с тобой поступим следующим образом. Ловить я ее, как уже

сказал, больше не буду. Зачем? Я и так про нее знаю так много, что она от меня

никуда не денется. И где трудится наша чаровница, и где проживает, и на какой

машинке катается, ну это и так понятно. Но сведения мне эти пока ни к чему. А вот

если, Жора, ты мне не вернешь вещь в целости и сохранности, то тогда эти

сведения могут мне пригодиться. Угрожаю ли я? Угрожаю. Конечно, Жора,

угрожаю.

Егор выругался про себя. И что теперь делать? Объяснять этому бульдозеру,

что и вправду толком с той девицей не знаком? Допустим, он ему даже поверит. А

дальше? Раскланяться, выразив надежду, что недоразумение в конце концов

разрешится, и барышня будет сговорчивой?

Он ведь и сам далеко не уверен, что эта Алина не мошенница и не воровка.

Ради чего тогда ему вести себя, как полоумный Ланцелот, и объявлять войну

старому, ну пусть не другу, пусть даже не приятелю, а кому?.. А!.. Бывшему

однокласснику, вот кому.

Шкатулочку-то эту, тьфу – чернильницу! – он хорошо рассмотрел, когда они

вместе выходили из квартиры покойного Сашки Поляничева. Уронила ее барышня

по неосторожности, а потом этак жуликовато снова засунула в свой саквояж.

Но ведь она же впоследствии поведала Егору, как к ней в руки попала

данная вещица, и объяснила, кстати, с какой целью рванула в первый попавшийся

по дороге антикварный магазин!.. Первый попавшийся! Где господин Вертолетов

ловко, словно опытный рыболов, подсек ее и засунул в садок.

Объяснила, да… Ну, значит, не воровка, раз объяснила. Не воровка, а

настырная любопытствующая представительница своего пола. Вот повезло-то

ему…

Егор протяжно вздохнул. Попробуем иначе. По-другому попробуем.

– Послушай, Коль, а давай мы с тобой вот как поступим. Давай я тебе

компенсирую твою потерю в денежном эквиваленте. Ты назовешь мне сумму, а мы

поторгуемся.

Ревякин минуту сидел, тупо уставившись на собеседника, было заметно, как

под толстым черепом натужно вращаются огромные шестерни, а потом он вдруг

закашлялся, зашелся громовым хохотом и сквозь смех прохрипел:

– Только вчера познакомились, говоришь? Говоришь, поторгуемся? Да ты же

втрескался в нее, Росомаха! Ты же попался, как глупый карась!

Тут ацтекская выдержка Егора оставила, а лицо исказила свирепая гримаса.

Он стремительно перегнулся через захламленный Колькин стол, цапнул

многодолларовый Колькин галстук, резко дернул на себя и проскрипел, ткнувшись

носом в ревякинское ухо:

– Не смей называть меня глупым карасем, Ревяка, ты понял?!

Стул с грохотом опрокинулся на пол. Веером разлетелись какие-то буклеты.

В этот момент его правый висок ощутил легкий холодный и такой

узнаваемый тычок пистолетного дула, а слух уловил негромкий щелчок

предохранителя.

– Николай Викторович, что же вы не предупредили, что у вас будут

переговоры? – с вполне допустимой укоризной в голосе произнес гимназический

Марек. – Я же думал, что это друг у вас…

– Друг, – соврал почему-то Колька, дернув из Егоровых пальцев свой

галстук.

– Ага, друг, – подтвердил Егор, засовывая рубашку в брюки.

– Только нервный он сегодня, – продолжил Колька, поправляя галстучный

узел. – В девку одну втрескался, которая чернильницу слямзила. Вот он и психует.

– А!.. Понятно, – сказал Марек и поднял стул. – Тогда я пойду?

– Иди.

Жорка Росомахин и Колька Ревякин никогда не дружили. Это понятно, они

были слишком разные. Но тем не менее, имелось у них нечто общее, что их, так

сказать, роднило. Жорка реагировал на бесцеремонную критику учителей так же

остро и болезненно, как и Колян.

Вы спросите – а кто не реагировал болезненно? Да многие же, очень многие!

Сносили как должное, да и только. А ведь учительские замечания бывали не

просто едкими, а едкими с подкавыкой или едкими с издевкой, а также

оскорбительные и даже, гм, грубые. Нюансы эти зависели от наклонностей

каждого конкретного педагога, его настроения, самочувствия, семейных

обстоятельств и погоды.

И если Колян Ревякин в ответ на вполне понятное недовольство препода по

поводу вновь невыученного урока хамил и огрызался, то Жорка Росомахин в

качестве защиты и нападения предпочел выбрать иезуитский путь хорошей

успеваемости и безукоризненного поведения.

При этом он не опорочил себя подобострастным отношением к учителям,

иными словами, подхалимом не был. Напротив, он позволял себе вольнодумство и

даже некоторое фрондерство, но свое неподчинение правилам распорядка

мотивировал в такой безупречной форме и так логически его обосновывал, что

даже директор школы Иван Павлович Яскин избегал вести с ним дискуссии при

большом скоплении школьного народа. Не все педагоги за это Егора любили, но

все без исключения обращались к нему с осторожностью и некой опаской.

Зато пацаны в классе относились к Жоре уважительно, а девчонки неумело

кокетничали. Тем более, что на уроках физкультуры он подтягивался на турнике

двадцать раз подряд, в баскетбольную корзину попадал чуть ли не с середины

поля и имел в собственности гитару, под аккомпанемент которой шикарно

исполнял битловские «Мишель» и «Йестеди». Однако до поры до времени для

многих он был просто «заносчивым мальчиком из хорошей семьи», как выразилась

о нем язвительная Елена Трофимовна, завуч старших классов.

Но тут произошел один случай, который кое-что поменял во всеобщем к

Егору отношении. Было это, когда он учился в седьмом или уже восьмом классе.

Возвращаясь кратчайшей дорогой домой после факультатива по физике, Егор не

смог вовремя обойти препятствие в виде четырех битюков-старшеклассников, и

ему ничего не оставалось, как идти прямо на них. Либо повернуть обратно.

Битюки поджидали тощего очкарика, скалились и плевали сквозь зубы

никотиновой слюной, а потом один из них сильно толкнул Егора в плечо, когда тот

почти уже прошел мимо их своры. Понять было нетрудно, что парни хотят его

избить. За что? А фиг их знает, за что. Просто хотят.

Егор попятился к бетонному забору, вдоль которого вилась узкая дорожка, и

придвинулся к нему поближе спиной. Кто-то из шпаны заржал. Все четверо

неспеша начали приближаться, сжимая полукольцо.

Егор медленно, не отрывая взгляд от глумливых физиономий, сбросил с

плеча рюкзак. Прямо на землю, прямо в грязную пожухлую траву. Потянулся к

брючному ремню.

Теперь заржали уже все четверо, сопровождая ржание тупыми остротами.

Надвигались. У одного в руках оказалась пустая пивная бутылка, другой поигрывал

самодельной свинчаткой.

«Гони, очкарик, бабки, сигареты и что у тебя там еще, и мы побьем тебя

несильно».

Егор, наконец, вытащил из брюк широкий солдатский ремень с тяжелой

латунной пряжкой и обмотал им кисть правой руки. Не дожидаясь, когда свора