Туарег - Васкес-Фигероа Альберто. Страница 29

– Иногда я спрашиваю себе: неужели ты и впрямь простой, невежественный туарег, который родился и вырос в самой отвратительной из пустынь, или за этим покрывалом скрывается кто-то другой?

Туарег слегка улыбнулся:

– Говорят, наша раса отличалась умом, силой и образованностью и существовала на Крите во времена фараонов. Она отличалась таким умом и силой, что попыталась завоевать Египет, но одна женщина нас предала, и мы проиграли битву. Одни подались на восток, обосновались рядом с морем и положили начало народу финикийцев, которые господствовали на морях. Другие двинулись на запад и поселились в песках, господствуя в пустыне. Тысячи лет спустя явились вы, варвары-арабы, которых Магомет только-только вытащил из самого дремучего невежества…

– Да, я слышал эту легенду. Она утверждает, что вы являетесь потомками гарамантов [31]. Но я в это не верю.

– Может, это всего лишь легенда, но ведь мы на самом деле поселились здесь гораздо раньше вас и всегда были смекалистее, хотя и менее тщеславны. Нам по душе наша жизнь, и мы не желаем большего. Нас не волнует, что о нас думают, однако, когда нам бросают вызов, мы отвечаем. – Голос туарега зазвучал жестче. – Так ты мне скажешь, где находится Абдуль эль-Кебир или же мне придется спросить у твоей жены?

Губернатор Хасан бен-Куфра вспомнил, как накануне отъезда в Эль-Акаб его наставлял министр внутренних дел.

«Не доверяй туарегам, – сказал тот. – Не гляди на их внешний вид, потому что, по моему мнению, среди всех живущих на нашем континенте они в наибольшей степени наделены аналитическим умом и редкой изворотливостью. Это особая раса. Если бы они задались такой целью, то подчинили бы нас себе – все равно, жителей побережья или жителей гор. Туарег способен понять, что представляет собой море, притом что он ни разу в жизни его не видел, или вникнуть в философскую проблему, в которой ни ты, ни я не поймем ничего. Их культура очень древняя, и, хотя как социальная группа они приходят в упадок, что связано с изменением окружающей действительности и утратой воинственности, каждый в отдельности остается по-своему незаурядной личностью. Держи с ними ухо востро!..»

– Туарег никогда не причинит вреда женщине, – сказал губернатор. – И я не думаю, что ты являешься исключением. Уважение к женщине для вас столь же священно, как и закон гостеприимства. Ты что же, нарушишь один закон, чтобы выполнить другой?

– Нет, конечно, – признался Гасель. – Но мне и не придется причинять ей вред. Если она поймет, что твоя жизнь зависит от того, скажет она мне или нет, где находится Абдуль эль-Кебир, то во всем признается.

Хасан бен-Куфра подумал о Тамат, об их тринадцатилетнем супружестве и двоих детях, и ощутил абсолютную уверенность в том, что туарег прав. Он не мог винить жену, зная, что сам поступил бы точно так же. В конце концов, выдать местонахождение Абдуля эль-Кебира – еще не значит выпустить его на свободу.

– Он в форте Герифиэс, – сказал он наконец.

Гасель почувствовал, что губернатор говорит ему правду, и прикинул в уме расстояние.

– Мне понадобится три дня, чтобы добраться, и еще день, чтобы раздобыть верблюдов и провизию… – задумчиво произнес он, и тут в его голосе послышались веселые ноты. – Это значит, что, когда мне устроят засаду в гвельте Сиди-эль-Мадья, я уже буду в Герифиэсе. – Он медленно, с наслаждением отхлебнул чаю. – Они прождут нас день, максимум два, прежде чем обо всем догадаются и пошлют предупреждение о том, чтобы меня встречали… Время есть! – уверенно сказал он. – Да. Думаю, что у меня есть время.

– А как ты поступишь со мной? – спросил губернатор с легкой дрожью в голосе.

– Я должен бы тебя убить, но я оставлю тебе воды и еды на десять дней. Если ты сказал правду, я кого-нибудь пришлю. Если ты солгал и Абдуля эль-Кебира там не окажется, ты умрешь от голода и жажды, потому что никому не по силам разорвать ремни из верблюжьей кожи.

– Откуда мне знать, что ты действительно пришлешь кого-то за мной?

– Знать ты этого не можешь, но я это сделаю… У тебя есть деньги?

Губернатор Хасан бен-Куфра показал подбородком на задний карман брюк, в котором лежал бумажник, и туарег его достал. Отделил банкноты наибольшего достоинства и аккуратно разорвал их посередине. Одну половину спрятал, а вторую сунул в бумажник, который положил рядом с костром.

– Я найду какого-нибудь кочевника, отдам ему эту половину банкнотов и объясню, где найти вторую половину… – Он улыбнулся под покрывалом. – За такую сумму любой бедуин готов провести верхом на верблюде целый месяц. Не волнуйся, – успокоил он его. – За тобой придут. А теперь снимай штаны.

– С какой стати? – вскинулся губернатор.

– Ты проведешь в этой пещере десять дней со связанными руками и ногами… Если ты обмочишься и обмараешься, то покроешься язвами. – Он сделал выразительный жест. – Лучше, если задница будет проветриваться…

Его превосходительство губернатор Хасан бен-Куфра, высший представитель власти, слово которого – закон, на территории большей, чем Франция, хотел было запротестовать но передумал, проглотил свою гордость и возмущение и начал с трудом расстегивать ремень на брюках.

Гасель помог ему их снять, затем как следует его связал, а под конец снял с него часы и перстень, украшенный крупным бриллиантом.

– Этим я расплачусь за верблюдов и провизию, – объяснил он. – Я беден, а мне пришлось убить верблюда. Это был замечательный мехари. Такого у меня больше никогда не будет.

Туарег собрал вещи, прислонил к стене гербу с водой и мешок сухофруктов и показал на них рукой.

– Расходуй экономно! – посоветовал он. – Особенно воду. И не пытайся освободиться. А то вспотеешь, и тебе захочется пить. Тогда, вероятно, воды не хватит. Старайся спать… Это самое лучшее: во сне не расходуется энергия…

Гасель вышел. Снаружи была темная ночь под черным безлунным небом, усыпанным звездами, которые здесь, в горах, казались еще ближе, почти касались гребней гор, высившихся над головой. Он в задумчивости постоял несколько секунд – то ли пытался сориентироваться, то ли выстраивал в уме маршрут, как добраться из того места, где он находился, до далекого форта. В первую очередь ему понадобятся вьючные животные, большое количество провизии и гербы, чтобы запасти как можно больше воды, потому что, насколько ему было известно, в окрестностях эрга Тикдабра колодцев не было, а южнее уже начиналась «великая пустая земля», точных границ которой никто не ведал.

Он шел всю ночь быстрым пружинистым шагом. От такой ходьбы кто угодно бы выбился из сил, но для туарега она была неотъемлемой частью его жизни. Рассвет застал его на вершине холма, возвышающегося над долиной, где тысячи лет назад, вероятно, текла речка. Кочевникам было известно, что в этой долине достаточно выкопать полметра земли, чтобы в атанкор набралась вода, которой хватило бы пяти верблюдам. Поэтому сюда в обязательном порядке заворачивали караваны, направлявшиеся с юга в крупный оазис Эль-Акаб.

Гаселю удалось разглядеть три лагеря, расположившиеся вдоль русла. С рассветом в них снова начали раздувать костры и собирать пасущихся по склонам верблюдов, готовясь двинуться дальше.

Оставаясь незамеченным, он внимательно понаблюдал за обитателями лагерей, пока окончательно не убедился в том, что среди них нет солдат, и только тогда отважился спуститься и остановился перед самой большой хаймой, встретившейся ему на пути, в которой четверо мужчин прихлебывали утренний чай.

– Метулем, метулем!

– Аселам алейкум, – дружно послышалось в ответ. – Присаживайся и выпей с нами чаю. Галеты?

Он поблагодарил за галеты, сыр – порядком подпорченный, но зато твердый и вкусный – и за сочные финики, поглощаемые вместе с чаем – жирным, сладким, с большим количеством сахара, – который согрел его тело, изгоняя из него предрассветный холод.

Тот, кто, судя по всему, был старшим группы, бедуин с редкой бородкой и хитринкой в глазах, не сводивший с Гаселя глаз, спросил без всякого выражения в голосе: