Боги слепнут - Алферова Марианна Владимировна. Страница 86

– Жестокий правитель убивает философа? – засомневался Серторий. – Явный намёк на Домициана.

– Пусть будет не так, – опять вмешалась Береника. – В нашей книге не должно быть ничего однозначного. Пилат был жесток, но наш философ ему почему-то понравится, и Пилат захочет его помиловать. Царь Ирод посмеётся над бродячим философом, первосвященник будет требовать казни, а римский прокуратор попытается спасти несчастного, а когда не получится, воскликнет… – Береника замолчала, подыскивая подходящую фразу.

– "Что за безумье, увы! Ужели смертоубийство".

– Просто речною водой можно, по-вашему, смыть! [78] – подсказал тут же Серторий.

– Да, да, Пилат омоет руки, будто захочет смыть с них кровь невинной жертвы, – подхватила Береника.

– Я никогда не был в Иудее, – признался Серторий. – Как я смогу описать эти места?

– Какое это имеет значение? Другие там тоже не были. Напишешь, как представляешь эту землю ты. Наш философ будет рассказывать занятные истории с поучительными выводами.

– Что-то вроде басен Эзопа? – усмехнулся одной половиной лица до того молчавший Марк.

– Может и так… но нечто другое. А ты, Серторий, выищешь у философов для него афоризмы, которыми так славился Эпиктет.

– Да вот, к примеру, мне один сразу пришёл на ум..

«Питтак, оскорблённый одним человеком, мог наказать его, но отпустил со словами: „Прощение – лучше мщения“. Первое свойственно людям добрым, последнее – злым» [79] . А когда Эпиктета спросили, чем можно мстить своему врагу, он сказал:

«Стараться сделать ему как можно больше добра».

– Неплохо. Нашему философу подойдёт. Однако форма. Обрати внимание на форму. Форма должна быть совершённой. Тогда каждое слово обретёт удесятерённую силу. С Эпиктетом все понятно. Тут все строго, как в геометрии Евклида. А нам надо придумать такую фразу, которая вызовет бурю протеста и одновременно ощущения высшей правоты. Это будет действовать, как магия. Все должно быть примитивно и одновременно сложно. Две крайности соединим вместе. Вспомни Ликурга, как он перевоспитал своего мучителя, который выколол ему глаз. Что бы мог сказать Ликург?

– Ты вынул у меня один глаз, вынь и второй, – предположил Марк.

Я думал, что Марк неудачно пошутил, но Беренике его слова понравились.

– "Ничто, кроме души, недостойно восхищения, а для великой души все меньше её" [80] , – процитировала она.

– Ты веришь, как Сенека, что наши души воплотятся вновь в тела и вернутся в этот мир? – спросил я Беренику.

– Я верю, что душа бессмертна.

– Сократ пытался доказать это с помощью логики, но, по-моему, весьма неудачно, – заметил Серторий.

– Душа бессмертна, – повторила Беретка.

– "Душа, не стремись к вечной жизни, Но постарайся исчерпать то, что возможно" [81] , – возразил я.

– "Высшее благо заключается в самом сознании и совершенстве духа" [82] , – процитировал Серторий.

– Что-то не верит народ в эти стоические мудрости, – буркнул Марк и, повернувшись на ложе, скорчил болезненную гримасу. – Слишком трудно находить отраду в самой добродетели. Куда справедливее было бы наградить человека за страдания какими-нибудь удовольствиями в Элизии.

– Нас упрекнут в том, что герой слишком уж походит на Сократа. Любой образованный человек тут же вспомнит платоновского «Криптона». Кто не знает заявления Сократа перед смертью: «…никогда не будет правильным поступать несправедливо, отвечать на несправедливость несправедливостью и воздавать злом за претерпеваемое зло» [83] .

– Нет, наш философ будет вовсе не похож на Сократа! – возмутилась Береника. – Сократ смешон, уродлив, лишён величия. За неказистой внешностью люди не видят мудрости. А многим, очень многим нужна внешность. А этот будет величав. То есть мы не будем описывать, как он выглядит. Но по всему должно быть ясно, что величав. И молод. И обращаться станет не к разуму, а к чувству.

– Вот ещё положение, которое мне несомненно нравится… «Чего не желаешь себе, не желай и другим; тебе не нравится быть рабом – не обращай других в рабство» [84] . – Кажется, я начал усваивать манеру Береники. Мне стал нравиться наш герой – безвестный философ, выдававший себя за бога… или бывший богом. Когда творишь, вымысел и явь сливаются. Это не вера – это просто переход в иной мир. В то самое небесное царство, в которое творец приглашает за собой остальных. Я был как будто пьян, хотя выпил не так уж много фалерна. – Или вот это: «Я буду жить в убеждении, что родился для других» [85] .

– Кстати почему бы нам не сделать героя из Сенеки? – спросил Серторий.

– Не получится. Старого плута все знают. И про его огромное богатство, и про сделки с совестью. Хотя он и писал: «Только тот достоин бога, кто презрел богатства» [86] . А ведь сам советовал, чтобы дело не расходилось с убеждениями. Нет, Сенека не подойдёт. А про нашего философа ничего не известно. И это хорошо. Его можно сделать каким угодно. Возможно, он в жизни был фанатиком, требовал от учеников отречься от родителей и следовать за ним, подчинял своей воле, морил голодом, деля одну лепёшку на двадцать человек и внушая, что все насытились, вдалбливал свои поучения день за днём. Но спустя сто лет все позабылось. Мы создадим его заново. Его безвестность – это глина, из которой мы вылепим чудо. – Мне вдруг сделалось не по себе. То, что начиналось забавою, вдруг обрело странный и даже мрачноватый смысл. Однако отказаться я не мог – меня будто кто толкал в спину.

Далее явно не хватало изрядного куска. Кумий посмотрел, нет ли записей на обороте, но ничего не нашёл. На последней странице было лишь несколько строк.

– Мы будем писать на греческом? – спросил Серторий.

– Разумеется. Это же язык философов и всех образованных людей. К тому же то, что пишется по-латыни, считается исходящим непосредственно от власти. А все, что исходит от власти, ненавистно.