Боги слепнут - Алферова Марианна Владимировна. Страница 87

– "В Риме давно молодёжь ненавидит могущество Рима" [87] , – процитировал Серторий.

На этом рукопись заканчивалась. Кумий сидел неподвижно. Никогда не читал сочинения этих странных четырех соавторов. Возможно, они укрылись под вымышленными именами. Даже скорее всего. Странно, что труд их исчез. Он просто канул в небытие… или…

Кумия охватила тоска. Ну почему текст, о котором говорили четыре собеседника, не сохранился? Почему все созданное раньше или позже гибнет? И задумываясь над этим, сознаёшь, что делать вообще ничего не стоит, что все обречено на гибель, раньше или позже – неважно. Но все равно мы приходим в этот мир и трудимся как муравьи и сражаемся в надежде победить. Но победить невозможно. И переделать все дела – тоже. Смерть настигнет тебя на половине дороги.

«Ты взошёл на корабль, совершил плавание, достиг гавани – пора слезать» [88] .

Наверняка этим четверым казалось, что их книга перевернёт мир. А не осталось ни одного экземпляра. И мир не пожелал переворачиваться.

Кумий перелистывал вновь и вновь листы странной рукописи. Он даже не слышал, что в дверь стучат. Наконец тому, за дверью, стучать надоело, и он толкнул хилую фанерную загородку. Гостем оказалась Ариетта. За ней шёл молодой человек в кожаной куртке, отороченной мехом, из-под которой выглядывала шерстяная туника с длинными рукавами.

– Привет, – сказала Ариетта. – Узнала, что ты бедствуешь, решила навестить. Это Гимп, – сказала она, кивая на своего спутника. – Бывший гений Империи.

Она положила на стол свёрток с едой, поставила бутыль вина.

– Тебя наверняка редко навещают.

Кумий тоскливо улыбнулся. Почему-то был не рад её приходу. Даже возможности нормально поесть – тоже не рад. А уж Гимпа он и вовсе не хотел видеть. К гениям Кумий испытывал странную ревность. Подумаешь, бывший гений! Разве это что-то доказывает?

– Я принесла вино с пряностями. У тебя есть чаши? – Ариетта принялась распоряжаться сама, видя, что Кумий сидит, не двигаясь, и глядит в одну точку.

– Напьёмся? – предложил Гимп. – Уж больно тошно.

– Это точно, – подтвердил Кумий. Он пил и ел, а тошнотворное чувство не убывало, а росло.

– Пытался придумать анекдот про Бенита, но ничего не получается. А у тебя?

– Я придумал библион. Это получше анекдота.

– В последнее время библионы походят на анекдоты, – заметила Ариетта.

– Зачем мы пишем книги? – спросил вдруг Кумий.

– "Помни о смерти, единственное, что вырвет тебя из её власти, это твои стихи, все остальное, хрупкое и тленное, исчезает и гибнет, как сами люди" [89] , – отвечала Ариетта словами Плиния.

– Книги тоже смертны, – вздохнул Кумий. – Как та, о которой я узнал сегодня.

А мне так хотелось прочесть историю бродячего философа, распятого на кресте.

– О чем ты? – встревожился гений.

– Я прочёл рассказ, как была написана книга. А самой книги, увы, нет.

Такое бывает?

– Дай сюда! – закричал Гимп и вырвал рукопись из рук Кумия.

Перелистнул страницы. «Серторий»… «Береника»… Едва Гимп прочёл эти имена, как волосы у него зашевелились. Неужели опять? Неужели напрасно он тысячу лет назад расправился с этими бунтарями?.. В ярости он принялся мять и рвать страницы.

– Что ты делаешь? – закричал Кумий и попытался отнять рукопись, но Гимп оттолкнул его, и поэт свалился на пол между ложем и столом. Попытался встать, но так неловко упал, что не мог повернуться и барахтался на полу, кляня гения.

Ариетту эту возня забавляла, и она рассмеялась. А Гимп уже щёлкал зажигалкой.

Беспомощный, Кумий смотрел, как горит рукопись. Гимп тоже смотрел, как пляшут язычки пламени. И лишь когда только чёрный комок остался от белых страниц, перевёл дух.

– Гений этой книги оказался необыкновенно силён. Просто фантастически!

Едва явившись, он чуть не убил меня, – пояснил Гимп и, обессиленный, опустился на ложе. Он как будто и не замечал, что Кумий пытается подняться. – Я должен был его уничтожить. Или он бы уничтожил меня. И Империю вместе со мною.

– Гений книги? – переспросил Кумий, наконец выбираясь из нелепой ловушки.

– У книг есть гении? – Сердце его заколотилось в горле – то ли от страха, то ли от восторга.

– Ну да. А разве ты не знаешь, что едва начинаешь писать книгу, как у неё появляется гений. И умирает он либо вместе с рукописью, если книга не издана, либо вместе с последним экземпляром. Память о книге, как память о человеке, не продлевает гению жизнь. Лишь графоманские сочинения не осенены гением.

– Значит, и мои книги… – задохнувшись от внезапного открытия, начал было Кумий.

– Нет, – оборвал его Гимп. – Теперь нет. Так было. Совсем недавно. А теперь – нет. Ныне гении больше не рождаются. Они только умирают.

– Что ж это такое! – воскликнул Кумий и почувствовал, что на глаза против воли сами наворачиваются слезы. – Выходит, больше нельзя написать гениальную книгу?

– Выходит, что нельзя.

– Почему?!

– Потому что в мире больше нет гениев. Кроме одного гения Рима.

– Да к чему тогда этот самый гений?! – Кумий плакал уже по-настоящему. – Я написал прекрасную книгу. Самую лучшую! Гениальную! И что же? Она превратится в серенькое ничто только потому, что написана в наше подлое время?! Что ж это такое…

Ариетта не вмешивалась в их спор, лишь подливала в свою чашу вино.

Гимп вдруг вскрикнул и закрыл лицо руками. Ариетта к нему обернулась. И выронила чашу. Та упала и разбилась. Одна из трех уцелевших чаш Кумия. Ну вот, явились! Одна бьёт посуду, другой жжёт чужие сочинения.

– Я ослеп, – простонал Гимп. – Я вновь ослеп.

– Знаешь, какой это библион! – стонал Кумий и тряс за плечо слепца.

Ничегошеньки ты не знаешь. А ещё гений!