Из Парижа в Бразилию по суше - Буссенар Луи Анри. Страница 88

— Действительно, это очень серьезно, — произнес тот, быстро пробежав указанную статью. — Столь серьезно, что обвинения, если бы они подтвердились, полностью бы исключили возможность твоего поединка с полковником, мой дорогой Жак.

— Невероятно!..

— Посуди сам. Я дословно переведу тебе этот текст на французский:

«Мы, в Америке, — не дураки, и наши саквояжники [379] охотно переезжают из штата в штат в поисках косточки, которую можно было бы поглодать. Этих авантюристов от политики обычно встречают без восторга, но тем не менее терпят, при условии, что у них чистые руки.

Нередко саквояжник оказывается личностью темной: человеком, способным среди бела дня застрелить своего ближнего, а затем ловко избежать веревки, шулером, которого невозможно схватить за руку, кутилой, живущим на широкую ногу, не имея для этого определенных источников дохода.

Политиканствующий субъект, как правило, очень общителен, вызывает восхищение молодежи, популярен среди представительниц прекрасного пола, снисходителен, любезен, при случае готов даже явить чудеса храбрости: ведь люди, склонные к авантюризму, необязательно негодяи. Они могут пойти как в хорошую сторону, так и в плохую: это дело случая. Удачное или, наоборот, неудачное стечение обстоятельств делают из них честных граждан или мошенников. Мошенник же, опускаясь, становится вором.

Соотечественники мои, сегодня вечером, в преддверии послезавтрашних выборов, состоится большой парад [380]. Уэллса называют непобедимым, и, возможно, он действительно будет избран большинством голосов.

Я ничего не могу сказать о мистере Уэллсе. Это одно из тех ничтожеств, словно специально созданных для того, чтобы заполнять наши представительные ассамблеи.

Но остерегайтесь того, кто будет проводить сегодняшний митинг! Большинство жителей Сан-Франциско знают его как обычного пройдоху. Некоторые считают его проходимцем. Я же называю его вором!.. И готов представить надлежащие доказательства.

А теперь судите сами, должны ли вы посылать в верхнюю палату человека, ставшего легкой добычей мерзавца: ведь этот негодяй, воспользовавшись нашей доверчивостью, будет думать за него и безнаказанно орудовать под его прикрытием, в то время как наши благодушные судьи без колебаний закроют на все глаза.

Должен ли я назвать имя, которое и так будет сегодня вечером у всех на устах? Да, должен… Чтобы никто не усомнился: вор этот — полковник Сайрус Батлер, будущий зять кандидата Дэниела Уэллса! Полковник из того самого кавалерийского полка, где творились темные делишки! Из того полка, чьи солдаты и офицеры расплачивались фальшивыми монетами!

Но хватит на этот раз. Завтрашняя статья будет более подробной, и наши доказательства, надеюсь, помогут гражданам нашего города сделать правильный выбор».

— Это все? — спросил Жак.

— Все, — ответил Жюльен. Затем, обратившись к мистеру Уэллсу, все еще кипевшему от гнева, спросил: — Значит, полковник Батлер уже прибыл?

— Да, сегодня утром.

— Надеюсь, что он в пух и прах развеет все эти наглые выпады и предоставит неоспоримые доказательства своей честности.

— Наказание будет равно оскорблению: этот подонок, несомненно, заслужил смерть! — прорычал американец. — Полковник не такой человек, чтобы сносить подобные оскорбления.

— Речь идет не о том, чтобы наказать обидчика, а о том, чтобы опровергнуть его обвинения, — строго заметил Жюльен. — Ибо, повторяю вам, мистер Уэллс, если ваш будущий зять не оправдается, то мы будем вынуждены прервать с ним любые отношения и, к великому нашему сожалению, поступим так же и по отношению к вам.

Ужасная какофония, потрясашая до основания «Палас-отель», избавила мистера Уэллса от щекотливой задачи ответить Жюльену. По улице двигался оркестр, составленный из огромных военных барабанов и цимбал [381]. Атлетического сложения негры взрывали воздух раскатистыми очередями, прерывавшимися время от времени резкими взвизгами флейты. Все вместе это напоминало артиллерийские взрывы. Затем раздались крики или, вернее, вопли бесноватых, накачавшихся виски, и звуки те в соединении с отвратительной музыкой довели грохот до своего апогея [382].

Многотысячная толпа вступила на улицу, оттеснила пешеходов и преградила путь экипажам, трамваям и груженым фурам [383]. Людское море заполнило собой все уличное пространство, и остановленный транспорт застыл, словно островки посреди бушующей стихии.

Оркестр бесцеремонно ввалился в холл гостиницы, прошел его насквозь и вышел с другой стороны, сопровождаемый аплодисментами зрителей, столпившихся у окон и сгрудившихся на крышах соседних домов.

Над толпой развевались пестрые знамена и флажки, и на всех без исключения стояло имя Уэллса: «Уэллс — кандидат!», «Ура Уэллсу!», «Голосуйте за Уэллса!», «Уэллс непобедим!».

Эта шумная манифестация длилась уже не менее часа, и с приближением ночи выкрики бесновавшейся толпы отнюдь не становились тише.

Заслышав этот грохот, мистер Уэллс, удивленный не меньше своих собеседников, мгновенно испарился.

Жюльен, не зная, к кому следует обратиться, спросил у одного из гостиничных служителей, был ли это тот самый обещанный парад. Оказалось, что это лишь легкая закуска перед обильным ужином, прелюдия митинга, устраиваемого полковником, который лично возглавит шествие.

— Со времен выборов президента Гранта [384], — добавил служитель, — нам не приходилось видеть подобного… О!.. Смотрите, джентльмены, — продолжил он, открывая окна, — и убедитесь сами, прав ли я!

Полковник Батлер, не дав охладиться восторгам, открыл долгожданный парад.

Едва вдали угасли последние адские звуки, как на смену им явились новые, еще ужаснее и пронзительнее. Новый оркестр в своем неистовстве даже превосходил предыдущий. Казалось, что целый полк действующей армии и в придачу полк резервистов вооружились флейтами, цимбалами и огромными барабанами. На головах у музыкантов красовались белые кепи, на плечи были наброшены белые короткие плащи с всего лишь двумя словами, выведенными на них большими черными буквами: «Уэллс непобедим!»

Следом за оркестрантами выступал на великолепном рыжем коне полковник Батлер собственной персоной, облаченный в черный бархат, словно фотограф, и в огромные кавалерийские сапоги, как у армейского капитана. Он величественно двигался во главе длиннющей людской колонны. Демонстранты, — а насчитывалось их не менее двенадцати тысяч, — были с такими же кепи на головах и в таких же белых плащах с черной надписью: «Уэллс непобедим!» И все без исключения несли на палочках яркие плакатики, где до одурения, до умопомрачения повторялись, как заклинание, все те же магические слова: «Уэллс непобедим!» Участники манифестации шагали по-военному, в ногу, по пять человек в ряду. Офицеры в красных плащах и кепи замыкали процессию.

Колонна была разделена на отряды приблизительно по пятьсот человек, и впереди каждого, обозначенного одной из букв алфавита, шел свой собственный оркестр, исполнявший ту же мелодию, что и головной.

Шествие этих живых плакатов среди двойного ряда зрителей длилось два с половиной часа.

В десять часов полковник отдал команду, повторенную командирами отрядов. Манифестанты сдвоили ряды и выстроились в шеренги по десять человек, после чего колонна вышла на просторную Маркет-стрит.

Приближался кульминационный момент. Печатая шаг, каждый из участников парада извлек пакет со всем необходимым для фейерверка. По сигналу, которым послужил выстрел, боеприпасы были подожжены, и улица в тот же миг превратилась в огненную реку. Изо всех окон, со всех балконов свешивались люди — сторонники того, в честь которого бушевал этот праздник. Они тоже зажгли петарды [385], шутихи [386] и бенгальские огни, и все вокруг расцвело причудливыми цветами, принимавшими самые неожиданные очертания.