Полынь – сухие слёзы - Туманова Анастасия. Страница 73

Трухлявые половицы скрипели немилосердно, как ни старался Ефим ступать по-кошачьи босыми ногами. Но никто почему-то не выскакивал навстречу, никто не орал: «Стой! Держи вора!» Помянув всех святых, Ефим вступил в анфиладу тёмных комнат. Даже в полумраке было видно, что здесь давно никто не жил: смутно белели силуэты зачехлённой мебели, поблёскивал пыльный паркет. В самом конце коридора Ефиму почудилась полоска света из-под закрытой двери. Он замер, огляделся. Вокруг по-прежнему никого не было; чуть слышался стук котелков из кухни.

Ещё не подойдя, Ефим понял, что не ошибся: за дверью явно кто-то был. Слышалось копошение, шаги в мягких комнатных туфлях, шуршание материи. Ефим посмотрел на дверь. Она казалась запертой. Сощурившись, парень напряжённо соображал: то ли постучать, то ли попробовать толкнуть дверь наудачу. А что, если в самом деле заперта? Выбить, поднять шум? Сбегутся дворовые, повяжут… А если и не повяжут, всё равно дело останется несделанным. Мать честная, как быть-то?

– Охти, мать господня…

Испуганный, чуть слышный шёпот за спиной показался Силину громом небесным. Он замер. Медленно повернул голову. На лестнице стояла девчонка в рогатке, которую он видел несколько минут назад. Сейчас в её тонкой, дрожащей от напряжения руке было полное ведро воды. Когда она встретилась взглядом с Ефимом, глаза её сделались совершенно круглыми, рот открылся, и Ефим понял, что сейчас девка заверещит на весь дом. Прыгнув к ней, он молча, с силой зажал ей рот свободной от топора рукой.

– Не кричи, – попросил шёпотом. – Задушу.

Девчонка затрясла головой – не буду, мол. Жалобным жестом попросила освободить её. Ефим, поколебавшись с минуту, отпустил руку. Он следил за девчонкой настороженно, каждый миг ожидая истошного вопля, но та, держась за стену, только морщилась от боли и силилась поудобнее пристроить тяжёлую рогатку на стёртой в кровь шее. Когда ей это удалось, она подняла глаза на парня.

– Ты пошто здесь? Я тебя знаю… Силин ты, Ефим…

– А ты кто? – шёпотом спросил он.

– Фенька. Небось, не заголосю… Ты пошто здесь?

– Фенька, подлая, с кем ты там? – раздался вдруг из-за двери знакомый скрипучий голос. Девчонка вздрогнула. В упор посмотрела на Ефима, словно только сейчас заметив топор в его руке. Он, поймав этот взгляд, кивнул. Фенька закрыла глаза, медленно, глубоко вздохнула… И вдруг громко крикнула:

– Самоварчик извольте, Амалья Казимировна!

– Так входи, поганка, что копаешься там?

Ефим отстранил Феньку и, с силой толкнув дверь, вошёл в горницу.

В комнате управляющей было ещё темно; слабым жёлтым светом горела свеча на низком столике, освещая стопку расходных книг и одну из них, раскрытую на середине, с исписанными мелким почерком страницами. Чернильница в виде бронзовой черепахи была открыта. На спинке стула висела женская душегрея, свешиваясь складками до пола; туфли валялись на сморщенном домотканом половике.

Упыриха в ночной кофте сидела спиной к двери перед тусклым, засиженным мухами зеркалом. Её длинные, редкие, мышиного цвета волосы были откинуты на спину, рядом, на столике лежал гребень, шпильки в беспорядке рассыпались на скатерти.

– Где болтаешься, мерзавка? – не оборачиваясь, спросила она. – Вовсе страх потеряли? Ставь самовар, вели Гараське запрягать, в Рассохино поедем, там нынче… – Она вдруг осеклась, заметив в зеркале стоящего на пороге Ефима.

– Кто здесь? – Она резко обернулась, блёклые глаза упёрлись в парня, словно два гвоздя. Мгновение они молча смотрели друг на друга. Затем Упыриха стремительно вскочила и кинулась к окну. Но Ефим, опередив её, одним прыжком покрыл расстояние между дверью и окном и сбил Упыриху на пол. Куда пропал из его руки топор, в какой миг он выронил его, Ефим не заметил. Навалившись всем телом на яростно отбивающуюся женщину, он стиснул руками её горло и не отпускал до тех пор, пока она, содрогнувшись в последний раз, не обмякла.

Убедившись, что Упыриха больше не шевелится, Ефим поднялся на ноги. Пол под ногами качался, перед глазами плыли разноцветные пятна, к горлу удушливой волной подступала дурнота. Шатаясь, он подошёл к столу, тяжело опёрся на него кулаками, постоял немного, борясь с тошнотой и не решаясь повернуться к распростёртому на полу телу. Долго стоял не двигаясь, отчётливо понимая, что теряет время, что с минуты на минуту могут войти, – и чувствуя, что при первом же движении его вывернет наизнанку.

Со стороны кровати ему вдруг почудилось какое-то шевеление. Ефим повернул голову – и встретился взглядом с широко открытыми, светлыми, водянистыми глазами. Афанасий лежал среди разбросанных подушек в рубашке, приподнявшись на локте и полуоткрыв рот с отвисшей нижней губой, через которую сползала нитка слюны. На его вспухшем со сна лице с помятой щекой был написан ужас.

– Молчи, падаль! – хрипло предупредил его Ефим. – Молчи, не то и тебя порешу.

Афанасий кивнул, не сводя с Ефима вытаращенных глаз. Но, едва тот шагнул к порогу и нагнулся за топором, с кровати послышался пронзительный, тонкий, совершенно поросячий визг. Ефим, выругавшись, метнулся к кровати, – и тёмная кровь, хлестнув на подушки, потекла на пол, на скомканный половик, а следом, тяжело бухнув обухом, упал топор. Поднять его Ефим больше не смог. Пол вновь поплыл под ногами, и парню пришлось двумя руками ухватиться за край стола. Вбеги сейчас толпа дворовых, начни вязать, он не сумел бы даже поднять кулак.

– Ефим Прокопьич… – раздался вдруг сзади тонкий, срывающийся от страха голосок.

– Что тебе? – узнав Феньку, сдавленно спросил он.

– Водички не изволишь?

– Дверь запри… дура… Туда, на кровать, не смотри…

– Уже, уже… Запёрла… И смотреть не стану… Тебе помочь чего?

Стыд перед этой козявкой, держащейся так спокойно и деловито, заставил Ефима превозмочь себя и поднять голову. Фенька тут же доверительно посоветовала:

– Ты умойся, на тебе лица нет… И отпустит сразу ж! Вон там, над кадкой, а я и полью… Только поспешай, а то ж времечко идёт!

Возражать девке у Ефима не было сил – тем более что она была права. С огромным усилием он сделал несколько шагов к тёмной, разбухшей от влаги кадке под умывальником и низко склонился над ней.

Ледяная, заколовшая кожу тысячью иголок вода мгновенно привела Ефима в чувство, отвратительная тошнота отступила, словно её не было в помине. Остатки воды из Фенькиной корчаги он жадно допил и лишь после этого осмелился повернуться к телу на полу. Упыриха лежала всё так же неподвижно. На кровати раскинулся Афанасий, и при виде крови, залившей всю постель, Ефим снова почувствовал ком в горле. Фенька подкралась к Упырихе; заглянула в лицо, ахнув, поморщилась.

– Да не смотри ты, дура, сказано ж… – хрипло сказал Ефим… И вдруг осёкся, увидев на бледном личике девки выражение такого несказанного счастья, что Фенька на миг стала почти красивой. Повернувшись к католическому распятию в углу, она несколько раз истово, размашисто перекрестилась, прошептала:

– Услыхал господь молитвы наши… – и затем, подбежав к Ефиму, вдруг рухнула ему в ноги. Длинный прут рогатки сильно ударил его по колену.

– Одурела?! – перепугался он, отдирая от штанов её тонкие, неожиданно сильные руки. – Встань, блажная, от радости ума лишилась?

– Век за тебя Богородицу молить стану, Ефим Прокопьич… Спаси тебя Христос, ослобонил… – задыхаясь, шептала она. Ефим, шёпотом ругаясь, наконец оторвал девчонку от себя, встряхнул, поставил на ноги, стараясь не задевать её ошейник. Широко распахнутые, полные слёз глазищи Феньки били в его лицо счастьем.

– Затерзала она тебя? – хмуро спросил он, кивая на труп.

– Ой, да ещё как… Да разве ж меня одну… – по сияющему лицу Феньки бежали слёзы. – Ефим Прокопьич, родимый, кабы я не стыдилась, я б рубашку завернула да показала б тебе… У меня ж на спине пятачка здоровой шкуры нет… А волосьев-то повыдирала! А это вот… – она нагнула голову, раздвинула редкие, грязные волосы, и Ефим увидел безобразные рубцы, бугрящиеся в нескольких местах на затылке.