Крылья (СИ) - Славина Ирена. Страница 27

«Она просто ни разу не видела раздетого парня так близко рядом с собой», — захихикал мой внутренний циник.

«Посмейся мне ещё».

Интересно, все люди разговаривают в мыслях сами с собой или мне пора на обследование?

Феликс набросил на себя куртку, которую, в отличие от меня, предусмотрительно оставил в машине.

— Тепло? — спросил он

— Угу, — кивнула я, балдея от обволакивающей меня теплоты и мягкости. — Так что там произошло? Есть жертвы?

Феликс помолчал, разглядывая узор капель на стекле.

— Хочешь узнать еще одну фразу на латыни?

Я перестала трясти волосами перед струёй тёплого воздуха из кондиционера. Какое неожиданное предложение.

— Давай, — кивнула я.

— Amantes sunt amentes. «Влюблённые — безумные», если перевести на твой язык... Представь, на латыни эти два слова отличаются всего одной буквой...

И он снова ушёл в себя — туда, куда мне не было дороги.

«Твой язык, — шепнуло мне подсознание. — Он назвал русский «твоим языком». Но не своим. Забавно?»

***

В начале десятого ауди взметнула пыль возле кирпичного забора моего дома в пригороде Симферополя. Всё это время я медленно наполнялась тревогой, и вот наконец настал момент, когда тревога поползла через край, как закипевший кофе. Сердце заработало в каком-то форсированном режиме, дыхание сбилось, я приросла к сиденью, не в состоянии встать и наконец войти в дом. Феликс терпеливо ждал, пока я соберусь с силами.

— Слушай, — начала я сбивчиво, — я бы хотела, чтобы ты постарался найти нужные слова. Она столько всего пережила. Наверно сейчас просто задавит тебя в объятиях. И мне трудно представить, что с ней будет, когда она поймет, что ты ничего не помнишь о ней и не собираешься оставаться. Поэтому, бога ради, попытайся...

— Хорошо, — ответил он, глядя на меня так ясно и спокойно, что моя тревога начала мгновенно сбрасывать обороты.

— И еще... Наверное мы больше никогда не увидимся, но знай, что я больше не злюсь и даже рада за тебя. Рада, что у тебя есть дом, семья и... Ты ТАК изменился после потери памяти, что я, несмотря на ту жуткую цену, которую мы все заплатили, пожалуй, рада, что всё сложилось именно так.

Я замолчала, стараясь правильно понять странное выражение его лица: то ли вежливое равнодушие, то ли мучительная сосредоточенность. Феликс ничего не ответил, но я почувствовала, что этот затянувшийся миг — наше заочное прощание. Я распахнула дверь и вышла из машины.

— Идем, — позвала я. — Вот это твой дом. Ты здесь вырос.

Пока я открывала решетчатые ворота, он захлопнул дверь машины и подошел ко мне, разглядывая дом. И тогда я, неизвестно откуда набравшись смелости, взяла его за руку и повела за собой.

Кажется, я впервые прикоснулась к Феликсу без намерения нанести тяжелые телесные повреждения. Эта мысль была смешной, волнующей и восхитительной одновременно. Его ладонь была расслабленной и тёплой, такой, что я испытала смущение за свои тонкие, вечно холодные, и, как говорила Алька, «птичьи» пальцы.

Мы прошли с ним через арку, увитую розами, и ступили на дорожку, ведущую к дому. Наш небольшой сад усилиями Анны был превращён в уголок Эдема: весна била фонтаном, неистово цвели нарциссы, гиацинты и легион декоративных слив с пышными розовыми цветами, от тяжести которых ветви клонило к земле.

Я вела Феликса за руку и не могла отделаться от мысли, что наверно именно так я бы вела к родителям своего жениха. А потом мы бы долго болтали за бутылкой вина, смеялись и делились планами на будущее. Чудесно, но не в этот раз... В этот раз будет много слез, много таблеток в качестве закуски и никакого общего будущего...

Мы в два шага преодолели ступеньки крыльца, я толкнула дверь, и мы вошли в дом.

— Ма-ам!

— Лика?! — отозвалась Анна откуда-то из кухни. — Наконец-то!

Я оглянулась на Феликса. Он стоял посреди гостиной, невероятно спокойный и невозмутимый, как горное озеро, чья гладь остается ровной, даже когда вокруг носятся высокогорные ветра.

— Ты знаешь, тебя не было всего пару дней, а я успела соскучиться... — засмеялась Анна и вошла в гостиную.

Есть вещи, которые не забываются. Не забываются и всё тут. Память словно фотографирует их, а фотографию потом всегда держит под рукой. Лицо Анны в тот момент, когда она вошла в гостиную, — навсегда впечаталось в мою память. Влажные глаза, дрожащие губы, белый, как мел, лоб. Я смотрела на неё и чувствовала, как слезы чертят на моих щеках две сырые дорожки. Она молча шагнула к сыну в объятия, и ее плечи затряслись от беззвучных рыданий. Какой маленькой и хрупкой казалась она в его руках. Я вытерла дрожащими руками слезы и перевела замутнённый взгляд с Анны на Феликса... Меня словно током прошибло: я ожидала увидеть на его лице всё, что угодно: равнодушие, театральную грусть, натянутое сочувствие, — но только не то, что увидела. На его лице была написана мучительная нечеловеческая боль — такая боль, словно никакой потери памяти не было и в помине, словно сейчас её обнимал не чужак, а самый настоящий сын, который бесконечно сожалел обо всем случившемся.

— Мальчик мой, — выдохнула Анна и...

Я видела, как дёрнулся Феликс, резко отрывая голову от Анниного плеча и переводя обеспокоенный взгляд на её лицо, и в ту же секунду поняла, что случилось ужасное: Анна обмякла в его руках, повисла как тряпичная кукла, уронив набок голову.

***

— Это обморок, да? Скажи, что это обморок!

Феликс склонился над Анной, прижимая пальцы к ее сонной артерии...

— Вызови скорую.

Я с трудом стряхнула с себя паническое оцепенение и перевела на него глаза, ничего не видя от слёз. Неужели это не просто обморок, а что-то...

— Лика! Ты слышишь меня?! — рявкнул он.

Я бросилась к телефону, плохо справляясь с подкашивающимися ногами. Пока я кричала врачам в трубку адрес, Феликс исчез в проёме дверей и тут же вернулся обратно с небольшой сумкой. Анна уходила от меня...

10. И, бога ради, проваливай

— Скажи, что ты знаешь, что нужно делать, — пробормотала я и в следующую секунду убедилась, что ответ мне не нужен.

Он знал.

То, что начал делать Феликс, потрясло меня не меньше, чем бледная, как снег, Анна, лежащая на полу. В той небольшой сумке, которую он принёс из машины, было столько шприцев, что, казалось, хватило бы на наркопритон, а то и на целое отделение госпиталя. Феликс выхватил два шприца и в два щелчка сбросил с них колпачки. У меня перехватило дыхание от очередного потрясения: он нашел у Анны вену быстрее, чем я бы нашла собственный нос, и быстро сделал ей инъекцию.

— Тенектеплаза, — сказал он, перехватив мой вопросительный взгляд. — Восстановит кровоток, если он нарушен.

Я не смогла ничего ответить, просто сидела с открытым ртом, глядя на него, как на фокусника. Если бы Феликс вынул из кармана волшебную палочку и воскликнул «Алохомора!», я вряд ли смогла бы удивиться сильнее

Содержимое второго шприца — ярко-красная жидкость — тоже отправилось в вену.

— Иди сюда, помоги мне приподнять её... Сможешь открыть окно?

***

Когда кого-то очень сильно ждёшь — он обязательно опоздает.

Скорая ехала так долго, что я успела прочитать «Отче Наш» пятнадцать раз, а потом сбилась со счета... Дочери учёного не комильфо знать молитвы наизусть. Папа посмеялся бы надо мной, но после исчезновения Феликса и всей той мистики, что творилась со мной, — я посчитала, что любое средство не будет лишним. Даже то, над которым папа будет смеяться до икоты... Если Бога нет, я ничего не теряю. А если есть — то вдруг мой звоночек всё-таки пробьётся к нему, минуя крылатых секретарей и автоответчики?

Потом в дом влетели фельдшеры, заполнив это крохотное домашнее пространство суетой, громкими голосами и горьким запахом лекарств. Как только все сообразили, что я и двух слов связать не могу, — они все переключились на Феликса и тот начал объяснять им, что случилось, причем половину из сказанных им слов я не понимала. «Тромболитики», «ангиозный», «гемодинамика» — все эти слова вылетали из его рта с такой же лёгкостью, как «аминь» — из моего. Я просто сидела, давилась слезами и держала Анну за руку, пока все они пытались предпринять что-то более действенное, чем мольбы...