В тебе моя жизнь... - Струк Марина. Страница 61

— Вот, — Марина протянула ему раскрытую ладонь. — Я забыла тебе отдать. Возьми, это обережет тебя от любых напастей. Это Сергий Радонежский. Он не оставит тебя и сохранит от бед.

На ее руке лежал небольшой серебряный образок на черном шнурке. Недорогой и простой подарок, но при виде его у Загорского защемило сердце.

— Милая моя, — прошептал он и склонил голову, чтобы она надела образок ему на шею. Потом нежно взял ее лицо в свои ладони и стал целовать ее глаза, щеки и губы, приговаривая при этом. — Ты моя милая… мое сердце… мое душа… моя жизнь.

Губы их соединились в последнем перед долгой разлукой поцелуе, и Марина почувствовала в нем все то, что стремился выразить без слов Загорский: его страсть к ней, его нежелание расставаться с ней, оторваться от ее губ.

— Тебе пора, — прервала их поцелуй Марина. — Я не хочу, чтобы ты опоздал в полк. Ты должен быть примерным офицером и заслужить право вернуться ко мне до срока. Ведь год — это целая вечность.

— Целая вечность, — повторил за ней Загорский шепотом. Затем вдруг улыбнулся и прошептал прямо ей в губы:

— Обожаю Байрона, — прошептала Марина.

— А я обожаю тебя, — Загорский снова приник к ее губам, и лишь тихое покашливание Степана вернуло их на грешную землю.

— Мне надо ехать, — Сергей прикоснулся лбом к ее лбу. — О Боже! Где ты была раньше? Хотя бы лет на пять?! Ступай, милая, возвращайся в дом. Не стой тут босая.

С этими словами он быстро поцеловал ее в лоб, вскочил на коня и ускакал прочь, подстегивая животное, задав при этом такую скорость, что Степан еле поспевал на своей небольшой лошадке.

— Пошли, касатка, — обняла Марину за плечи неслышно подошедшая Агнешка. — Не стой голыми ногами на сырой земле, так и до горячки недалеко. Вернется он к тебе, куды ему деваться? Пойдем, нянюшка твоя тебе чайку заварит, да водички теплой прынесет ноженьки твои погреть. Пойдем, дзитятко мое.

Во флигеле Марину уже ждали. Едва она переступила порог дома, как с кресла поднялась навстречу ей Жюли.

— О, Бог мой! В каком ты виде?! — ахнула она при виде подруги и поспешила к столику, где стоял поднос с горячим чаем. — Тяжело далось прощание?

— Тяжелее некуда, — вздохнула Марина и опустилась в кресло напротив. Агнешка тут же принесла таз с водой и принялась мыть ей ступни. — Брось, Гнеша, я сама, — попыталась Марина остановить старую нянечку, но та лишь отмахнулась от нее. Поэтому она откинулась на спинку кресла и договорила подруге. — Я не смогла заснуть всю ночь. Все лежала и смотрела на него. Думала, как же я смогу отпустить его от себя да еще так надолго. К тому же эта неизвестность… это молчание по поводу нашего брака убивает меня. Тяжко же будет мне тут без него. Ему легче — уехал и все, а мне здесь всем в глаза лгать придется да изворачиваться.

— Да уж, — вздохнула Юленька, протягивая Марине чашку с горячим чаем. — Даже не знаю, что и посоветовать тебе. Тяжело тебе придется. Да еще и мы уезжаем… Может, нам остаться? Ты знаешь, я всегда готова помочь тебе, ma cherie.

— Упаси Господь, — замахала руками Марина. — Уезжай и даже не думай про меня. Ты столько ждала этой поездки! Езжай, милая, справлюсь я сама. К тому же ждать совсем недолго — Серж пообещал, что вскорости уговорит своего деда сменить гнев на милость к нам. Да и при хорошей службе ссылку могут сократить. Так что не все так страшно и тревожно, как смотрится со стороны.

— Совсем запамятовала, — Юленька вдруг подскочила с кресла и снова подбежала к столику. Она взяла с подноса письмо и протянула его Марине. — Прислали нынче с почтовыми. От твоей маменьки.

Марина быстро развернула письмо и углубилась в чтение. По мере прочтения написанного на ее лицо все больше и больше набегала тень.

— Что там? Что случилось? — встревожилась Юленька, видя, как помрачнела подруга.

— Дурные вести. У тетушки был удар. Мне надо срочно возвращаться в Петербург.

Глава 20

В доме было неестественно тихо, и с некоторых пор эта тишина действовала Марине на нервы, раздражая до крайности. Не стало громких и яростных ссор сестер, не стало смеха и разговоров. Казалось, их шумное семейство лишилось языков. Еще никогда не было такой тишины в этом доме. Даже слуги предпочитали общаться знаками между собой, а не говорить. А больше всего раздражал Марину тот факт, что эта тишина установилась не как следствие нахождения в доме больного человека, а по требованию этого маленького человека, пасынка Софьи Александровны.

Он приехал из Москвы почти сразу же, как получил письмо о болезни своей мачехи. Как и предполагала Анна Степановна, он уже чувствовал себя полноправным хозяином в доме, словно Софья Александровна уже умерла. Его важный вид, его напыщенность, его притворная озабоченность ведением домашнего хозяйства тяготили семейство Ольховских. Он сделал все, чтобы они чувствовали себя приживалами и нахлебниками, чего никогда не позволяла себе тетушка Марины.

— Вы расходуете слишком много денег, — выговаривал этот маленький человек в потертом сюртуке ключнице и поварихе. — Необходимо сократить расходы вполовину. Например, к чему подавать за столом чистое вино? Разбавляйте его, милочки, водой. Чай, не перед кем тут показываться, свои все. Да и захмелеть за семейным столом тоже негоже совсем.

Марина, узнав об этом разговоре, от Прасковьи Ивановны, ключницы в доме тетушки, лишь покачала головой:

— Боже, какой скряга!

— И не говорите, барышня! На что угодно готова биться, что зимой у него дом не топлен, как следует. Бедная дворня его! — запальчиво ответила ей ключница.

— Зря ты так, Прасковья Ивановна, может он не от хорошей жизни стал таким, — возразила ей Марина. — Может, он вынужден был считать каждую копейку.

— Я вас умоляю, барышня, нам-то хорошо известно, что у него вполне приличный годовой доход, при котором копейки можно и не считать. Хорош гусь! Еще и неизвестно, что там с барыней, вдруг поправится, а он уже делит тут все. Да если барыня и отдаст Богу душу (ой, не приведи Господь!), то еще никто не ведает, что и кому она оставит. А он тут ужо ходит гоголем! Тьфу ты!

Марина сомневалась, что Софья Александровна полностью оправится когда-либо после удара, что настиг ее однажды утром. У нее парализовало всю левую сторону тела и частично правую. Она не могла ходить, не могла самостоятельно есть и справлять надобности. Даже разговаривала она с большим трудом.

Марине было невыносимо больно видеть свою обычно жизнерадостную и полную энергии тетушку в таком плачевном состоянии. Она постоянно находилась при ней — читала ей вслух или помогала девкам, что ходили за ней, по мере возможностей. И делала она это вовсе не потому, что хотела что-то «получить со старухи», как выразилась ее сестра Лиза, а просто потому, что ей хотелось хоть как-то отблагодарить тетушку за все, что та сделала для семьи Ольховских и для нее самой.

Кроме того, при этом она невольно соблюдала свое намерение, как можно меньше бывать с Анатолем, который приезжал с визитом чуть ли не каждый день и постоянно звал ее куда-либо вечерами — на раут ли, музыкальный вечер или в театр. Дату торжества по случаю помолвки пришлось отодвинуть на несколько недель в виду последних обстоятельств, что невольно сыграло ей на руку. Теперь осталось только протянуть как можно дольше с оглашением.