Девственная селедка - Вильмонт Екатерина Николаевна. Страница 18

— Много, лет пятнадцать, наверное. Простите, Валентина Ивановна, мне необходимо позвонить.

— Ухожу, ухожу, а то я разволновалась, вот мелю языком…

Интересно, зачем это Тоник вдруг в Москву собрался? На похороны отца не приехал, сказал, что занят, а когда умерла мама, я просто не смог его найти… Совесть замучила? Или в Штатах что-то не сложилось? Интересно, какой он стал? Был когда-то славным парнем, правда сильно подверженным родительскому влиянию. А я бунтовал, лет с семнадцати начал бунтовать, в двадцать два вообще ушел из дому… Странно складывается жизнь… Я, повзрослев, вернулся, правда уже другим человеком, мне родительские предрассудки стали уже не страшны… А Тоник, маменькин и папенькин любимчик, даже на их похороны не прилетел… А может, просто не смог, а потом было стыдно объявляться? Интересно, как мы встретимся? Как родные братья или как чужие люди? Боюсь, именно как чужие. Что у нас общего, кроме родителей? А впрочем, неважно. Он мой брат и я должен его встретить… А там будет видно.

Он поужинал, убрал посуду и вдруг подумал: Что-то мне надоело так жить… Я хочу, чтобы вечером меня встречала любимая женщина… А разве у меня есть такая? Он посмотрел на портрет Лали. Ерунда, где я, а где она… У нас нет ничего общего. Он взял портрет в руки и хотел убрать в ящик. Но отчего-то не смог и поставил на место. И тут зазвонил телефон.

— Алло.

— Родька? Ты? Здорово, братик!

— Тоник?

— Я! Не ожидал?

— Как раз ожидал, мне сказали, что ты звонил. У тебя что-то стряслось? С чего это вдруг?

— Родька, я понимаю, ты обижен… Но так все складывалось… Родька, я послезавтра буду в Москве. Встретить сможешь?

— Смогу, говори рейс, ага, прилетаешь в Шереметьево, понял… Ты в командировку?

— Нет, я в отпуск. На десять дней. Примешь?

— Что за вопрос, конечно.

— Ты женат, у тебя дети?

— Нет, я живу один.

— Отлично, братишка! Знаешь, я вдруг почувствовал, что страшно соскучился… Ну все, тогда до встречи?

— Да-да, конечно!

Родион повесил трубку. Надо бы как следует принять брата. Он любил пироги с капустой… Попрошу Валентину Ивановну… И вдруг ему в голову пришла озорная мысль. А не сосватать ли Тоника с Фаиной? Она фантастически готовит, и вообще классная баба, веселая, остроумная, при ней встреча пройдет куда легче… Правда, она влюбчивая чересчур, сейчас как раз в простое и может не на шутку втрескаться в Тоника… Нет, надо сперва поглядеть на него, а то, неровен час, испорчу жизнь старой подруге… Ничего, обойдемся пирогами Валентины… Она готовит хоть не изысканно, но вполне вкусно. Так он и решил. И вообще первую встречу с братом лучше провести с глазу на глаз.

Платон даже не предполагал, что будет так волноваться. Когда самолет коснулся земли, его начало колотить от нетерпения. Говорят, Москву трудно узнать… А Родька? Узнаю я его? Какой он стал? Старый бродяга, кажется, наконец осел… Холостяк… Или в разводе? Я ж ничего о нем давно не знаю и как-то даже не хотел ничего знать, но эти дурацкие сны… Ева… Зачем мне Ева? Да глупости, не за Евой же я в Москву прилетел?

Очередь на паспортном контроле была невелика. И никто не снимал отпечатки пальцев… Он вспомнил, как к его приятелю прилетела из Москвы мать, которая всю жизнь работала на пишущей машинке. У нее были нечеткие отпечатки пальцев и в результате несчастную женщину после долгого перелета еще больше двух часов держали в отделе иммиграции, хотя она прилетела на две недели. А тут проверили паспорт и суровая девушка кивнула ему. Мол, идите. Он вдруг ощутил неимоверную радость освобождения. От чего? От страха, сказал он сам себе. Он не знал, чем встретит его родной город.

Пройдя через зеленый коридор, он увидал толпу народу. На мгновение замер. Вдруг кто-то хлопнул его по плечу.

— Здорово, брат!

Родион здорово изменился. Раньше это был худой, вечно бородатый и, казалось, вечно куда-то спешащий парень, а теперь это весьма респектабельный господин, в хорошей, явно дорогой куртке, загорелый и наверняка очень привлекательный для женщин.

— Да, Родька, я бы сам тебя не узнал… Как твои вулканы? Они, похоже, в прошлом?

— Это правда. Ну, брат, пошли. А я вот тебя сразу признал. Должен сказать, ты мало изменился, все такой же красавчик… Мамин любимчик…

— Родька, перестань, я знаю, я виноват.

— Да нет, я просто вспомнил. Пока ни в чем тебя упрекать не намерен.

— Пока?

— Пока ты не дал нового повода.

Машина у старшего брата тоже была хорошая, «ауди», похоже, он не бедствует.

— Ты живешь в родительской квартире?

— Да. Я же один, мне больше не надо.

— И там все по-старому?

— Нет, я сделал ремонт, все поменял, столько лет… Многое пришло в негодность.

— Понимаю, но жаль.

Родион пожал плечами.

— Тоник, лучше расскажи, как ты живешь? Чем занимаешься? Семьи, как я понимаю, нет?

— Дважды был женат. Но неудачно. Детей почему-то Бог не дает. Но я не жалею. Как погляжу на друзей своих… У одних два сына наркоманы, у других дочь оголтелая гринписовка, совсем сумасшедшая, у кого-то дочь проститутка… Ну а ты, брат? Тоже бездетный холостяк?

— Увы. Но хватит о грустном. В холостой жизни тоже масса плюсов, а о пресловутом стакане воды нам еще рано задумываться, ты согласен?

— Безусловно.

— Пироги с капустой по-прежнему любишь?

— Родька, ты помнишь? — вдруг страшно умилился Платон.

— Помню, конечно. И тебя дома ждет пирог.

— Здорово…

— Скажи, а с чего это ты вдруг решил навестить родные пенаты?

— Старею, наверное. Вдруг стала сниться одна девчонка, о которой не вспоминал давным-давно.

— Так ты к девчонке приехал? Она, небось, уже бабулька?

— Да нет, зачем она мне, и где ее искать? Просто эти сны растревожили и я решился…

— Ну и молодец! — Родион хлопнул брата по плечу.

— А чем же ты теперь занимаешься?

— Журналистикой.

— Вот как! Интересно… А как же вулканы?

— Это первая любовь. А с первой любовью редко остаешься на всю жизнь. У нас же невозможно было одно время заниматься наукой.

— И о чем ты пишешь? О политике?

— О нет, это не моя сфера. Я пишу о разных странах, много путешествую… вернее, путешествовал, сейчас вместе с другом издаем журнал о путешествиях и туризме.

— Тебе это интересно?

— Весьма.

— И судя по твоей машине, приносит доход.

— Приносит.

— Родька, а мама… Как она умерла?

— Знаешь, давай в машине не будем об этом говорить. Оставим печальные темы на потом. Успеется.

— Хорошо, как скажешь…

Они замолчали. Платон смотрел в окно и не узнавал родной город. И брата в общем-то тоже… Он стал вальяжным, невозмутимым, и слегка по-русски расхлябанным. А Платона не отпускало нервное напряжение, в котором он жил все эти годы… Мы, наверное, уже несовместимы… хотя я по-прежнему люблю его… еще бы, старший брат… Как я им гордился в школе. Да и потом… Он казался мне бунтарем, немыслимым храбрецом. А какие фотографии он привозил из своих экспедиций. Потоки раскаленной лавы… Это было так красиво и романтично. Помню, эта дурочка Ева стояла возле одной из таких фотографий, а потом вдруг сказала: «Знаешь, Тоник, твой брат жутко смелый, я бы ни за что на свете не полезла в такое пекло».

Платон тогда обнял ее и спросил: «А со мной тоже бы не полезла?»

А она засмеялась: «Да ты и сам бы не полез… Я права? А твой брат, он герой, наверное…»

«Папа говорит, что не герой, а просто дурак».

А она тогда так усмехнулась… скривила губы. Романтическая девочка была… Я потом встретил ее подружку, кажется, ее звали Женькой, да, точно, и эта Женька сказала, что у Евки шарики за ролики зашли, и она втюрилась в какого-то старого мужика и уехала с ним куда-то… то ли в Сибирь, то ли наоборот за границу… Не помню… Да и вообще, сдалась мне эта Ева…

— Родь, это что, улица Горького?

— Да, теперь Тверская…

— Да-да, это еще при мне переименовали, кажется…