Девственная селедка - Вильмонт Екатерина Николаевна. Страница 16

— Что, Иваныч? — кинулась я к нему.

— Ничего страшного. Все объясню, только потом. А то опоздаем на автобус.

И только когда мы уже собрались лететь в Москву и ждали вылета, он рассказал мне, что тот тип неплохо к нему и раньше относился. А тут сказал:

— Георгий Иваныч, времена, конечно, поменялись, но кто знает, надолго ли. У тебя женка молоденькая, красавица, похоже, дитенка ожидает, так вот тебе мой совет: уезжайте, вас в Германию зовут, и сейчас скорее всего выпустят, начнешь там новую жизнь, ты ж, как это, этнический немец…

— Да какой я к чертям немец!

— Зря отказываешься. Ты ж классный инженер, мостовик, там себе работу найдешь, а тут… Ну, может, прорабом устроишься, только ты слишком честный, а это всем мешать будет, а мосты, Георгий Иваныч, сам знаешь, стратегические объекты, кто ж тебя, бывшего зэка, да еще политического, да с родней в Германии, мосты строить возьмет? Оно, конечно, может, все и по-другому сложится, но ты уж не молоденький, пока то, сё, а жена девочка совсем… Мой тебе совет — уезжать надо. Пока дверку не заперли.

— А почему, Анатолий Сергеевич, вы мне все это говорите?

— Да потому что уважаю тебя, ты мужик настоящий, кремень, а это в наше время штучный товар. А я… я ведь тоже инженером был, в органы по путевке комсомола попал и уж выдраться не сумел… И я тоже вроде ссыльного… Раньше в Свердловске работал, да ошибку допустил, вот меня и отправили в эту глушь… Словом, не обо мне речь. А ты, если не уедешь, под первый же заворот гайки можешь обратно загреметь. Девчонку жалко будет.

Я слушала с замиранием сердца.

— Иваныч, что ты решил?

— Ты поедешь со мной?

— С тобой? Хоть на край света.

— Тогда попробуем выехать. Действительно, что нам терять, кроме своих цепей?

— А ты немецкий-то хоть знаешь?

— Знаю. И тебя с завтрашнего дня буду учить.

— Ой, Иваныч, а как же институт?

— Там пойдешь учиться. Освоишь язык и пойдешь. Какие твои годы! А мне и вправду здесь по специальности работать не дадут.

— А там что, сразу дадут?

— Сразу не сразу, но хоть шанс такой есть.

— А ты небось отстал уж за эти годы?

— Обижаешь. Меня как из лагеря выпустили, я сразу стал наверстывать… И кое-какие свои соображения имеются. Там на них может быть спрос, а тут не пробить… Сейчас ведь все будет рушиться, до созидания еще не скоро дойдет, а я уж не мальчик…

Я чувствовала, что он загорелся этой идеей. Хотя мне было страшно ехать в чужую страну…

— Лали, подумай…

Он впервые назвал меня этим красивым новым именем, словно обозначая начало новой жизни.

— Подумай, мы с тобой увидим мир… Скажи, ты мечтала когда-нибудь попасть, скажем, в Париж или в Лондон?

— Даже и мечтать не смела…

— К маме своей сможешь съездить…

— А ты думаешь, я знаю, где мама?

— Разыщем, не проблема! Ты подумай, рожать будешь в Германии.

— Я б и тут родила… Ой, Иваныч, нет, нет, мы поедем, куда скажешь, как захочешь, так и будет. Я жить без тебя не смогу, Иваныч, миленький!

Ах, как же весело мы жили два с лишним месяца до отъезда! Все время хохотали, хотя иногда казалось, что из этой затеи ничего не выйдет. Однажды, когда Иваныч бегал по всем этим делам — на работу он так и не пошел и мы распродавали все, что только возможно, просто, чтобы не помереть с голоду, в дверь вдруг позвонили. На пороге стояла какая-то женщина в очках, маленькая, худенькая, словно высохшая.

— Добрый день, Георгий Браун тут живет?

— Да. Вы кто?

— Я? Это неважно. Он дома?

— Нет. И будет только вечером.

— А вы кто?

— Я его жена, — с гордостью ответила я.

— Жена? Не может быть!

— Очень даже может быть. Но вы-то кто и зачем вам мой муж?

— Мне надо с ним поговорить…

— Так позвонили бы по телефону.

— Это не телефонный разговор.

— Тогда не знаю…

— А вы что, уже ребенка ждете? — она показала на мой живот. В последнюю неделю он вдруг стал здорово заметен.

— Ждем!

— Послушайте, я не знаю, как вас зовут…

— Может, вы первая назоветесь, а то глупо как-то, разговариваем через порог…

— Хорошо. Будем знакомы. Меня зовут Зинаида.

— Очень приятно. А меня Лали.

— Лали?

— Да.

— Вы грузинка?

— Нет, я Евлалия.

— Евлалия? Разве сейчас бывают такие имена? Что-то из Островского.

— Послушайте, Зинаида, вы может, войдете?

— Зачем? Нет. Я все поняла. Я пойду.

— А что передать Георгию Ивановичу?

— Ничего. Уже ничего не нужно.

Я пожала плечами. Она ушла.

Странная какая… Наверное, из его прежней компании. Диссидентка… И небось влюблена в Иваныча. Мне казалось, все женщины должны в него влюбляться. Правда, Женька, когда его увидела, покрутила пальцем у виска.

— Евка, ты часом не рехнулась?

А бабы в Половинке наоборот, завидовали мне. Даже дуреха Шурка сказала на похоронах бабушки: Да, свезло тебе, с таким не пропадешь.

Вечером, когда вернулся Иваныч, я рассказала ему о приходе Зинаиды.

Он нахмурился.

— А ты почему ее не пригласила меня подождать?

— Я приглашала, она не захотела. Иваныч, она ж в тебя влюблена как кошка, ей небось противно было сидеть с твоей беременной женой, которая еще в два раза моложе нее.

— Ох, ты и наглая стала, Лалька. И нисколечко она в меня не влюблена, просто старый боевой товарищ. Небось узнала, что я собрался уезжать… Отговаривать пришла…

Дня через два он рассказал, что Зинаида все-таки нашла его. И действительно уговаривала остаться.

— А еще она меня упрекала, что я тону в мещанском болоте, что это стыд и позор для такого, как я.

— А ты что сказал?

— Я? Сказал, что люблю свою жену и будущего ребенка, — просто ответил он.

— А она?

— А она заявила: «Уверена, это твоя вертушка за границу захотела, за колбасой и тряпками». Вот какое ты впечатление на серьезных людей производишь, — смеялся он.

— А мне на серьезных плевать, мне главное на тебя нужное впечатление производить. Произвожу?

— Производишь, еще как производишь… Совсем меня с панталыку сбила… Если б ты знала, как тебе идет этот животик… Ты мне потом еще родишь, правда?

Он целовал меня в живот, гладил, и я совершенно забыла, что это не его ребенок… Я была счастлива. И чувствовала себя прекрасно. Иваныч учил меня немецкому, мне казалось, я никогда не усвою эту жуткую грамматику.

— Ничего, — утешал он меня, — в Германии все будут говорить по-немецки, и ты начнешь, никуда не денешься.

А еще он рассказывал мне об истории, литературе… Он столько всего знал! А однажды он вернулся вечером, лицо у него при этом было хитрое и веселое, значит, принес мне какой-то подарочек или что-то вкусное.

— Вот, смотри, что я для тебя добыл…

Он достал из кармана маленькую прозрачную коробочку, где лежал красивый флакончик.

— Ой, что это?

— Духи. Французские. Называются «Любовь».

— Иваныч, ты с ума сошел, у нас же денег нет!

— Это подарок тебе от одной писательницы.

— От какой еще писательницы?

— Ей семьдесят шесть лет, не ревнуй! Просто мы давно знакомы, я зашел к ней по делу, ну и рассказал о тебе. Вот она прислала… Понюхай!

Духи были чудные, фирмы «Коти».

— Нравятся?

— Да, еще бы… У меня никогда французских духов не было…

— А знаешь, что писал Гёте о духах?

— Нет, откуда?

Он прочел что-то по-немецки.

— Поняла хоть словечко?

— Нет!

— Так и быть, прочту по-русски, пока мы в России, тем более перевод уж больно хорош:

— Каково?

— Прочти еще раз. Я не все поняла.

Он повторил.

— Да, красиво. Это цветы имеются в виду, да?